Способы принятия решений Политбюро. Акт принятия решения. – важнейший этап многоступенчатой процедуры выработки директивы, «действо», «в результате которого разнобой мнений и подходов нескольких человек пресуществляется в непререкаемую и непогрешимую волю партии»^[123], – приобретал разнообразный облик, в зависимости от того, принималось ли оно в рамках повестки заседания, путем опроса членов Политбюро, или в форме «решения Политбюро».

Принятие постановлений на заседаниях Политбюро первоначально являлось преобладающей практикой. Наряду с обычными заседаниями, для рассмотрения отдельных особо важных вопросов (например, о контрольных цифрах на очередной хозяйственный год, состоянии железнодорожного транспорта) иногда проводились «специальные» заседания Политбюро; например, в декабре 1930 г. состоялось его «экстренное» заседание для принятия «предложений Комиссии ЦК» «о приговоре по делу вредителей группы Рамзина»^[124]. Однако по внешнеполитическим вопросам подобных «экстренных» или «специальных» заседаний начиная с 1927 г. не созывалось, что позволяет нам сосредоточиться исключительно на «обычных» заседаниях этого органа. Во второй половине 1920-х гг. заседания Политбюро проводились один раз в неделю (по четвергам). В связи с введением в СССР непрерывной рабочей недели, Политбюро 30 сентября 1929 г. постановило «установить с 1 октября периодичность заседаний органов ЦК в десять дней», вслед за этим, днями заседаний Политбюро были назначены 5, 15 и 25-е числа каждого месяца^[125]. Секретариат ЦК должен был заседать на следующий день после очередного заседания Политбюро, а Оргбюро – по 10, 20 и 30-м числам. Несмотря на лихорадочную обстановку рубежа 1929–1930 гг., этот ритм строго поддерживался (так, за первую половину 1930 г. Политбюро «XV созыва» внесло лишь одно изменение в график проведения заседаний). Со второй половины мая до декабря 1931 г. регулярные заседания ПБ проводились вдвое чаще (как правило – 5, 10, 15, 20, 25 и 30-го числа каждого месяца). На протяжении этого полугода было проведено 38 заседаний (включая внеочередные). 25 ноября 1931 г. Политбюро рассмотрело внесенное Куйбышевым и Кагановичем предложение о новом расписании заседаний Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК ВКП(б), а также СНК СССР и Совета труда и обороны. Было решено, что начиная с 1 декабря 1931 г. Оргбюро и Совнарком проводят свои заседания два раза, СТО – три раза, а Политбюро и Секретариат ЦК – четыре раза в месяц. Устанавливалось, что заседания Политбюро проходят с 2 часов дня 1, 8, 16 и 23-го числа месяца^[126]. Таким образом, Политбюро вернулось к недельной периодичности заседаний, характерной для 20-х гг. Она фактически соблюдалась, как показывает составленная коллективом историков и архивистов «Хроника заседаний Политбюро», до начала 1933 г. Переносы и отмены заседаний специальными решениями Политбюро привели к тому, что в январе-феврале 1933 г. оно заседало всего три раза; в марте и апреле было проведено по три заседания, в мае – одно. В конце апреля Политбюро постановило проводить заседания три раза в месяц (5, 15 и 25-го числа)^[127], т. е. вернуться к графику конца 1929 – начала 1931 г. Это решение осталось мертвой буквой. С июня 1933 г. ПБ стало проводить заседания, как правило, два раза в месяц, обычно отсчитывая две недели от даты последнего заседания (даже если оно проводилось с запозданием на несколько дней). Новый сезон летних отпусков принес перемены^[128]: отныне заседания созывались один, изредка – два раза в месяц (восемь заседаний за вторую половину 1934 г., двадцать пять заседаний в 1935–1936 гг.). Протоколы весны-лета 1937 г. обозначают агонию заседаний Политбюро как нормального института принятия решений. В апреле состоялось два заседания, в июне, после двухмесячного перерыва, – еще два. За последующие три с половиной года (середина 1937 – конец 1940 г.) встречи членов Политбюро, зафиксированные в протоколах в качестве его «заседаний», состоялись всего девять раз, т. е. столько же, сколько за полтора месяца осени 1931 г. Эта динамика указывает на внутренние изменения в процедурах и содержании работы Политбюро на протяжении 30-х гг. и на рискованность экстраполирования имеющейся отрывочной информации и наблюдений за пределы узких временных рамок.

