Глава третья
«Жертвоприношение»

Однако, в лес финикийцы не смогли удалиться слишком глубоко. Едва добежав до небольшой ложбины между каменистыми холмами, они услышали впереди, а потом справа и слева крики «загонщиков», словно на них охотились, как на диких зверей. Поднявшись на дальний край этой ложбины, Федор увидел красные щиты индейцев между деревьями буквально в двадцати метрах от себя. И так было везде: справа, слева и позади.

– Все, бежать больше некуда, – остановился Федор на гребне, перехватывая покрепче фалькату, – остается умирать в бою.

– Не впервой, командир, – ухмыльнувшись, сплюнул Леха, вставая рядом.

– Построиться! – отдал последний приказ Чайка и бойцы образовали на гребне каменистого склона что-то похожее на каре, развернувшись так, чтобы встретить индейцев лицом к лицу, – покажем этим обезьянам, что такое Карфаген.

Чайка ожидал, что воины противника, пользуясь тем, что у его бойцов почти не осталось щитов, просто закидают их своими смертоносными копьями, которыми они пользовались очень умело, но этого не произошло. Индейцы, приближались медленно, перехватив копья и слегка присев на своих ногах, словно подводя дело к ближнему бою. Наконец, они вдруг остановились, замерев по знаку вождя в десятке метров от карфагенян.

– А ну-ка, лучники, – приказал Чайка, не выдержав этой психической атаки, – стрел не жалеть!

Тотчас оставшиеся в живых лучники стали пускать стрелы во все стороны, сражая воинов ягуара наповал. Те падали замертво, но в ответ так и не полетело лавины копий, что окончательно сбило с толку Федора.

– Может, они нас живьем решили взять? – подумал он вдруг, даже озвучив эту мысль вслух.

– Зачем? – недопонял Ларин, вытерев пот со лба тыльной стороной ладони.

– Посмотреть, что там внутри у белокожих пришельцев, – поделился догадкой Федор, – здешние жрецы, должны быть большими умельцами по части вырезания сердца у еще живых людей. Они тебе его даже успеют продемонстрировать, до того, как твой дух отправиться к богам.

– Я живым не сдамся, – заявил Ларин, – я тоже слыхал в прошлой жизни, что они с пленниками делают. Лучше уж сейчас помереть. Прощай, командир!

И, шагнув вперед, он с криком бросился на врага. Ларин успел пробежать метров пять, прежде чем в него все-таки метнули какой-то странный предмет, похожий на веревку с шарами. Фальката Лехи еще не успела опуститься на голову ближайшего индейца, как он сам рухнул ему под ноги, опутанный прочными веревками.

– Значит, я не ошибся, – выдохнул Федор, и с криком «Вперед! В атаку!», бросился на выручку спеленанному по рукам и ногам другу, который лежал на каменистой земле, матеря, на чем свет стоит местных жителей.

Освободить друга он не успел. Но, Чайке повезло больше. Он, увернулся от копья и убил еще троих, раскроив массивной фалькатой их татуированные черепа, прежде чем сам подвергся такой же участи. Неизвестно откуда прилетела ловко пущенная веревка с шарами, и он, выронив фалькату, оказался на траве, совершенно обездвиженный. Упав примерно в нескольких метрах от Ларина, Федор потерял шлем, но успел заметить, как индейцы все же пустили в ход копья, убив нескольких карфагенян. Финала последнего сражения он не увидел, – кто-то приблизился к нему и хорошенько приложил по голове тяжелой дубиной. Свет померк в глазах Федора.

Первое что он почувствовал, очнувшись, кроме дикой боли в затылке, – это какие-то подергивания в плечах и запястьях. Голова его тоже постоянно раскачивалась. Едва к нему вернулась возможность хоть немного соображать, как он уразумел, что привязан за руки и ноги к длинному и тонкому бревну. Подвесив словно тушу кабана, добытую на охоте, его куда-то несли сквозь лес несколько воинов ягуара.

