Иногда, когда живот лишь только-только начинает попрошайничать, я исподволь начинаю задумываться: «Чем бы подкрепиться?» Обычно еще сам толком не успеваю подумать, как было бы здорово впиться зубами в сочную, исполненную аромата специй куриную ножку вприкуску с жареной картошкой, приправленной зеленой смесью перьевого лука, кинзы, укропа и чеснока, как оказывается, что готовое блюдо в томлении дожидается меня за маленькой железной дверкой. Ну разве не чудо? Думаю, кто угодно захотел бы себе подобную вещицу.

И это я еще о хлебе не упоминал! Свежий, ароматный и, конечно же, горячий, будто только что из печи – рот наполняется голодной слюной от одного вида. Горячий хлеб из холодильника – нет, ну разве не маразм?!

Так что с едой у меня – никаких проблем.

Или если коснуться моего пристанища. Такое ощущение, что все в вагоне сделано под меня. Я сам по себе немаленький, но кровать еще больше – ровно такая, чтобы я как-то умудрился в ней разместиться (и очень даже неплохо). Проходы в коридоре и купе такие, что я великолепно прохожу в них, даже не стукаясь головой (и еще около двух сантиметров остается про запас). Над умывальниками не приходится скрючиваться в три погибели, а расстояние между стеной и туалетом такое, что мои колени не упираются.

Получается так, что все мое окружение, весь мой быт мало того, что не напрягает, так еще и радует! Этот вагон – будто дом родной! Именно так я его и воспринимаю.

А если рассмотреть мои обязанности, то тут уж точно жаловаться не на что. Все, что я должен делать и в чем заключается моя служба, можно пересчитать по пальцам. Если быть точным, то по трем.

Большой палец – пока солнце озаряет меня, я убираю каждый вагон, каждый уголочек, каждую пылинку, чтобы все сверкало. В темное время этим заниматься нельзя. Обычно с уборкой я справляюсь достаточно быстро, так что она даже не успевает надоесть.

Указательный палец – как только вагон остановился, я должен открыть дверь на улицу и опустить лестницу, предварительно протерев тряпкой все ручки, за которые полагается держаться при спуске. Выполнять эти обязанности мне также не трудно, а даже радостно, потому что поезд делает остановки довольно редко. В основном, я нахожусь в дороге и, конечно же, радуюсь каждому предоставленному случаю оказаться в новом месте. А места бывают разные. Ох, разные!

Средний палец – я должен разместить в обозначенном купе каждого, кто предъявит мне билет с номером моего вагона и пунктом прибытия. Ну, насчет этого мне вообще волноваться нечего – еще ни разу я не видел не то чтобы потенциального пассажира, какой-нибудь живой души, но и вообще следов присутствия других людей. Так что катать мне, увы, некого. Но пункт я этот выполнить обязан, конечно, если такая возможность вообще когда-нибудь подвернется.

Мне есть где спать, есть что есть, еще и работенка нравится – разве не сказка? Сказка, в принципе.

Мне нравится, как я живу, что делаю, да и вообще, жить здесь и сейчас неплохо… ПОЧТИ! Меня съедает изнутри незнание того, для чего или хотя бы для кого я это все делаю?! Кому оно надо?! Куда ведет мой путь?!

Эта бесцельность омерзительна. Одного лишь бессмысленного движения недостаточно. Не верю, что хоть кто-нибудь смог бы спокойно жить на моем месте – имея все необходимое для жизни, кроме понимания ее смысла.

Во мне все время сидит вопрос, противной занозой требуя внимания, даже когда я отвлекся и не думаю о нем. «А что дальше? Дальше-то что?!»

А дальше пока – ни-че-го.

Какой-то смысл, хотя бы какой-нибудь, я тщетно пытался найти в редких остановках. Когда с замиранием сердца открывал дверь, ведущую наружу, и опускал лестницу. Когда ждал пассажиров, которые. Ведь знал же, что не появятся, но все равно надеялся.

Такое же чувство, будто звонишь куда-нибудь и хочется, чтоб подняли трубку, а сам понимаешь, что рано звонить. Что еще там, куда звонишь, никого нет. Или уже поздно и все разошлись по домам. Это понимаешь, но все равно глупо, по-детски надеешься на везение, на случай, на Бога – «А вдруг!»

Долго пытался найти хоть какую-то для себя опору или горящий на горизонте маячок, но понял – здесь нет смысла, как нет и логики. Само мое существование нельзя вписать в какую бы то ни было систему. Я живу среди абсурда и хаоса. Более-менее упорядоченного, но все же хаоса.

Смысл лишь один – на закате, лежа в своем купе, слушать убаюкивающий перестук железных колес, как аккомпанемент из колонок бумбокса. Слушать и слышать, как звуки превращаются в напевы матери, склонившейся над колыбелью. Чувствовать, как мелодия становится частью твоей жизни, помогая примириться с абсолютным безлюдьем и абсурдностью мира, где реальна лишь железной дорога, бесконечно ползущая вперед.

Вот как-то так: просто живи, покачиваясь в такт вагонному перестуку. Вот и весь смысл.

