II

В конце 20 века в России наступил настоящий «бум» переводческой деятельности, начавшийся, пожалуй, именно с «Сонетов» Шекспира. Уже полных переводов этой книги насчитывается не один десяток, а количество версий отдельных, наиболее популярных сонетов (например, 66-го) не поддается учету.

Можно констатировать, что – каковы бы ни были причины этого, – «Сонеты» Шекспира стали самым переводимым на русский язык крупным произведением иноязычной поэзии. Продолжающаяся более полутора веков русская шекспировская сонетиана выросла в самостоятельное значительное явление, достойное изучения с позиций литературоведения и культурологии. Особенно важный материал переводы «Сонетов» дают для теории перевода. Сама их множественность, разнообразие отразившихся в них эпох, подходов, стилей и творческих индивидуальностей позволяют надеяться на то, что с их помощью можно «за деревьями увидеть лес», выявить общее и существенное.

Задача полноценного перевода «Сонетов» Шекспира перешла для переводчиков в разряд вечных, и потому в этой связи уместно задавать вечные и крайние вопросы. Возможен ли вообще поэтический перевод, и если да, то в каком смысле можно говорить о переводимости поэзии, адекватности перевода? Может ли читатель перевода получить верное представление об оригинале – пусть не в деталях, но хотя бы в главном? Что есть это главное, которое возможно и должно передать в переводе? Чем позволительно жертвовать? Каковы границы свободы переводчика? Как проявляется творческая индивидуальность переводчика – какие из этих проявлений законны, а какие нет? В какой степени перевод обусловлен эпохой, в которую он возникает?

Может быть, нагляднее всего материал шекспировых сонетов свидетельствует о зависимости перевода от своей эпохи. Удивительно, в какой большой степени в переводе отражается время его появления на свет, с текущей общественной ситуацией, моральным и интеллектуальным климатом, литературными вкусами, преходящим поэтическим языком.

Первые опыты переводов сонетов Шекспира на русский язык относятся к концу тридцатых – началу сороковых годов 19 века. Читающая Россия переживала тогда свое первое увлечение Шекспиром. Это увлечение пришло с Запада, от романтиков, заново открывших Шекспира, однако в России эта литературная мода приобрела ярко выраженное общественное звучание: в обстановке доживавшего свой век крепостного права и еще прочного самодержавия демократическая общественность видела в Шекспире символ интеллектуальной и духовной независимости. «Сонеты» интересовали публику главным образом как психологический документ, позволяющий прикоснуться к личности великого драматурга. Впрочем, уже первые переводчики сонетов великого Барда – В. Межевич¹⁸, В. Боткин¹⁹, М. Островский²⁰ (все трое переводили 71 сонет) – оценили и глубину шекспировской лирики, и трудности ее перевода на русский язык. Они даже не пытались воссоздать форму произведения, сознательно идя по пути вольного перевода-переложения (Межевич, Островский) или даже прозаического пересказа (Боткин). Боткин специально отметил, что не в состоянии «передать и самого бледного отражения всей сердечной, меланхолической красоты подлинника». Такой подход в то время, когда поэтический язык еще не созрел для выполнения задачи настоящего стихотворного перевода, можно счесть проявлением своеобразной деликатности и уважения к шекспировскому тексту.

Первый полный перевод «Сонетов» на русский язык, выполненный Н. Гербелем²¹, был опубликован в 1880 году в составе собрания сочинений Шекспира. Гербель (при всех его заслугах как переводчика драм и редактора) не был значительным поэтом, и его перевод шекспировых сонетов предстает настоящей энциклопедией современных ему стихотворных штампов. Размер (шестистопный ямб вместо пятистопного в оригинале), рифмы (типа «любовь – вновь»), тяжеловесные и неуклюжие обороты – во всем этом, буквально в каждой строке, запечатлелась вторая половина 19 века, время застоя русской поэзии. Гораздо труднее в гербелевском переводе увидеть Шекспира с его мощью, свободой, блеском и грубостью. Несоответствие это настолько велико, что невольно задаешься вопросом: а может ли быть иначе, может ли перевод поэтического произведения не стать воплощением второсортного стихотворства своего времени, а если не может, то на каком основании такой продукт эпохи публикуется под именем Шекспира?

