В середине восемнадцатого века, как отметили приятели, города как такового еще и не было. Несколько улочек да главная дорога, тянувшаяся от монастырских стен прямиком на север. Из каменных строений только бывшие монастырские постройки да дом градоначальника, все остальное аккуратные однотипных одно-двухэтажные избы,. в большей массе своей покосившиеся. Идеальный русский «городской» пейзаж восемнадцатого века, без булыжных мостовых, керосиновых ламп и прочих фонарей. Это только в Москве да в Санкт-Петербурге по указу Анны Иоанны улицы ночью освещаются.

Карета миновал уже знакомую приятелям цветочную поляну, проехала мимо ворот монастыря и свернула на широкую дорогу, в которой приятели опознали будущий сначала Воскресенский, а уже потом и Советский проспект.

– Не Санкт-Петербург, – вздохнул князь, – и не Москва. Хотя, он сам по себе городок спокойный, – продолжал он, заметив, как внимательно дворяне рассматривали местные пейзажи, – да и как ему быть «шабутным», если жизнь здесь затихает с наступлением темноты.

Сейчас у обоих путешественников появилась возможность вновь оказаться в тех местах, где в начале двадцатого века жил Хитров Тихон. Да надо было так случиться, что карета князя ехала уже привычным маршрутом. Вот они свернули на повороте и позади них, осталась строящаяся, правда пока, деревянная церквушка Филиппа Ирапского, так же известного под именем Феофила. Миновали то место, где в будущем появится улица Пролетарская, и Меншиков понял, что они едут к реке. А справа, где будет стоять дом Хитрова, сейчас росли деревья.

– Вот именно в этом месте, я мечтаю, чтобы селились дворяне, – проговорил Нарышкин, – уж больно здесь хорошо. Речка Ягорба близко, а главное, – он замолчал и как артист взял паузу, – тут есть часовенка с источником. Вода, в источнике такая чистая и прозрачная, а главное очень вкусная. К тому же поднимает дух.

Роща, в которую они сейчас въехали, тянулась до самой речки. Сквозь зеленую листву лип и берез виднелась маленькая каменная часовенка. Несколько нищих в тогах из мешковины сидели на земле у ворот забора, окружавшего храм. У всех у них в ногах лежали старые потрепанные треуголки. Меншиков не сомневался, что когда-то это были воины Петра Великого, но градоначальник, увидев его взгляд, пояснил, вздыхая:

– «Дети» Анны Иоанны, жертвы «Слова и дела»…

Князь замолчал, высунулся из кареты и взмахом руки приказал кучеру остановиться. Тот выполнил сразу же приказ Нарышкина, спрыгнул с облучка и открыл для сиятельного дверь.

– Вы как хотите, а я пройдусь, – проговорил князь, вылезая из кареты.

Легкой кавалерийской походкой Семен Иванович направился к церквушке. Нищие тут же окружили его, и он был вынужден остановиться. Пришлось князю залезть в кошель и достать несколько монет. Со звоном те падали в треуголки, и Сашков заметил, как расплываются в улыбках лица. Нищие начали креститься, и до приятелей долетели их голоса:

– Спасибо тебе воевода-батюшка, счастья тебе и многих лета.

В разнобой, разной громкости, но князь Нарышкин уже не слышал их слов. Он снял треуголку и, перекрестившись, вошел в часовенку. Трудно было понять, сколько его там не было, но вскоре он вернулся, неся маленькую из зеленого стекла бутыль.

Кучер отворил ему дверь, и князь забрался внутрь. Пихнул бутылку в карман и сказал слуге, что уже сидел на облучке:

– Поехали.

Глухой щелчок плетки раздался в воздухе. Карета сперва дернулась, что Сашков с Меншиковым чуть не ударились головой об стенку, а затем медленно покатила дальше по сельским улочкам. За окном мелькали заборы. Ветки яблонь, так и старались попасть внутрь.

– Когда-нибудь город будет такой же красивый, как и наша столица, – вздохнул Нарышкин.

Дальше ехали молча. Князь сидел, о чем-то задумавшись, Сашков разглядывал пейзажи, а Федор задремал. Разбудил его Нарышкин.

– Сейчас я вам тюрьму покажу, – проговорил вдруг он, когда они вновь выехали на проспект.

