Но – «красота спасет мир», как будет сказано через два с половиной века другим великим писателем. Автор «Сонетов» необыкновенно остро воспринимает красоту (как и ее отсутствие) и в природе, и в людях. Объяснение общего несовершенства мира он ищет в популярной философии неоплатонизма с ее представлениями о том, что видимый мир – это всего лишь мир плохих копий, или «теней», порожденных недоступными идеальными сущностями, или «субстанциями». Все прекрасное в мире – лишь «тени» непостижимой идеальной красоты. Однако, по счастью, есть одно исключение – Друг. В нем идеальная красота воплотилась во всей полноте, она в нем так сияет, что сама облагораживает все вокруг (сонет 53).

Что же делать поэту, столкнувшемуся с воплощенным идеалом красоты? Его миссия – служить этому идеалу своей поэзией, ограждая его от всеразрушающего Времени. И автор «Сонетов» возлагает на себя эту миссию. Он всей душой жаждет видеть совершенство, в которое уверовал. По его убеждению, идеальная красота должна сочетаться с идеальными душевными качествами, и он пытается играть роль ментора при юном красавце, призывая его в стихах к верности и правде. Вера в совершенство столь велика, что ее долгое время не могут разрушить никакие опровержения со стороны реальности.

Мировоззренческая и психологическая подоплека этой ситуации станет яснее, если учесть, что для автора «Сонетов», как и для многих людей Возрождения, мир пуст и равнодушен к человеку. Жизнью людей управляют далекие звезды, бессмысленные циклы мировых перемен и слепая прихоть Фортуны. Что ожидает человека за гробовой доской – неизвестно, определенно рассчитывать можно только на свидание с червями. Поэтому в «Сонетах» могила и черви упоминаются многократно, а Господь – ни разу. Во вселенной автора «Сонетов» место Бога занимает Друг.

Поэтом, уверовавшим в свою миссию священнослужителя при новоявленном божестве, овладевает гордыня. Обещая юноше бессмертие в своих стихах, он заметно увлекается и «бронзовеет». Громче всего уверенность автора в непреходящей ценности собственного творчества звучит в сонете 55, перекликающемся со знаменитой одой Горация «Exegi monumentum». При этом поэту, кажется, невдомек, что живому молодому человеку обещания такого бессмертия могли быть безразличны или даже досадны.

В этом – одно из проявлений двойственного характера сонетов «к Другу». С одной стороны, переживания поэта – тоска разлук и муки ревности – нашли в них очень яркое, предметное выражение. С другой стороны, Друг остается для нас фигурой призрачной – мы не узнаем никаких конкретных примет его внешности и поведения, не слышим его голоса. Да и сам поэт, возведя своего героя на пьедестал, зачастую больше занят своим служением и своей поэзией, нежели реальным юношей.

В конце концов, несмотря на все усилия поэта, кумир пал, произведя опустошение в душе своего жреца, который ожесточился на мир и пустился «во все тяжкие». Если здесь уместно говорить о морали, то проще всего повторить библейское: «не сотвори себе кумира». А можно еще раз удивиться неистребимости в человеке тяги к светлому и прекрасному.

Сонеты 127–152 имеют другой адресат – Темную Даму. Такое именование обусловлено тем, что у подруги поэта были темные волосы и смуглая кожа. Это обстоятельство важно потому, что, как объясняет сам автор «Сонетов», современный ему идеал красоты признавал только светловолосых, черный же цвет воспринимался как некрасивый, более того, считался атрибутом зла, что позволило поэту впоследствии называть свою даму «окрашенной злом» (сонет 144) и «черной, как ад» (сонет 147). Однако она предстает в его сонетах не исчадием ада, а просто земной женщиной – по-своему одаренной, следующей велениям своей женской природы.

Сонеты «к Даме» – тоже о любви, но, в отличие от сонетов «к Другу», любовь здесь не платоническая, а самая что ни есть земная. После короткой прелюдии (сонеты 127–128) поэт прямо, с небывалой откровенностью, пишет о том, что его связывает с женщиной, – о плотской страсти (сонет 129). Он знает, что такая страсть сулит только обман и опустошение, но не в силах не поддаваться этому обману снова и снова.

Если по отношению к Другу поэт при всех обидах и разочарованиях сохранял определенную почтительную дистанцию, то, обращаясь к женщине, он сразу берет фамильярный тон и вскоре начинает давать ей безжалостные характеристики без малейшей деликатности. Он ясно видит все ее физические и нравственные изъяны и не ищет в ней идеала – как будто всю способность идеализировать он уже отдал Другу. Правда, и это свое трезвое видение он обращает в любовь. У моей госпожи глаза не похожи на солнце, губы – на кораллы, а щеки – на розы, кожа ее желта, дыхание несвеже, а походка тяжела, но все равно она прекрасна и не уступит тем, кого льстецы оболгали в фальшивых сравнениях, пишет он в знаменитом сонете 130.

