V

«Всемилостивейше повелеваем в Новгородском наместничестве на устье реки Суды, впадающей в Шексну, учредить при Череповецком монастыре для пользы водяной коммуникации город под наименованием город Череповец, и при возобновлении выборов в оном наместничестве в начале будущего 1780 года приписать к сему новому городу уезд и учредить в нем судебные места, а между тем представить нам план, как оному городу быть надлежит».

Указ Екатерины II от 4 ноября 1777 года.

Лето 1780 года. Череповец.

Историческим предшественником Череповца стал Воскресенский монастырь, который согласно традиционной истории был основан в конце четырнадцатого века преподобными иноками Феодосием и Афанасием по прозвищу Железный посох. Подобно всем северным монастырям вскоре он обзавелся землями, селами и деревнями. А у самых стен возникло с годами торговое село Федосьево, в последствие ставшее основой будущего города, сначала купеческого и лишь только потом, уже при Советской власти, индустриального. Как сообщалось в местных летописях, в конце тысяча семьсот семьдесят седьмого года по указу Екатерины II, для пользы водной коммуникации, было присвоен этом поселению статус города. Федька прекрасно знал, что в том году, куда они направились, уже открылись уездные и городские присутственные места как магистрат, суд и городническое правление. А через два года сама императрица должна была утвердить план регулярной застройки.

Меншиков прекрасно помнил, что во время правления Павла I город мог исчезнуть из истории страны окончательно и бесповоротно. Почти на шесть лет, он был упразднен, и лишь после смерти государя в начале девятнадцатого века городу вновь вернули его прежний статус.

Летним днем, когда над Череповцом прозвучал зычный голос колокола, призывавший прихожан к обедне, со стороны берега реки Шексны, у самых монастырских стен с деревянными башнями, нависавшими над протоптанной монахами тропинкой, медленно и неспешно, озираясь по сторонам, шли два молодых дворянина. Мужичок средних лет в белой рубашке с красной узорчатой каймой, вот уже минут пять наблюдал за этими двумя, пытаясь понять, отчего те шли со стороны рва и вала, отделявших город от помещичьих земель села Никольского. Обычно путешественники прибывали в город с севера или юга, а не как уж ни с запада, где хозяйничал Семен Георгиевич Буженина. Помещик лютый и не терпевший на своих землях посторонних. По отсутствию шпаг, что обычно болтались на поясе у дворян, можно было сделать вывод, что те все-таки были у помещика в гостях, и скорее всего, проигрались тому в карты.

– Откуда будете, господа добрые? – полюбопытствовал он, когда те приблизились к нему.

– Архитекторы мы, – проговорил Федор, – прибыли из самого Санкт-Петербурга. Присланы для изучения местности, с целью составления будущей карты города. Императрица желает, чтобы новые города не уступали в своей красоте столице, и не позорили бы Российскую империю в глазах дикой Европы.

Мужичок улыбнулся, взглянул на толпу, что собралась у монастырских ворот, и произнес, прищуриваясь:

– Мудрены речи твои, боярин. Откуда мне деревенщине не отесанному вас понять. А шпаги ваши где? Уж не уж-то их Никольскому помещику в карты проиграли?

– Если бы, – проговорил Сашков: – Шпаги нами были утрачены в схватке с разбойниками несколько дней назад. А в картишки у нас никто не выигрывал.

– Да, шалят разбойнички, шалят, – вновь вздохнул мужик и погладил свою покладистую черную бороду. – А что, правда, никто не выигрывал?

– Хочешь сыграть? – Полюбопытствовал тут же Меншиков.

– Да нет. Вот если бы вы одного местного помещика обыграли…

– Увы, – проговорил Федор, – но мы сюда не играть пришли. Срок нам дали всего несколько дней. Велено составить план, а затем отплыть на лодке, что стоит чуть ниже по течению. Нужно доставить в Московское картографическое общество, а уж оттуда самой государыне.

Сашков взглянул на товарища. Он не предполагал, что Федька умеет так складно врать.