Приятели переглянулись, а князь между тем продолжал:

– По указанию ее Величества строим.

Князь вновь замолчал, проговорил он только тогда, когда карета въехала в небольшой лесок, разделяющий два бывших села. Когда они его миновали, то увидели, как на въезде в другую часть города, высился небольшой деревянный храм.

– Я мечтаю, – проговорил Нарышкин, – что когда-нибудь вместо этой деревянной церквушки тут будет стоять настоящий каменный собор, своей красотой затмевая все старые храмы.

– А теперь господа, – произнес Нарышкин, когда карета, сделав круг по город, остановилась у особняка градоначальника, – прошу ко мне. Познакомитесь с моей женой и с младшим сыном. Отведаете то, что бог послал, повар наверно стерлядь приготовил. Она господа еще сегодня утром в Шексне плавала. Ну, и водочки откушаете, своего производства водочка-то.

Приятели переглянулись. Оказаться в гостях у самого градоначальника было не зазорно, тем более что с утра во рту маковой росинки не было.

– Мы бы не возражали, – пробормотал Сашков, – но сначала нам бы хотелось найти дом кузнеца Емельяна, – но князь его перебил:

– А что его искать, мой денщик вечером отвезет вас к нему. Бахус господа не ждет.

– А ладно. – Махнул рукой Федор.

На лице воеводы появилась улыбка. В его глазах вспыхнула искра надежды. В голове сразу же возникла мечта о возвращении в Санкт-Петербург, кто знает вдруг господа архитекторы, замолвят за него словечко перед государыней, и он со всем своим семейством переедет в Санкт-Петербург, откуда ему когда-то давно пришлось уехать не по своей воле.

Они вошли в дом. Вначале Нарышкин предложил осмотреть его особняк, но потом крикнул горничной:

– Марфа накрывай на стол, да ставь все что есть. Да жену мою с сынишкой позови.

В обыкновенном провинциальном доме они не ожидали застать уголок «Европы». Стены помещений за исключением кладовой и сеней, что были на первом этаже, были оклеены цветастыми обоями. На стенах портреты Нарышкина и, по всей видимости, его супруги. Все голландские печки, даже та, что была в сенях, были покрыты превосходной изразцовой плиткой, с изображениями баталии Петра и Елизаветы Петровны.

– Люблю и уважаю, победы нашего оружия, – проговорил Нарышкин, заметив, как гости разглядывали изразцы.

В «рабочем кабинете» над точной копией трона государей всея Руси висело военное знамя. В других же комнатах, а их в особняке было с десяток, на стенах висели шпаги и пистоли, а в спальне на полу лежала шкура оскалившегося медведя.

– Убит в прошлом годе, – гордо усмехнулся Нарышкин, – самолично, вот этими руками завалил. Ух, и злой был зверь, чуть меня живота моего не лишил. К счастью для меня, а не для медведя, я был проворнее его.

Закончили осмотр в гостиной, где уже был накрыт стол, который просто ломился от яств. Чего только не было на столе: стерлядь, осетр, икра красная и черная, жареная курица, грибочки соленые, огурчики и еще много чего другого. В краю стола стояла огромная бутыль наподобие тех, в которых украинцы держат горилку. На дне бутыли плескалась прозрачная жидкость, в которой Меншиков сразу же признал водку, изготовленную по рецепту Нарышкина.

– Пора и Бахуса порадовать, – проговорил Семен Иванович, и показал рукой на стол, – а сейчас, – он замолчал, набрал в легкие воздуха и крикнул, так, что бокалы из хрусталя издали мелодичный звон, – Людмила, иди сюда, поприветствуй гостей, как ни как из самой столицы к нам в Череповец приехали.

В огромную, по меркам города, залу вошла, а вернее вплыла, как лебедь, девушка лет двадцати восьми. Ее пышная юбка и затянутая в корсет талия придавали ей особенную женственность. Губы ее были накрашены, глаза аккуратно подведены, на голове белый парик, который так несвойственно смотрелся бы в будущем.

– Познакомься милая, – проговорил князь, – это князь Федор Меншиков, а это его приятель князь Буйносов Александр. Аж из самой столицы. А это моя супруга – Людмила Мефодьевна.

Девушка сделала реверанс и протянула свою ручку, и оба приятеля припали к ней.