В 1904 году, в составе нового собрания сочинений Шекспира, редактором которого явился С. Венгеров²², был опубликован коллективный перевод, в который вошли тексты В. Брюсова²³, С. Ильина²⁴, Н. Холодковского²⁵ и др. Очевидно, перевод Гербеля не устраивал Венгерова, и редактор поставил задачу представить читателю сонеты Шекспира на каком-то новом уровне их освоения. Показательно, что Венгеров не заказал полного перевода одному переводчику (хотя достойные кандидаты для такой миссии имелись). Не сохранилось документов, которые раскрывали бы причины такого решения, но можно предположить, что Венгеров не рассчитывал получить от одного переводчика перевод, достойный шекспировского шедевра. В такой ситуации коллективный перевод, при его неизбежной разношерстности, имеет то преимущество, что автор не оказывается заслоненным ограниченностью возможностей одного переводчика, и читателю, по крайней мере, оставляется шанс догадываться о настоящей сложности и богатстве оригинала.

Перевод М. Чайковского²⁶, опубликованный в 1914 году, накануне первой мировой войны, не стал шагом вперед по сравнению с «венгеровским». Это индивидуальный, авторский перевод; в нем есть удачи, яркие находки, но в целом для того времени, когда уже отшумели символисты и начинали шуметь футуристы, и перевод, и сама фигура Модеста Чайковского выглядели архаическими.

В последующие десятилетия, наполненные драматическими событиями в жизни страны, широкая переводческая деятельность по освоению сонетов Шекспира пресеклась. Единственным известным литератором, пронесшим через все то время творческий интерес к великому произведению, был М. Кузмин²⁷. Сохранились сведения о том, что Кузмин перевел 110 шекспировских сонетов, однако эти переводы не публиковались и были утрачены. (По одной из версий, их рукописи были конфискованы НКВД во время ареста в 1938 году Ю. Юркуна, близкого друга Кузмина.)

В 1937 году, после двадцатилетнего перерыва, были опубликованы несколько сонетов Шекспира в переводе О. Румера²⁸. Переводы Румера не спутать с переводами Чайковского или переводами венгеровского издания. Румер работал в то время, когда, с одной стороны, изменился поэтический язык, вобравший в себя грандиозные новации русской поэзии начала 20 века, а с другой, уже складывались традиции советского перевода.

В конце 1930-х годов два сонета Шекспира (66 и 73) перевел Б. Пастернак. Специально лирикой Шекспира он не занимался, а эти два перевода, вероятно, выполнил «на пробу», в связи со своей фундаментальной работой по переводу шекспировских пьес, однако для русской истории сонетов Шекспира они стали важной вехой.

Можно сказать, что довоенные переводы Румера и Пастернака подготовили этапное событие в освоении сонетов Шекспира – их перевод С. Маршаком²⁹. Сонетами Шекспира Маршак занялся во время Великой Отечественной войны; в 1948 году полный свод сонетов Шекспира в его переводе вышел отдельной книгой, которая получила самые хвалебные отзывы, была награждена Сталинской премией и впоследствии многократно переиздавалась. По определению А. Фадеева³⁰, Маршак сделал эти сонеты «фактом русской поэзии». В одном из своих последних выступлений Маршак с гордостью заявлял: «Переводы сонетов, неоднократно издававшиеся у нас, выходили отдельными изданиями, а также в собраниях произведений Шекспира с 1948 по 1964 год общим тиражом девятьсот шестьдесят тысяч экземпляров. Книгу сонетов можно увидеть в руках у рабочего или шофера такси. Такая судьба редко выпадает на долю книги стихов». К этому стоит добавить, что уж совершенно исключительной такая судьба является для книги переводной поэзии.