– Не подскажешь ли любезнейший, – обратился к крестьянину Александр, – где бы мы тут в вашем городе могли бы новые шпаги приобрести?

– Отчего не подсказать у кузнеца.

– Ясно, что у кузнеца, ну не у плотника же, – пошутил Федор, но мужик его не расслышал и сказал:

– Так я местный кузнец и есть, – и он вновь погладил свою бороду, – только за каждую шпагу я беру пять копеек серебром.

Федор протянул руку к кошельку, висевшему у него на поясе, и извлек оттуда трех рублевую купюру.

– Э нет господа, я бумагу не беру, – произнес кузнец и замахал руками, – мне серебро подавай, или медь на худой конец, но не бумагу. Вы ее монахам отнесите те возьмут. А что может вам стоит поменять ее у них на серебро или медь. Давайте я провожу вас к отцу настоятелю.

Перекрестившись, они миновали монастырские ворота и вошли во двор храма. Сашков тут же снял с головы треуголку. Меншиков заметив это, тут же поступил аналогично. Приятели тут же оглядели монастырский двор, который усиленно подметали два инока, облаченные в черные рясы. У ворот самого большого храма толпилась пестрая толпа прихожан в ожидании, когда их пустят внутрь на службу. В основном это были крестьяне из местных деревень, хотя в толпе Федор разглядел несколько дворянок и парочку купцов. Около трех зданий стояли две кареты.

– Магистрат, суд и городское правление, – пояснил кузнец, заметив, куда смотрит Меншиков. – Но нам не туда, а сюда, – и он указал на небольшую дверцу, что находилась с боку, от основного входа, в собор.

Мужичок вновь перекрестился и направился к двери. За ним еле поспешая, рванули приятели. У дверей остановились, кузнец подергал ручку и понял, что та закрыта. Развернулся в сторону монастырской стены, где теперь находились кельи иноков, и которая согласно историческим хроникам, даже один раз была подвержена нашествию поляков.

– Ошибся малость, – проговорил он. – Не иначе батюшка все еще в келье.

Они вновь пересекли дверь и оказались у небольшой дверцы. Кузнец снял шапку и постучал, и лишь только потом вошел внутрь.

– Отче, – донеслось из-за двери до приятелей, – к тебе тут два дворянина, аж из самого стольного града, от самой государыни Екатерины Великой.

– Пусть заходят, Емельян, пусть заходят, – раздался басистый голос.

Кузнец тут же выскользнул из кельи и произнес:

– Отче ждет вас, господа. А я уж вас тут обожду.

Приятели вошли в келью, где жил настоятель прихода. Комод, стоявший в углу, заставленный подсвечниками, стол и кровать, да еще несколько икон в красном углу – вот и все убранство его помещения.

За массивным дубовым столом, крышка которого состояла из одной доски, боком сидел, облокотившись, батюшка. Его седая борода покоилась на огромном животе.

– И с чего это скромный батюшка понадобился государыне? – Спросил монах и взглянул грозно на дворян. – И так матушка-императрица своим указом угодья у монастыря забрала. Пошла на поводу местных купчишек.

– Посланы мы не к тебе святой отец, – проговорил Федор, – Послали нас к вам Ее величество с целью создания топографической карты города, – соврал он, – ведь прошло уже два года, как государыня повелела создать при вашем приходе город.

– Так и создаем потихонечку. Вот и здания под городские управы выделил. А вам-то чем я могу помочь, отроки?

– Видите ли, отче, – продолжал Меншиков, – мы хотели бы обменять ассигнацию, выданную императрицей на металлические деньги. Можно на мелкие серебряные, или даже медные.

– Эвон как, – усмехнулся настоятель, – а у вас я погляжу, господа, губа не дура. Да ведь ваша бумажка цены-то как таковой не имеет. А ну, покажите что там у вас.

Меншиков открыл кошелек и вытащил пятирублевку. Протянул святому отцу. Тот повертел в руках, внимательно осмотрел, словно на ней были водяные знаки и защитные полосы. Даже понюхал.