– Любимый, – проговорила она, – да что ж ты гостей не потчуешь. Ты что хочешь, чтобы о городе и о нас плохо подумали. Хочешь, что бы Череповец считался дырой, годной разве что для ссылки сюда неугодных дворян. Ах ты, невоспитанный мужлан.

От этих ее слов Нарышкин даже покраснел.

– Присаживайтесь господа, – продолжала девушка, – не обращайте внимания на Сему, он у меня такой бестолковый, сорок лет прожил, а ума так и не нажил. Кушайте гости дорогие, что бог послал. Вы уж водочку отведайте, мой муж ее сам делает, по своему собственному рецепту.

Приятели сели за стол.

Неизвестно почему, но Федор набросился на стерлядь, то ли в будущем она попала в разряд дефицита, толи был так голоден, что решил начать свою трапезу именно с нее. Потом он плавно переключился на водочку.

– Могу я взглянуть из окна, князь? – вдруг поинтересовался Сашков.

– Да, сударь. – Проговорил Нарышкин. – Должен сразу предупредить, что вид, открывающийся из окна, радует не только глаз, но и душу.

– Хочу, лично убедиться, князь, – проговорил Александр и встал из-за стола.

Он подошел к окну. Впервые путешественник мог разглядеть монастырь и поляну между ним и домом.

– Хороша водочка, – проговорил между тем Меншиков, делая глоток, он уже понял, что она ничем не уступает тому бургундскому, что еще недавно им было оставлено в его времени, – очень хороша. Никогда не пил ничего подобного, – слукавил он.

Его похвалы прервал мальчонка, вбежавший в зал. Ему было лет семь-восемь, на нем был гвардейский мундир, точная копия настоящего, а на боку болталась деревянная сабелька.

– Это мой сын, – проговорил градоначальник, заметив мальчишку, – вот уже как год он в Преображенском полке числится. Уже и звание получил – фурьер. Вы бы знали, – продолжал Нарышкин, – сколько мне серебра пришлось отсыпать, чтобы его в полк зачислили. Но, я не жалею. Зато лет через одиннадцать, он будет офицером.

Путешественников ни сколько не удивили его слова. Они помнили, что в русской армии при Екатерине Великой, записывать младенцев в регулярные войска уже стало нормой. Такими вот недорослями были забиты все русские полки. Вспомнился даже указ Павла I, о том, чтобы все приписанные к частям военные, явились в распоряжение своих частей в течение суток. В полупьяной голове Федьки промелькнуло, как в будущем в один прекрасный день армия недосчиталась не десятки, и даже не сотни, а тысячи солдат.

Малец, запрыгнув на колени родителя, сильно к тому прижался и стал с испугом разглядывать гостей.

– Ну, нам пора, – произнес заплетающимся языком Федор, – нам ведь еще у кузнеца нужно разместиться.

– Верно, – прохрипел Нарышкин, согнал сына, встал и ушел. Вернулся через пару минут. – Это письмо для Емельяна, он один из тех крестьян, кто осилил в свое время грамоту. Яшка, – прокричал князь, – поди, сюда лентяй!

В дверях возник, словно из пустоты мужичок в сером сермяжном кафтане с зелеными обшлагами, из-под которого виднелся такого же цвета камзол, а так же коричневые кожаные штаны. Обут он был сапоги, на шее черный шарф. Волосы, завитые в буклю и покрыты пудрой.

– Это мой денщик, – сказал князь, пошатываясь, – он вас доставит к кузнецу. Яшка-друг… Ик… доставь господ дворян на двор кузнеца Емельяна.

Денщик щелкнул каблуками, как заправский немец из «Семнадцати мгновений весны, и знаком приказал следовать за собой.

Утром, когда солнечные лучи скользнули в полутемное помещение дома, Меншиков проснулся. Голова сильно болела.

– Перепил, – проговорил он и осмотрелся.

Он лежал на огромной белой печи. Рядом похрапывал Сашков.

– Ну, вы и напились, – раздался откуда-то снизу голос.

Меншиков повернулся на живот. Внизу у печки в льняной рубахе, обшитой вышивкой, стоял Емельян. В руках он держал ковш, который сразу же протянул Федору.

– Попей боярин, – пробормотал он, – полегчает. После княжеской водочки, ой как голова побаливает. Он когда ограду для особняка заказывал, бутылочку притащил. Эх, и вспоминать не охота, если бы ни огуречный рассол… Думал, что умру.