Однако, видимо, доля идеализации, самообмана все же необходима для любви. Не греша самообманом, поэт впадает в другой грех – заходит слишком далеко в перечислении изъянов своей возлюбленной, дает волю подспудному желанию уязвить, унизить ее.

Любовь превращается в тягостную зависимость, в которой стороны не знают, чего они на самом деле хотят, – победить или сдаться, освободиться или еще глубже погрузиться в омут страстей.

Мы снова, теперь уже с другой стороны, узнаем об измене возлюбленной с Другом поэта. Но если юноше при этом направлялись нежнейшие упреки, сменившиеся новыми выражениями любви, то подругу поэт проклинает (сонеты 133, 134), а потом высмеивает, строя непристойные каламбуры (сонеты 135, 136).

Развернутая в сонетах «к Даме» картина любви-ненависти поражает глубиной и беспощадностью самоанализа. Если бы не было сонетов «к Другу», мы не знали бы, что их автору доступна любовь самая возвышенная, идеальная, а если бы не было сонетов «к Даме», мы могли бы заподозрить его в незнании реальной человеческой природы с ее куда менее высокими проявлениями. Нет, ему было ведомо и доступно все. Будучи человеком, он был обречен на поиски любви, а будучи натурой неординарной, он искал ее всюду – и в небе, и на земле.

Сонеты Шекспира – это не детская сказка, в них нет счастливого конца. Поэт обманут и в своей небесной любви, и в любви земной. И все же, несмотря ни на что, он продолжает верить в любовь – самое трудное и самое лучшее, что доступно человеку в его скоротечной жизни. В конечном итоге только любовь истинна, все остальное – заблуждение.

Любовь – как веха, нет прочней и лучше,

Незыблема пред бурею любой;

Звезда, что светит для ладьи заблудшей,

Непостижима, хоть всегда с тобой.

(Сонет 116)

Насколько личность автора «Сонетов», каким он предстает в своей поэтической книге, согласуется с образом гениального драматурга? Здесь каждый волен иметь свое суждение. Следует только иметь в виду, что писатели в своей частной жизни редко «похожи» на свои произведения: юморист может быть человеком мрачным, лирик – расчетливым хозяином и т. п. И не ожидаем же мы, что великий Шекспир в своей личной переписке (а сонеты по жанру приближаются к таковой) будет держать тон высокой драмы и произносить высокопарные монологи. Кроме того, ко многому в «Сонетах» нужно относиться с осторожностью, не принимая за чистую монету: что-то в них является условностью, что-то – преувеличением или даже выдумкой, мистификацией, а многое затемнено, так что читателю остаются только смутные намеки.

И все же, если попытаться подвести итог и ответить на вопрос о содержательности «Сонетов» как психологического документа, то ответ будет утвердительным. Несмотря на все условности, притворство и дань некоторым шаблонам лирической поэзии своего времени, эта книга дает богатый материал, позволяющий – в отсутствие других источников – составить представление о личности Шекспира. Иначе и не могло быть – не может гениальный автор написать 154 стихотворения, не поведав, вольно или невольно, многое о себе.

Каков же психологический портрет автора «Сонетов»? Возможно, это прозвучит банально, но иначе не скажешь: поэт предстает личностью сложной и противоречивой. В нем уживаются – и соседствуют на страницах «Сонетов» – притворство и великая искренность, расчетливая дипломатичность и жертвенность, самоуничижение и гордыня, чистота и порочность, глубокий пессимизм и отчаянная вера в идеал. Еще – повышенная, даже болезненная чувствительность к прекрасному и к безобразному. И – как сказали бы в 20 веке, – экзистенциальное одиночество в мире без надежды.

Чтобы по достоинству оценить «Сонеты» Шекспира как литературное произведение, необходимо рассматривать эту книгу в контексте процессов, происходивших в английской поэзии в 16 – начале 17 веков, в частности, в контексте сонетной традиции.

В литературном отношении Англия еще в начале 16 века была глухой провинцией по сравнению с континентальной Европой. После прорыва, совершенного Джеффри Чосером⁹, фактически сделавшим английский языком литературы, на более чем сто лет установился застой. Если на континенте уже достигла своего расцвета литература Возрождения, то до Англии литературные веяния почти не доходили. Возможно, именно сонет, закрепившийся на английской почве в первой половине 16 века, дал толчок к большим переменам: с тех пор английская поэзия – сначала медленно, потом стремительно – стала превращаться в заметное явление, прибавляя в количестве и в оригинальности публикуемых произведений.

Сонет, относящийся к числу так называемых твердых стихотворных форм, возник в 13 веке в Италии. Расцвета эта форма достигла в творчестве Франческо Петрарки¹⁰, который адресовал многочисленные сонеты своей возлюбленной Лауре.