При жизни Маршака его перевод «Сонетов» Шекспира неизменно оценивался очень высоко. Монополия переводов Маршака, за небольшими исключениями, продолжалась до 1977 года, когда в сборнике «Шекспировские чтения» были опубликованы все сонеты Шекспира в переводе А. Финкеля³¹. При сравнении переводов Маршака и Финкеля становится очевидным, что Финкелем двигало желание более точно воспроизвести шекспировский подлинник, и во многих случаях ему это удалось, однако в поэтическом отношении его перевод сильно уступает переводу Маршака.

Помимо перевода Финкеля до конца социалистической эпохи в печати появились только немногочисленные переводы отдельных сонетов.

Бурные девяностые все поменяли. В обстановке новообретенной свободы увидели свет сразу несколько новых полных переводов шекспировых сонетов, и поток публикаций на эту тему до сих пор только ширится³². В последние десятилетия вообще много переводили классику – и закрывая лакуны, и предлагая новые прочтения известных произведений. (Так, в области английского сонета опубликовано много переводов из Дж. Донна, а шекспировская библиография пополнилась новыми переводами пьес Шекспира, особенно «Гамлета».) Однако ничто не сравнится по масштабам с валом новых версий сонетов Шекспира. Думается, эта переводческая «золотая лихорадка» объясняется не только тем, что «теперь можно», и не только честолюбивым желанием дать новый образцовый перевод великого произведения. Шекспировское наследие в очередной раз, в эпоху крутой общественной ломки, становится инструментом самопознания общества, зеркалом, в котором читающий народ старается увидеть собственное лицо.

Однако, оглядываясь на эту полуторавековую русскую жизнь «Сонетов» Шекспира, в которой отразилась многосложная история самой России, мы можем спросить: а причем здесь Шекспир? Направляя свои стихи Другу и Темной Даме, великий Бард не раз заявлял с гордостью, что его будут читать и спустя века, но все же он никак не имел в виду, что его лирические откровения станут фактом – не только поэзии, но истории неизвестной ему северной страны. Если отпечаток почвы и эпохи в переводе так силен, то можно ли говорить, что перевод хоть в какой-то степени знакомит с оригиналом? Если каждое очередное поколение ищет и находит в иноязычной классике главным образом самое себя, то происходит ли, хотя бы с течением десятилетий и столетий, приближение к переводимому автору?

Представляется, что ключ к ответу как раз в том, что речь идет о классике, о гениальной литературе. Проникая в глубины человеческой души, гений, выросший в другое время и на другой почве, создает произведения, сохраняющие актуальность для других эпох и народов. Именно поэтому творчество Шекспира востребовано каждым новым поколением; с другой стороны, это же дает надежду, что, ища у Шекспира ответы на свои сегодняшние запросы, мы не удаляемся от него, а приближаемся к тому главному, общечеловеческому, что он завещал.

Но отсюда следует и другое: если на языке оригинала классическое произведение есть раз и навсегда данный текст, то на языке перевода – это, как правило, череда сменяющих друг друга текстов, вырастающих один из другого и вбирающих в себя нравственный и эстетический опыт поколений. Чем больше произведение говорит о человеке, тем вероятнее, что эта череда никогда не прервется, – и это в полной мере относится к сонетам Шекспира.

Валерий Брюсов, самый ученый из русских переводчиков «Сонетов», глубоко понимал всю проблематичность перевода поэзии. В статье «Фиалки в тигеле» он полемически заостренно назвал это «бесплодным, неисполнимым трудом» и сформулировал следующие важные положения: «Внешность лирического стихотворения, его форма образуется из целого ряда составных элементов, сочетание которых и воплощает… чувство и поэтическую идею художника, – таковы: стиль языка, образы, размер и рифма, движение стиха, игра слогов и звуков. … Воспроизвести при переводе стихотворения все эти элементы полно и точно – немыслимо. Переводчик обычно стремится передать лишь один или в лучшем случае два (большею частью образы и размер), изменив другие. … Выбор того элемента, который считаешь наиболее важным в переводимом произведении, составляет метод перевода».

В случае сонетов Шекспира даже задачу воссоздания в переводе «образов и размера» нельзя назвать окончательно решенной. Всего полвека назад шекспировед М. Морозов³³