Обстановку, в которой проходили заседания Политбюро, кратко воспроизводит в своих воспоминаниях ответственный секретарь «Известий» И.М. Гронский, присутствовавший на большинстве из них в 1929–1934 гг. Политбюро собиралось в Кремле в 11 часов утра, «заседания, как правило, продолжались до 7 часов вечера с одним перерывом на 15–20 минут». «Все докладчики ждут в секретариате – небольшой комнате рядом с залом заседаний. Когда подходила очередь – докладчика вызывали». В конце 20-х гг. (до октября 1929 г.) на заседаниях Политбюро председательствовал А.И. Рыков. Позднее заседания вел Молотов^[129], который при обсуждении всегда объявлял, что «слово имеет товарищ Сталин». Сталин располагался на другом конце стола от того места, где находился председательствующий и рядом с которым, стоя, выступал очередной докладчик. «Чуть поодаль, за столом со множеством телефонов, сидела девушка – стенографистка, горбунья, абсолютно бессловесное создание»^[130]. Судя по протоколам, заседания обычно были многолюдны, члены Политбюро составляли меньшинство среди участников заседаний – членов и кандидатов в члены ЦК, ЦКК, руководителей местных партийных органов, государственных ведомств и т. д. Установить, кто именно присутствовал при вынесении решения по тому или иному конкретному вопросу и мог повлиять на его результаты, необычайно сложно. Состав присутствующих на заседаниях Политбюро, не всегда фиксировался в протоколах^[131], для доклада по какому именно вопросу был вызван представитель ведомства, неясно; сами члены и кандидаты в члены Политбюро могли, надо думать, на короткое время оставлять комнату заседаний. Протоколы Политбюро позволяют скорее судить о том, кто не мог участвовать в обсуждении интересующего нас вопроса повестки дня, чем информируют о подлинном составе присутствующих.

Обсуждение на заседаниях внешнеполитических дел не рассматривалось как имеющее самостоятельную ценность средство взаимной информации и контроля. Об экспериментах в этой области свидетельствует решение, принятое по инициативе Сталина в период активизации переговоров о заключении пакта ненападения с Польшей весной 1927 г. 7 апреля Политбюро постановило «поставить в следующем заседании Политбюро в четверг, 14.IV. с.г., первую информацию НКИД относительно переговоров с поляками». Состоялось ли такое обсуждение, неизвестно, но через две недели НКИД было поручено дать на заседании 28 апреля «точную справку» об освещении советско-польских переговоров в зарубежной печати. Вслед за этим (30 апреля) участники заседания распорядились «представить в Политбюро письменную справку» на этот счет^[132]. Эволюция понятий – «информация», «точная справка», «письменная справка» – свидетельствует о стихийном стремлении вывести информационно-контрольные функции Политбюро за пределы его заседаний. Когда речь шла о получении сведений, подлежащих обдумыванию и не требующих немедленного решения, Политбюро предпочитало быть читателем, а не слушателем^[133]. Дискуссия на заседании, напротив, подразумевала обязательное принятие постановления^[134].

Несмотря на молчаливую установку не тратить времени на обсуждение, не ведущее к принятию содержательного решения (и, быть может, благодаря ей), значительную часть резолюций Политбюро по международным вопросам, в особенности имеющим политический характер, составляли постановления об откладывании решения. В некоторых случаях откладывание решения было вызвано изменением или неопределенностью международной обстановки, появлением новых факторов, значение которых к моменту постановки вопроса на Политбюро могло оказываться недостаточно ясным^[135]. Другой причиной являлось следование процедуре, выработанной в первые послереволюционные годы. «…Одного правила в ЦК придерживались строго – если при обсуждении какого-то решения или документа возникали дискуссии, появлялись иные точки зрения, вопрос тут же с обсуждения снимался и отправлялся на доработку, – вспоминал технический секретарь Политбюро в 1925–1926 гг. А.П. Балашов. – Считалось, что он недостаточно подготовлен и незачем тратить время на разговоры. Так было и в ПБ, и в комиссиях»^[136]. Вероятно именно в связи с межведомственными и иными разногласиями на протяжении августа 1929 г. на заседаниях Политбюро трижды принималось постановление «отложить» «вопрос о прилете литовской эскадрильи»^[137]. Третьим фактором отсрочки (порой завуалированной – когда новое решение Политбюро по сути дублировало предыдущее) являлось отсутствие в Москве наиболее авторитетных членов Политбюро, которым чаще других поручалось формулирование внешнеполитических постановлений (Сталина, Молотова, Ворошилова). График их отпусков составлялся со сдвигом, однако нужный эффект достигался не всегда. Так, в конце августа – первой половине сентября 1931 г., когда советское руководство оказалось перед необходимостью пересмотра политики в отношении Польши (а косвенно – и других сопредельных европейских государств), Сталин и Молотов находились в отпуске, Ворошилов – в длительной командировке, и ответственность за принятие решения пала на плечи Кагановича, Калинина, Орджоникидзе и Рудзутака. Вследствие этого, постановления Политбюро 3 и 10 сентября оказались вариациями его решения от 30 августа и фактически откладывали разрешение вопроса до получения новых директив Сталина из Сочи, возвращения Молотова из отпуска (и Литвинова из Женевы). Наконец, откладывание решений относительно перемещений заграничных кадров было вызвано необходимостью выяснить их отношение (порой переменчивое) к предполагаемым назначениям или трениями между руководителями соответствующих ведомств.