Сонет имеет несколько разновидностей, общим признаком которых является то, что это всегда стихотворение из 14 строк. Классический итальянский сонет делится на две части: восьмистишие (октаву), включающее два четверостишия (катрена), и шестистишие (секстет), распадающееся на два трехстишия (терцета). Оба четверостишия обязательно пишутся только на две рифмы, по схеме abba abba, а трехстишия – на три или две рифмы, чаще всего в виде cde cde или cdc dcd. Формальной структуре соответствует смысловая: содержание четырех строф сонета соотносится как завязка – развитие – кульминация – развязка.

Благодаря Петрарке сонет стал одной из основных форм итальянской лирики в 15–18 веках. Из итальянской поэзии он, подвергаясь видоизменениям, перешел в испанскую, португальскую и французскую.

Первыми значительными английскими литераторами, обратившимися к форме сонета, стали Томас Уайет¹¹ и Генри Говард, граф Суррей¹². Состоя на королевской службе, оба выезжали с длительными дипломатическими миссиями на континент, где познакомились с достижениями европейской поэзии. По возвращении в Англию они много сделали для того, чтобы «привить» сонет к английскому языку: переводили Петрарку, писали подражания, пробовали разные размеры и системы рифмовки. Уайет впервые ввел в сонет заключительное двустишие, которое стало отличительной чертой английского сонета; он же впервые в английской поэзии создал образ «жестокой» возлюбленной, ставший впоследствии одним из сонетных клише.

Особое место в истории английского сонета занимает Филип Сидни¹³. Блестящий придворный, дипломат, воин, поэт и теоретик литературы, Сидни успел за свой короткий век сделать очень много для английской поэзии. Опубликованный в 1591 году сонетный цикл Сидни под названием «Астрофил и Стелла» приобрел огромную популярность и породил многочисленные подражания. Как и его предшественники, Сидни много экспериментировал с сонетной формой, но постепенно благодаря ему (и, в дальнейшем, Шекспиру) английский сонет сложился как более свободная форма – стихотворение, состоящее из трех четверостиший, не связанных сквозными рифмами, и заключительного двустишия (abab cdcd efef gg). Кроме того, если в итальянском сонете все рифмы женские, а во французском – чередующиеся, то в английском языке с его обилием односложных слов господствующей стала рифмовка на одни мужские окончания.

Другим крупным поэтом, обратившимся к сонету, стал Эдмунд Спенсер¹⁴. Славу Спенсеру принесла публикация в 1590 году фундаментальной поэмы «Королева фей». Читатели были единодушны в высокой оценке спенсеровского стиха, особенно отмечая его беспримерную для английской поэзии мелодичность и изящество. Спенсера даже возводили в сан «короля поэтов». В опубликованном в 1595 году сонетном цикле «Amoretti» отразилась подлинная история ухаживаний немолодого Спенсера за юной красавицей, которая в итоге стала его женой.

Таким образом, «Сонеты» Шекспира, которые писались, скорее всего, во второй половине 1590-х годов, не явились чем-то совсем небывалым; современниками они воспринимались как продолжение уже сложившейся традиции. И все же теперь, четыре века спустя, из всей поэзии елизаветинской эпохи мы в первую очередь вспоминаем это произведение, ставя его выше других. В чем же его величие?

Чтобы это понять, нужно сравнить сонеты Шекспира с творениями его предшественников и современников, и в первую очередь – с «Астрофилом и Стеллой» Филипа Сидни, произведением, ставшим для современников своего рода эталоном.

Героями сонетного цикла Сидни являются условные Астрофил и Стелла, в которых современники без труда угадывали самого Филипа Сидни и Пенелопу Деверекс – высокородную молодую даму, принадлежавшую к тому же кругу, что и сам Сидни. Когда девушке было тринадцать лет, ее отец граф Эссекс пытался устроить ее помолвку с Сидни, но этот союз не сложился, а сонеты писались значительно позже, когда Пенелопа уже была замужем за другим дворянином.

«Астрофил и Стелла» – образцовое произведение галантной поэзии. Герои их благородны, а чувства возвышенны, несмотря на то что, по заверениям самого Астрофила, им владеет страсть, одерживающая верх над рассудком. Следуя европейской традиции и демонстрируя свое классическое образование, Сидни населяет свои сонеты мифологическими и историческими персонажами – в них появляются Юпитер, Марс, Ганимед, Венера, Феб, Тантал, Морфей, Парис и Елена, Аврора, Геркулес, Атлас, Диана, Феникс, а также Платон, Аристотель и Цезарь. И, конечно же, Купидон, которому отводится очень большая и активная роль. Другими действующими лицами выступают Добродетель и Разум, пытающиеся удержать героя в рамках здравомыслия и приличий.