Кузнец вздохнул, и Федька сразу же понял, что Емельяну его чувства знакомы. Он взял двумя руками ковш и отхлебнул. Стало хорошо, пропала куда-то головная боль.

– Шпаги ваши готовы, – проговорил кузнец, – вот всю ночь работал, никак не мог уснуть. Можете забирать.

– Слышь, Емельян, – проговорил Федор, – я смотрю ты отменный мастер. Скажи мне приятель, а где ты материал свой берешь, я железо имею в виду?

– Э боярин, хоть что спрашивай, а секрет я тебе не скажу.

– Да ладно тебе Емельян, я ж пошутил.

– Пошутил?

– Пошутил.

– Ну, раз пошутил, то буди своего приятеля, я уж поесть вам приготовил.

Сашков проснулся сразу же, как только Федор тихонечко стащил с него покрывало. Открыл глаза и произнес:

– О-о-о-о-о…

– Сашка, ты же вроде вчера мало пил.

– А водке все равно мало или много, – проговорил Емельян, – она у князя такая. Выпьешь ведро, голова болит, чарку выпьешь – все равно болит.

Приятели спрыгнули с печи. В костюмах, видно кузнец побоялся их раздевать, вот только сапоги стянул, да парики на лавку положил.

– Ну, осмотрели город, – спросил Емеля, когда те сели за стол.

– Осмотрели, – проговорил Федор, вынимая репу из котелка, – сегодня обратно в Санкт-Петербург, с отчетом.

Емельян, покачал головой.

– А я думал, на рыбалку вас сводить, – проговорил он и вышел из горницы.

Вернулся, неся в руках две шпаги.

– Вот забирайте.

Александр взял шпагу в руку и помахал ей в воздухе. Изящно сделанная шпага, словно ничего не весила, и теперь даже складывалось такое впечатление, что клинок стал продолжением руки.

– Очень хорошая шпага, – проговорил он.

– Ага, – поддакнул Федька. – Ты, небось, и воеводе шпаги куешь?

– А то. Может, господа потренироваться хотят?

– А, что у тебя и рапиры есть?

– А как им не быть! – ответил кузнец и подмигнул.

Он вновь ушел и вернулся с двумя рапирами.

– Я не собираюсь фехтовать в доме, – проговорил Сашков, пытаясь почувствовать, как хорошо сидит в его руке рапира.

– Согласен, – поддержал его Меншиков.

Втроем они вышли во двор. Солнце уже давно поднялось и с огромным рвением вступило в свои права, согревая Землю теплом.

Приятели скинули мундиры, повесив их на кол, торчавший около крыльца. Оставшись в камзолах и белоснежных рубашках, встали в позицию, так чтобы солнечные лучи не мешали не одному из них.

Стройный и жилистый Федор Меншиков, при его метре восемьдесят, имел преимущество в росте, перед Сашковым. К тому же он обладал уверенностью и тем опытом, который приобрел за месяц, проведенный в Ла-Рошели.

У Сашкова такого опыта не было, но глаза его порой зажигались огнем, который лихорадочным румянцем играл на его скулах.

С рапирой в руках Федор, загоревшись таким увлекательным делом, преображался из простого изобретателя в проверенного боями воина. Каждый удар он сопровождал советом или упреком, но стремительность и пыл Александра иногда торжествовали, и Федька получал добрый удар прямо в грудь.

Емельян пожирал глазами поединок, считая удары, наносимые острием рапиры.

Когда же приятели закончили поединок, он сказал:

– Александр попал семь раз, Федор – десять. Но по схватке видно, что господин Меншиков более опытен, чем Буйносов.

– Бой на рапирах дело не легкое, – выпалил Федька, – а, Александр больше любит драться на шпагах, чем на рапирах.

Приятели подошли к колу, сняли с него свои мундиры, и, не надевая, прошли в дом, где сели за заждавшийся стол. Который ломился от яств, что было не удивительно, раз работа кузнеца приносила ему деньги.

– Вы бы грибочков, грибочков попробовали, – проговорил Емельян, пододвигая к дворянам плошку с солеными лисичками.

– Вот я тебя Емельян хочу спросить, – начал Меншиков, зачерпнул деревянной ложкой грибов и поднес ко рту, – а дети-то у тебя где?