– Повезло вам, господа, – проговорил он. – Мне завтра обоз с налогом на десятину нужно в столицу отправлять, так пусть уж серебро и медь в приходе останутся, а эта бумага пускай обратно к казначеям возвращается. Вот только у меня условие, отроки, я вам за нее только два с половиной рубля дам.

Меншиков недовольно посмотрел на батюшку, но тот проговорил:

– Ну, если не желаете, то и менять не буду. Это ведь вам нужно, а не мне.

Хитрил священник, ох хитрил.

– Бог с этим, ваше преподобие, – улыбнулся Федор, – что ж мы, не понимаем что ли.

Архиерей встал, и, переваливаясь, подошел к комоду. Отрыл верхний ящик и положил туда бумажную монету. Взамен вытащил один из кожаных кошелей. Высыпал содержимое на крышку комода, между двух свечек, и отсчитал ровно пять рублей. Остальные монеты ссыпал в кошель и спрятал в ящик. Разделил оставшиеся монеты пополам. Одну горсть, отодвинул подальше, а вторую собрал в кулак и подошел к столу. Разжал пальцы и те со звоном посыпались на дубовую столешницу. Парочка покатилась, но Меншиков успел остановить их, накрыв ладонью.

– Спасибо, отче, – проговорил он, сгребая монеты в кошель.

Старик вытянул руку, и Федьке пришлось поцеловать ее в качестве благодарности. Потом как-то Меншиков признался, что ему это не понравилось.

– А теперь ступайте, дети мой, – проговорил монах. – Аудиенция закончилось и мне пора идти творить мессу.

Приятели поспешили к двери. Меншиков на мгновение задержался и еще раз отвесил батюшке поклон. На улице их ждал кузнец Емельян. Он явно не собирался уходить без них. Радоваться этому или огорчаться приятели не знали.

– Ну, как? – спросил взволнованно он.

– Все в порядке. Я надеюсь, ты выкуешь нам шпаги? – полюбопытствовал Федор и протянул пару монет, достоинством в пятак.

– Это само собой, – улыбнулся мужичок. Тут же запихнул в карман брюк. А насчет своей работы вы с местным воеводой потолкуйте. Городничий у нас головастый может, что и подскажет, да и поможет в этом ответственном деле. Ему лучше всех ведомо, где земля лучше, где хуже. Где подтапливает изредка, а где топи да болота. Не человек, а голова.

– Мы, так и сделаем, – проговорил Федька, и направился было в сторону Магистрата, но мужичок, схватив его за рукав, проговорил:

– Только он давеча уехал к себе домой трапезничать.

– Ага, трапезничать, – проговорил Сашков, – да где мы теперь его дом-то сыщем. Ты-то чай занят.

– Занят, – согласился кузнец, – но проводить провожу. Он ведь тут рядышком живет. Если подняться на колокольню, то можно его дом разглядеть.

– Некогда нам по колокольням ползать, – молвил Федор.

Они вышли из ворот и кузнец вдруг остановившись, добавил:

– Так вон же его двухэтажный особняк, – и он указал в сторону дома, что стоял по другую сторону огромной поляны, на которой в будущем, как помнили приятели, будет площадь Жертв Революции. – Я вас до него мигом доведу.

Теперь приятели и сами без посторонней помощи нашли бы дорогу, но видя, с каким рвением, кузнец рвется им помочь, решили прибегнуть к услугам Емели. Глядишь, и расщедрятся дворяне, да копейку другую подкинут.

– Ну, ты и шустер, брат, – проговорил, улыбаясь, Федя.