Эти замечания во многом относятся к решениям о передаче поставленного перед Политбюро вопроса во временные комиссии. Такие комиссии создавались как для руководства ведением важных переговоров^[138], так и ad hoc – для выработки отдельного решения, составления или редактирования проектов документов (в частности, дипломатических нот или инструкций по ведению переговоров). В комиссии этого типа входили как члены Политбюро, так и представители заинтересованных ведомств, выработанные в них решения могли позднее передаваться на утверждение в Политбюро^[139], но в некоторых являлись окончательными и не подлежали дополнительной санкции Политбюро.

Две рассмотренные группы решений – постановления об откладывании вопроса и о передаче его в специально создаваемую комиссию – могут рассматриваться как «подвиды» или «модификации» основных типов процесса выработки постановлений, описанных Н.Н. Покровским. Выработанная им на материалах начала 20-х гг. классификация в целом применима (насколько можно судить без ознакомления с черновыми протоколами) и к внешнеполитическим решениям более позднего времени. Она включает четыре типа ситуаций:

(1) «ПБ без изменений принимает после обсуждения формулировку «становления, содержащуюся в инициативном документе». Как отмечалось выше, в инициативных записках НКИД далеко не всегда содержался проект постановления, распространенной практикой являлось принятие постановлений этого типа в форме «Принять предложение…» (с указанием ведомства или лица, внесшего его в Политбюро).

(2) В постановлении отмечается, какая именно часть проекта постановления или вариант, изложенный в инициативной записке, получил санкцию Политбюро.

(3) «Предложенные в инициативном документе формулы постановления одобряются ПБ, но при этом подвергаются смысловой правке, редактированию».

(4) «При обсуждении на заседании ПБ инициативного документа принимается совершенно иное предложение, сформулированное кем-либо из членов ПБ еще до заседания или непосредственно в ходе его»^[140].

По многим вопросам, переданным на усмотрение Политбюро, решения принимались опросом его членов. Опрос проводился путем рассылки членам Политбюро либо специально оформленных опросных листов, либо телефонограмм^[141]. Этот метод принятия решений, предоставлявший руководителям и аппарату Политбюро еще большие полномочия в области формулирования текста постановления, применялся как для принятия срочных решений в промежутках между заседаниями Политбюро, так и для разгрузки повестки заседаний Политбюро (известна практика принятия решений опросом на самом заседании^[142]). В обращениях по различным вопросам руководства НКИД и НКВТ в Политбюро нередко предлагался именно такой способ рассмотрения дела^[143]. В большинстве подобных обращений речь шла либо о том, что по спорному межведомственному вопросу был достигнут компромисс^[144], либо о внесении частичных изменений в ранее полученные директивы. Примерная группировка решений Политбюро по способам их принятия и политической значимости в конце 20-х – начале 30-х гг. в основном подтверждает такую корреляцию.

Первоначально опрос, по-видимому, рассматривался как суррогат процесса принятия решения ПБ. В начале 20-х гг. результаты опроса обычно утверждались на последующем заседании с формулировкой: «Подтвердить решение Политбюро от…», что, по всей вероятности, было связано с разногласиями, порой разделявшими членов Политбюро в соотношении 3:4 или даже 4:4^[145]. К концу 20-х гг. изменение облика Политбюро и содержания его деятельности, растущая рутинизация сопровождались отказом от процедуры «подтверждения» результатов опроса. Принятие решений «опросом» становится нормальной практикой. С начала 30-х доля постановлений ПБ, принятых опросом, быстро возрастает и вскоре становится преобладающей. К весне 1937 г. эта практика достигает своего апогея, затем внезапно (в течение нескольких месяцев) уступает место иной, отличной от заседаний Политбюро и опроса его членов, рабочей процедуре (или процедур), скрытой за названием решение Политбюро.