Как-то на подставке для компактов нашел диск – просто какой-то сборник электронной музыки. На нем изо всех композиций особенно приглянулась одна. Даже не знаю, чем именно. Просто она, словно моя жизнь, наполнена пульсом железных колес. Я бы даже этот трек назвал гимном моих будней. В нем тоже выискался какой-то смысл. Под эту музыку здорово смотреть в окно – на удивительное разнообразие летящих пейзажей, на такой удивительный мир. Под Solaris Heights все увиденное становится необычным, нереальным, загадочным.

Бывает, могу не пойми от чего проснуться и лежать, прислушиваясь к ощущениям, что зарождаются в ответ на льющуюся мелодию (всегда перед сном ставлю диск на повтор). Затем медленно разомкнуть веки, и так же медленно, чтобы (не дай Бог) не спугнуть сон, сесть на кровать, приоткрыть рукой занавеску, застав за окном беспросветную тьму.

Открытое взгляду свидетельствует: я нахожусь где угодно, но только не в обыденной реальности.

Синие сумерки разбавлены кефирным туманом, что единой пеленой склеивает редкие деревья. Вязкая белая жижа словно засасывает клочки ночи, готовя место спешащему солнцу. Я, слившись щекой с прохладным стеклом, лениво и сонно гляжу в плывущую темноту. Даже не верится, что ко всему этому можно прикоснуться, потрогать шершавую кору деревьев. Запустить ладошки-лодочки в туман, и, зачерпнув пригоршню белой прохлады, умыться ею. Даже не верится! Как заклинание, ворожат мелодия и стук колес.

А когда мстительная природа начинает резать несущийся поезд острыми дождинками, оставляя на стекле тонкие полоски-шрамы, я чувствую, как на моей щеке, слившейся воедино с оконной прохладой, появляются все новые и новые порезы.

Сидеть вот так в темноте, прижавшись к холодному стеклу и слушать, как говорит со мной поезд – …Тук-тук… Тук-тук… – наверное, в этом весь смысл.

Остановка – дело достаточно редкое, если вообще не исключительное. Чаще всего между ними лежит безмерная пропасть сменяющих друг друга круговоротов света и тьмы.

Как по мне, так лучше уж ехать вовсе без остановок. Потому что все равно в них нет смысла – ведь никто не заходит! К тому же, мне больше нравится трястись на стыках, чем тупо стоять. Стук колес для меня стал родным, въелся в кожу и засел глубоко в голове. Без него начинаешь чувствовать себя неуютно. Но, видимо, меня никто не спрашивает.

Стоянки бывают разные. Иногда я только успеваю спуститься на твердую почву, как неизвестно откуда раздается гудок, сигнализирующий об отправлении, и тогда нужно «сматывать удочки». Стоит лишь взобраться в тамбур, как, пройдясь судорогой по вагонам, состав начинает движение. В других же случаях они могут продолжаться неизмеримо больше и даже надоедают. Большие остановки я использую для проведения экспериментов с вагоном.

Места стоянок тоже бывают самые разные – от болот и полей до горных вершин. Как-то раз я открыл входную дверь – и в лицо стал бить пригоршнями снега ледяной ветер, а под ногами разверзлась бездонная пропасть. Помню, поезд там простоял до рассвета, а я все думал о том, как буду падать в эту бездну. Ужас!

Я успел насмотреться на всякое. Но единственное, чего не доводилось встречать – это хоть какие-то признаки живых существ. Не то, чтобы человека – даже банальной белочки или вороны не видел! Ни домов, ни гнезд, ни дорог, ни троп – абсолютный ноль! Так что приходится довольствоваться общением с природой, чем я, собственно говоря, и занимаюсь.

Жаль! Редко так везет, чтобы посреди теплого океана! Да чтобы ни облачка на небе! Да целых три заката подряд!

И все же, любуясь этой красотой, чувствую себя отвратительно и мерзко! Не могу перестать думать: что будет, когда поезд вновь издаст тревожный клич и ринется в путь – опять трястись, не зная, зачем и куда?! От одной мысли об этом тошнит.

А еще во время последней уборки я заметил в одном из тамбуров пятно ржавчины. В прошлый раз его там не было. Я смотрел на него, исступленно пытаясь понять, откуда возникла уверенность, что это ржавое пятно – то же самое, что грызет меня изнутри. Как если бы вагон и я, каким-то образом были связаны. И эта бездушная махина могла чутко реагировать на все, происходящее со мной.

Я стоял на коленях с тряпкой в руках. Хотелось реветь. Но я зачем-то сдержался. Зачем? Ведь все равно никто не увидит. Наверное, решил побыть сильным. Чушь! Чувствую себя водой в гниющем болоте – застоявшимся без движения. Мне нужно… Я хочу…

Свет и тьма сменяют друг друга. Реки, мимо которых доводится проезжать, стремительно несутся к невиданным морям. Облака монотонно ползут по небосклону. И лишь я на месте. Даже не могу отчетливо представить настоящую скорость – но лишь прислушиваться и чувствовать. Это – словно воздух, вырывающийся из легких; словно кровь, струящаяся по венам; словно мышцы, напрягшиеся для рывка – все вокруг в движении. Лишь я один вне этого.

Я застыл. Я – камень, блеклый гранит, уже третий солнечный цикл расположившийся на крыше своего вагона, что зиждется на скатерти океанских волн, и любующийся закатом.