На небольшой возвышенности, обнесенный металлической кованой оградой, явно сделанной местными умельцами, приятели не удивились, если бы Емельян заявил, что это его работа, вздымался над округой двухэтажный дом с мезонином. Низ здания был каменный с большими окнами, а верх деревянный, окрашенный в желтоватый цвет. Над наспех отштукатуренным крыльцом был криво приколочен герб недавно образованного города. Сашков тут же прикинул, сколько людей сейчас могло тут проживать. Скорее всего, решил он, меньше тысячи. А между тем Емельян ни чего не говорил, Федор не выдержал и поинтересовался:

– Твоя работа? – коснулся рукой металлических прутьев ворот.

– Моя! – Гордо проговорил кузнец, смущаясь.

– А что не хвастаешься?

– Так нечем хвастаться-то.

– Надеюсь, что шпаги куешь, столь же искусно.

– Пока никто не обижался, господин.

– Вот я и не хотел быть первым, кто обидится. Да и мой приятель тоже. Ты ведь сам понимаешь, что без хорошей шпаги дворянин и не дворянин. Тем более времена ныне сам знаешь какие.

– Великая Тартария вновь ощетинилась и смотрит в нашу сторону, – проговорил кузнец.

– Так я об этом и толкую. Разгневаем императрицу, и сошлет она нас с товарищем на войну. А без оружия, какие мы к черту воины…

– Ты уж не сумлевайся боярин, – заулыбался кузнец, – через два дня можешь спокойно заходить за шпагами. Я их делаю не хуже аглицких.

– Ну, ты брат и уморил, – рассмеялся Сашков, – я, конечно, верю тебе, что не хуже аглицких шпаг. – Тут он замолчал, вытер слезы, выступившие от смеха из глаз, и продолжил. – Но как же мы тебя найдем, сам понимаешь, люди не местные и не знаем где твой дом.

– А чего знать, меня, поди, каждая собака в округе знает. Только спроси любого встречного: где, мол, кузнец Емельян живет? Так тебе не то, что скажут, а и покажут, а то и доведут.

– А, что раньше смастерить никак? – спросил Федька и полез в кошель.

– Можно и раньше, – согласился Емельян, когда к нему в руку лег еще один пятак.

Проговорил, поклонился и ушел.

– А знаешь, а мне казалось, – проговорил Сашков, – что в одной книге я читал, будто монастырь был закрыт шестнадцать лет назад.

– Ну, то, что мы с тобой видели трудно уже назвать монастырем. Иноков, как я заметил раз-два и обчелся. А настоятель при любом храме есть. Так что в этом ничего нет удивительного. Просто местные жители обитель по-прежнему именуют не иначе как монастырем.

Приятели, проводили взглядом кузнеца, и, открыв ворота, вошли во двор усадьбы градоначальника.

Усадьба воеводы оказалась не такой уж большой, как вначале показалась путешественникам. Дом с мезонином, конюшня, из-за дверей которой доносилось ржание коней. Колодец, над которым висело деревянное ведро, уже почерневшее от сырости. Перед колодцем в образовавшейся от времени яме скопилась вода, образовав небольшую лужу. Огород, который был разбит здесь, скорее всего, на потеху жене, чем из-за какой-то другой необходимости. У ворот карета, оси которой маленькой кисточкой смазывает мужичок в европейском кафтане с туеском в левой руке, в котором, скорее всего, масло.

Не успели приятели и пару шагов сделать, как на крыльце возник собственной персоной воевода. Дюжий мужик лет так приблизительно сорока пяти, высокого роста, в зеленом мундире из дорогого сукну с позолоченными пуговицами и красными лацканами. Мундир на нем распахнут, отчего виден алый камзол, с большим количеством пуговиц – застегнутых как у заправского военного, и с двумя рядами галунов: одного узкого и одного широкого. Темно-зеленые штаны, заправленные в сапоги с высокими голенищами и каблуками. На толстой шее у него парадный красный галстук с белой обшивкой. На голове парик-коса – «А-ля будера» (крысиный хвост), за неимением видимо своих волос. В руках он держит трость и шляпу.

– Кто такие? – Вопросил он.

– Меншиков Федор Алексеевич, – представился Федор, своим настоящим именем, делая поклон, – мой приятель и коллега Буйносов Александр Георгиевич. Архитекторы из Санкт-Петербурга. По именному распоряжению государыни Императрицы. С кем имеем честь разговаривать?