– Старшой сын, женился да на восток подался, к Демидовым, а младшенький тот на другом берегу реки поселился, металл для меня варит. А живу я с женой да дочкой. Вы уж чувствуйте себя у меня, как дома. А мне нужно вас покинуть, – неожиданно прервался кузнец, – сами понимаете работа.

Поднялся из-за стола. Снял с вбитого в стену медного гвоздя, кожаный фартук и ушел.

– Ну, что делать будем? – полюбопытствовал Сашков.

– Для начала пообедаем, – проговорил Меншиков, закидывая в рот деревянной ложкой грибочки. – Эх, где тут у него капуста.

Та оказалась на столе рядом с огурчиками. Федька пальчиками прихватил чуть-чуть и закинул в рот.

– Обалдеть, – прошептал он, – Санек, ты попробуй. Это ведь – класс!

Закончив трапезу, вышли во двор. Теперь у приятелей появилась возможность взглянуть на дом. Как и у всех в городе он небольшой. Рядом с ним сарай, баня, а чуть поодаль кузница. Из трубы, над ней валил густой черный дым. Доносился стук молота.

– Пойдем, взглянем, – предложил Федор.

Сашков не возражал. Они подошли к открытым воротам в кузницу и заглянули внутрь. В дальнем углу вовсю работал горн. Молодой парень, явно подмастерье, качал что есть силы меха, стараясь поддерживать горение углей. Второй паренек держал длинными клещами заготовку, поворачивая ее, после каждого удара кувалдой. Емельян молотил на славу, одновременно наблюдая за цветом металла. На всех трое были обнажены по пояс, из одежды на них были кожаные штаны, сапоги и фартук. Когда заготовка начала остывать, он прекратил наносить удары, поставил кувалду на пол, и приказал помощнику бросить ее в горн.

– Вот так, господа, мы и живем, – проговорил он, вытирая вспотевшие руки.

– Мы тут попрощаться пришли, – проговорил неуверенно Федька, – пора нам. Напоследок хотим воеводу еще посетить. Емельян не подскажешь, как до него дойти, ведь мы не помним, как вчера от него к тебе попали.

– Что, верно, то верно, – проговорил кузнец, вытер рукой выступивший пот, – вы вчера оба никакие были, как это еще вас Яшка, денщик воеводский довел. Выйдете из дома и идите на право. На шестом повороте поверните налево и вскоре увидите монастырь, ну, а там сами дом уж найдете.

В это время парнишка выхватил из углей заготовку и положил на наковальню. Емельян ловко подхватил кувалду и начал наносить удар за ударом. Приятели еще минуты две смотрели, как работает кузнец и лишь, потом направились к воротам.

Они шли, как велел кузнец. Иногда останавливались. Сашков несколько раз доставал фотоаппарат и фотографировал. Если бы сейчас кто-то увидел их. Интересно, а что было бы? Меншиков не удержался и уговорил того сделать фотографию и монастыря и усадьбы князя Нарышкина, понимая что в будущем дома градоначальника этого периода истории города просто не останется.

Рассчитывали добраться до машины за час, но на это ушло куда больше времени. На память, кроме монет этого периода у них больше ничего не осталось, а вот впечатления. Меншиков даже начал сожалеть, что с кузнецом ему больше не удастся встретиться.

Осень 201.. года. Череповец.

Зеленая «Газель», проехав мимо памятника основателям города Феодосию и Афанасию, сделав круг вокруг Соборной горки, выехала на Советский проспект.

– Ну, а теперь куда? – спросил Сашков, разглядывая карту.

– В Санкт-Петербург, конечно. Кстати когда ты овладел умением фехтовать?

– В юности я ходил в фехтовальный клуб.

– Не знал, – признался Федор. Задумался и, улыбнувшись, произнес: – Значит, в восемнадцатом веке мы с тобой не пропадем.

Сейчас решили проехать по проспекту до конца, мимо тюрьмы, отчего пока добрались Кирилловского шоссе, слегка поплутали. Зато когда добрались до моста над железнодорожными путями, Федька облегченно вздохнул и прибавил газа.

Они выехали на трассу Вологда – Санкт-Петербург и Сашков позволил себе задремать. Меншиков взглянул на него и улыбнулся. Позади них оставалось прокопченное небо Череповца.