«Черт побери, – в бессильной ярости подумал Чайка, глядя на танцующий перед глазами мир, и понемногу сообразив, что его несут по той самой дороге, по которой они пытались сбежать, – могли бы и на повозку бросить».

Однако, ушибленная память все же напомнила ему, что местные аборигены вроде бы не знают колеса. «Какая жалость, – расстроился Федор еще больше, – даже в последний путь не могут отвезти, как следует. Все мучиться приходиться».

После пленения Федор был оставлен в панцире, но лишен оружия. В всяком случае его любимой фалькаты при нем больше не был, как и двух кинжалов. «Хорошо еще, что хоть оставили сандалии на ногах, – вспомнил Чайка про свое секретное оружие, узкое острое лезвие, спрятанное в подошве на такой случай, – может быть, боги дадут мне еще один шанс».

Он попытался осмотреться, насколько позволяло его положение, но из этого ничего хорошего не вышло. Удалось заметить лишь то, что впереди таким же образом несут еще кого-то из его спутников. Но, кого именно, разобрать не удалось. Есть ли кто-то еще сзади, он посмотреть не решился, – для этого пришлось бы подтянуться и поднять голову, а Чайка старался не привлекать внимания конвоиров-носильщиков, пытаясь до последнего делать вид, что он без сознания. Это ему удавалось легко, так как сил у него действительно не было. Минут через пять, все вновь поплыло перед глазами, и голова командира карфагенян безвольно повисла.

Новый проблеск сознания возник у него, когда Федора потащили куда-то вверх и положение тела резко изменилось. От сильных толчков Чайка вновь ненадолго пришел в себя и увидел, что его несут по широкой каменной лестнице, мимо большого скопления народа. Вскоре пестрые одежды и смуглые лица, которые почти сливались для Чайки в одном бешеном карнавальном танце, оставались позади. Теперь он смог увидеть обширные плоские каменные грани, тянувшиеся бесконечно вверх, справа и слева от лестницы. «Пирамида, – догадался Федор, – значит, все-таки нас принесут в жертву». Но даже эта новость не смогла его уберечь от новой потери сознания. «Пусть, – слабо подумал изможденный Федор, даже не пытаясь удержать ускользающее сознание, и вновь погружаясь во тьму небытия, – умру во сне прямо сейчас. И пусть эти жрецы от злости рвут себя на куски».

Но, он не умер так быстро, как захотел. Очнувшись в третий раз, Федор ощутил, что лежит на каменном постаменте, привязанный к нему за руки и ноги, почти не имея возможности ими пошевелить. Зато голова его лежала свободно, словно ему специально оставили возможность наблюдать за собственной казнью. И Федор не преминул этой возможностью воспользоваться, чуть приподняв голову и осмотревшись. Они находились, судя по всему, на плоской вершине высокой пирамиды. Вокруг было только небо, имевшее вечерний оттенок. Лишь позади Чайка мог заметь край каких-то более высоких построек, от которых валил черный дым. «Наверное, апартаменты жрецов, – подумал он, привычно анализируя ситуацию, и, словно позабыв о грядущей гибели, – они уже разожгли жертвенный костер и наточили свои поганые ножи».

Солнце палило нещадно, нагревая его оголенную кожу. Панцирь с него уже сняли, оставив лишь исподнее на бедрах и сандалии. Однако, похоже, все оружие и доспехи бросили тут же, – он увидел чуть в стороне сваленные в кучу одежды, похожие на одежду и снаряжение финикийцев. К своему удивлению никаких солдат рядом он не заметил. Ни справа, ни слева. Только длинный ряд каменных столов, построенных здесь явно для препарирования людей. Ближние места, насколько он мог заметить, с обеих сторон были заняты его людьми. Справа лежал лучник, а слева Леха Ларин и Федор против воли поблагодарил своих будущих убийц, что позволили им в последний момент быть рядом, хоть какая-то радость.

Метрах в десяти, где виднелся человек в пестрых одеждах с украшенной яркими перьями головой, вдруг раздалось заунывное пение. Голос был высоким и тонким, как у оперного певца. Постепенно голос окреп и разнесся надо всей пирамидой. Его наверняка было слышно и внизу, на площади. «Ну вот, началось отпевание, – подумал Федор, закрывая глаза, – не люблю я такую музыку».