– Князь Нарышкин Семен Иванович, градоначальник города Череповца, – проговорил тот, увидев дворян, причем ударение в названии города он сделал на второй слог.

Тем временем Меншиков запустил руку в карман камзола и извлек бумагу, написанную наспех в кабине «Газели» перед самым прыжком. И протянул эту подделку, выполненную по копиям приказов Екатерины II, градоначальнику.

Тот покрутил ее перед глазами, и, не вдавливаясь в ее недостатки, молвил:

– А, Вы, Федор Алексеевич, кем приходитесь Александру Даниловичу?

– Однофамилец, – буркнул Федор, понимая, что афишировать свое родство с пращуром, фаворитом Петра Первого, в данное время не желательно. Хотя когда был жив Алексашка, градоначальник еще делал первые шаги, да за подол мамки держался, – а, Вы, Семен Иванович кем приходитесь Нарышкиным? Тоже однофамилец?

– О нет, Федор Алексеевич, о нет. Я являюсь пра-пра-правнуком брата Натальи Кирилловны Нарышкиной – матушки Петра Великого. Вот божьей милостью прозябаю в этом богом забытом уголке.

Градоначальник вздохнул, явно было видно, что должностью он был не доволен. Нарышкин с удовольствием покинул бы и этот город, и эти места, только лишь бы оказался в Санкт-Петербурге. Но пока об этом оставалось только мечтать, и всему виной было то, что один из его братьев разгневал императрицу-матушку.

– Вот уже пятнадцать лет я в этой местности, – проговорил Нарышкин с грустью в голосе, – сначала в Устюжне верховодил, а теперь вот здесь. Почитай второй год. Как указ об образовании города был Екатериной подписан, так меня сюда и сослали.

Он повертел бумагу, сунутую ему Меншиковым, посмотрел еще раз и вернул ее Федору.

– А может вы сейчас со мной, – предложил он, – я собирался сделать объезд «города», – здесь он слово город произнес с явным пренебрежением, – а заодно и вам покажу, ну, – тут он замялся, подбирая слова, – ну, чтобы легче план города было бы… э… состряпать. Да заодно и квартирку, где вы могли бы остановиться присмотреть. Кстати, а надолго вы в наши края?

– Дня на два, – подумав, проговорил Александр, – мы вот с Федором решили, что за это время успеем сделать наброски. Остановиться бы хотели у кузнеца Емельяна, тем более у нас дело к нему.

– Какое дело? – насторожился князь Нарышкин. Чувствовалось, что во всем тот искал подвох. Неспроста прислала к нему Екатерина сих отроков. Ох, неспроста. Видно считает, что не достоин он этой должности. Как бы еще дальше не отправила. Куда-нибудь на границу с Великой Тартарией. Худшей ссылки и придумать нельзя.

– Да мы у него шпаги заказали, – проговорил Федор, – наши сломались в схватке с разбойниками. А на счет поездки по городу, это хорошая мысль. Никто не покажет нам местность лучше, чем его «Городской голова».

Эти слова «Городской голова», сразу же расположили приятелей к Нарышкину. Чувствовалось, что тот обожал лесть.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся князь, – «Городской голова», занятно, занятно. Насчет Емельяна, он для меня кое-что должен, и думаю, в моей просьбе не откажет. А сейчас поехали, там, в дороге и поговорим.

Пока разговаривали, кучер успел привести из конюшни двух пегих лошадок и запрячь в карету. И вот теперь белая карета с родовым гербом дома Нарышкиных, стояла приготовленная к поездке. Кучер, парнишка лет восемнадцати, при виде приближающегося князь и его компаньонов, тот самый, что смазывал оси, резво спрыгнул с кучерского облучка и открыл дверь.

Сначала градоначальник, а за ним Меншиков с Сашковым забрались в карету. Кучер крикнул:

– Но! – и они поехали.