На протяжении 108 сонетов (и 11 песен) Астрофил на все лады описывает свое несчастное положение отвергаемого влюбленного, характеризуя его как рабство, впрочем, не лишенное сладости для самого «раба», пытается договориться с Добродетелью, и воспевает возлюбленную. По уверениям героя, нет хвалы достаточно высокой для его дамы, и никакие средства поэзии не способны выразить ее совершенство. При этом поэт отнюдь не чуждается стандартных приемов современной ему лирики. Так, в одном только сонете 7 он для описания Стеллы использует сравнения с золотом, жемчугом, мрамором, алебастром, гагатом, порфиром и приписывает ей небесный взгляд, который действует как магнит.

Если сначала сердце Стеллы неприступно как крепость, то впоследствии дама смягчается и признается в ответном чувстве. Но – и только. Никакие попытки Астрофила склонить ее к большему не имеют успеха. Однажды Астрофил украл поцелуй у спящей (или притворявшейся спящей) Стеллы, чем заслужил град упреков с ее стороны. Любовная связь между влюбленным героем и прекрасной дамой невозможна.

…Честь-тиранка так велела.

Над собой не властна Стелла.

(Перевод В. Леванского)

Таким образом, Добродетель в конце концов восторжествовала. Более того, при чтении «Астрофила и Стеллы» возникает ощущение, что сам лирический герой (альтер эго автора) в глубине души ничего иного и не ожидал. В своем философско-эстетическом сочинении «Защита поэзии» Сидни высказывал мысли о том, что задача поэта – творить идеальный, достойный подражания персонаж, но, чтобы читатель поверил в его идеальность, нужно провести его по трудному пути совершенствования. С учетом таких убеждений Сидни, можно предположить, что общий замысел «Астрофила и Стеллы» состоял именно в нравоучении.

Несмотря на такие узкие, на наш сегодняшний взгляд, морализаторские цели, этот стихотворный цикл не стал, по выражению самого Сидни, «доктриной без естественности». Это блестящее, остроумное, интересное во многих отношениях произведение, сыгравшее огромную роль в становлении поэзии английского Ренессанса.

Какими же предстают «Сонеты» Шекспира в сравнении с сидниевым образцом? Если коротко, то Шекспир ломает галантную сонетную традицию, не оставляя от нее камня на камне. Унаследовав форму «английского» сонета от Сидни и воспользовавшись некоторыми известными темами и метафорами, Шекспир применяет их для раскрытия принципиально нового содержания. Из 154 сонетов Шекспира полностью в рамки традиции укладываются сонеты 128, 139, 145, а также 153 и 154. (Относительно двух последних, весьма традиционных, в которых действуют Купидон и игривые нимфы, у исследователей есть сомнения относительно их принадлежности к данному циклу и даже относительно авторства.) Начав писать к Темной Даме в духе своих предшественников, Шекспир почти сразу отказывается от этих попыток; восприняв и усовершенствовав поэтическую форму, он в старые «мехи» наливает новое «вино». Поэт пишет об отношениях с женщиной так откровенно и с таким знанием человеческой натуры, как этого не делал никто.

Гораздо больше элементов сходства с традиционными сонетами – вплоть до явных цитат – можно обнаружить в сонетах «к Другу». Их можно было бы считать великолепным развитием традиции, если бы они были адресованы даме. Однако их адресат – благородный юноша¹⁵.

Думается, нет ничего случайного в том, что Шекспир воспользовался сонетной формой таким парадоксальным образом. Когда кругом заурядные сочинители писали горы сонетов в подражание Сидни и Спенсеру, гениальный Шекспир ясно видел исчерпанность галантной традиции и воспользовался сонетной формой только для того, чтобы все «вывернуть наизнанку». Его возлюбленная – не неприступная дама вроде Стеллы, а реальная женщина со всеми присущими ей недостатками, при этом составляющая предмет неотвязного вожделения для героя и своеобразный предмет воспевания для автора. Женщину поэт не идеализирует; идеализация, любование издалека, томление духа и всепрощение достаются не ей, а Другу. Впрочем, и этого предмета поэту недостаточно: сонеты «к Другу» пестрят нетрадиционными отступлениями, в которых автор разворачивает перед читателем свое мировосприятие, выставляет напоказ пороки общества и свои собственные, дает выход своей мизантропии, пессимизму и авторской гордыне.

В таком переиначенном виде сонет еще раз послужил развитию английской поэзии. С другой стороны, можно сказать, что Шекспир выступил могильщиком галантной сонетной традиции, и, хотя подражания Сидни продолжали появляться, крупные поэты к этому жанру уже не возвращались. Показательно, что выдающийся поэт следующего поколения Джон Донн¹⁶ использовал форму сонета главным образом для духовных стихов.