Эта трудно постижимая запись отражает, во-первых, внеплановое, проводимое в промежутке между регулярными заседаниями Политбюро, собрание его членов. На это косвенно указывает редкость таких записей в протоколах конца 20-х— начала 30-х гг., когда заседания Политбюро были сравнительно часты. В своеобразном контексте эта запись встречается в нескольких протоколах, относящихся к лету 1931 г.; можно предположить, что тогда в составлении протоколов приняло участие новое лицо, зафиксировавшее факты заседаний в форме, которая отступала от сложившейся традиции делопроизводства и более непосредственно отражала жизненные обстоятельства работы Политбюро^[146]. В протоколе № 42 указано, что он относится к заседанию Политбюро «от 8 июня и 10 июня 1931 г.», отдельно приводится список членов Политбюро, присутствовавших в эти дни. Перечень вопросов повестки дня и запись принятых по ним постановлений предваряет формулировка «решения Политбюро» (с указанием дат – 8 июня, 10 июня). Перед разделом, относящимся к 10 июня, дополнительно указано, что он относится к «заседанию Политбюро»^[147]. Заглавие другого протокола лета 1931 г. (№ 53) относит его содержание к заседаниям Политбюро 28 и 20 июля. В тексте этого протокола не содержится указания на «решения ПБ» или иных помет, которые отдавали бы предпочтение одной из этих встреч членов Политбюро перед другой^[148]. Рассмотренные выше случаи показывают, что, по крайней мере, в некоторых случаях «решения» Политбюро принимались на неформальных встречах, на которых присутствовали не только «вожди», но и «рядовые» члены этого органа. Однако присутствия большинства членов Политбюро было недостаточно, чтобы считать их деловую встречу полноценным заседанием, таковыми оказывались только собрания в специально отведенные дни. В исключительных случаях заседание вне расписания могло быть признано частью регулярного процесса, и лишь в одном из изученных нами протоколов оба эти вида рабочих встреч членов Политбюро документально оформлены как равноправные заседания.

Во-вторых, в рубрике «решения Политбюро» фиксировались договоренности ведущих деятелей ЦК, к которым они приходили на встречах, проводимых по делам других партийных инстанций – Оргбюро и Секретариата. Так, за первые четыре месяца 1930 г. протоколы Политбюро содержат 14 дат принятия «решений». Из них только три даты не совпадают с 10, 20 и 30-ми числами месяца, т. е. с установленными для заседания Оргбюро днями. Естественно предположить, что, собравшись по делам Оргбюро, входившие в него члены Политбюро оперативно разрешали проблемы, которые по тем или иным причинам они не считали нужным откладывать на пять дней – до очередного заседания Политбюро. По мнению О.В. Хлевнюка, в рассматриваемую серию постановлений «попадали решения, принятые Секретариатом ЦК во время предварительного рассмотрения повестки заседаний Политбюро»^[149]. В конце 1930 г. руководство Политбюро предприняло попытку придать законный статус такого рода узким собраниям и именовать их «заседаниями Политбюро». «На заседаниях Политбюро по 10-м, 20-м и 30-м числам заслушивать только вопросы ГПУ, НКИД, обороны, валютные (секретные) и некоторые внутрипартийные вопросы», – говорилось в специальном постановлении^[150]. Однако этот порядок не прижился. В протоколах Политбюро лишь с мая 1931 г. наблюдается предусмотренная декабрьским постановлением пятидневная периодичность заседаний. Это обстоятельство можно было бы счесть за нежелание оформлять специальные протоколы «закрытых заседаний», однако и «решения Политбюро» в начале 1931 г. отнюдь не всегда датировались указанными числами. Так, в марте 1931 г. «решения» принимались 11, 13, 14, 20 и 30-го числа. Обременительным оказалось и разделение вопросов по срокам рассмотрения, степени их секретности и тематике. Временным выходом из этих затруднений с конца весны 1931 г. стало более частое проведение очередных заседаний, оформлявшихся отдельным протоколом, причем некоторые из постановлений, принятые в день заседаний, фиксировались как «решения Политбюро». Можно предположить, что они принимались в узком кругу (на «закрытом заседании»). К концу 1931 г. сбои в таком порядке стали перерастать в отказ от него^[151].