От звуков голоса поющего жреца, Леха очнулся и ошалелым взглядом стал смотреть по сторонам. Заметил Чайку.

– Эй, командир, – позвал он, извернувшись насколько было возможно, – Жив еще?

– Пока жив, – спокойно ответил Федор вполголоса, уже не боясь получить дубиной по голове за разговоры, – но, это ненадолго. Вон тот парень скоро допоет свою песню и начнет нас вскрывать, выпуская кишки на волю.

– Ну, так надо что-то делать, – озадачил его неожиданным предложением Леха, – не помирать же здесь, как жертвенным баранам, в самом деле.

– Мы на вершине пирамиды, брат, – проинформировал его Чайка, – даже если освободимся, отсюда далеко не убежишь. Спуститься не дадут, не говоря уже о том, что город вокруг.

– Кончай ныть, сержант, – оборвал его Леха, – думай, давай.

Федор умолк ненадолго, совершенно не зная, что противопоставить железной логике своего друга, не желавшего примиряться с очевидным. Но помирать вот так, в виде подопытных кроликов, действительно не хотелось. Меньше всего Федор хотел увидеть свое бьющееся сердце.

– У меня в сандалии лезвие есть, – вдруг сообщил он, как бы невзначай, Лехе.

– Так доставай, – заметил на это Леха, – режь ремни. У меня все равно нет ничего. Кинжалы все отобрали, не говоря уже о фалькате.

– Попробую, – осторожно заметил на это Чайка, пошевелив затекшими руками.

Левое запястье было прикручено чуть сильнее, чем правое и Федор, вспомнив свое умение диверсанта выпутываться из разных силков и капканов, стал шевелить рукой. Некоторое время, как он ни старался, ничего не выходило. Палачи свое дело знали, надежно обездвижив жертвы. «Потому, – подумал он, – и солдат не видно. Уверены, что никто не сбежит».

– Давай быстрее, – прошипел сбоку Леха, – Пока это чудо в перьях свою песню поет. Скоро допоет, и тогда поздно будет пить боржоми.

К счастью, жрец, которому помогало в этом заунывном песнопении еще несколько голосов, не особенно торопился закончить обряд. Скорее наоборот, оттягивал его начало, предвкушая радость ритуального кровопускания.

Спустя минуту бесплодных попыток, Федор, наконец, смог вытащить измученную ладонь из кожаной петли, плотно державшей ее у основания каменного стола. Против воли посмотрел по стонам, но за это его никто не наказал. Похоже, за приговоренными к жертвоприношению уже не следили так пристально, полагая, что они никуда не денутся. Но, друзьям роль жертв не очень пришлась по душе. Они оба уже твердо решили лучше умереть при последней попытке к бегству, чем на столе для кровопускания.

Поскольку его правая нога была привязана к камню специальной петлей, совсем близко от руки, так что его грудь слегка выгибалась вперед, Федор уже без труда дотянулся до подошвы. «Спокойно, – скомандовал он своим пальцам, нервно обшаривавшим каблук сандалии, – не урони лезвие. Это твоя последняя надежда».

Усилием воли он заставил руку не дрожать и вскоре нащупал едва заметную головку короткой рукоятки. Зацепив ее пальцами, он медленно извлек наружу узкое и обоюдоострое лезвие, длинной сантиметров десять.

– Есть, – прохрипел Федор, от радости потеряв голос.

– Давай, режь свои ремни, – прошипел в ответ Леха, – а потом мои.

Чайка не успел приступить к осуществлению задуманного, как песнопения неожиданно смолкли. В наступившей тишине, кто-то из жрецов вдруг громко выкрикнул одно слово, и откуда-то снизу накатилась волна людских голосов. «Да там немало народа собралось, – поймал себя на мысли Чайка, – посмотреть на наше кровопускание. Черт бы их побрал, вместе с их богами».

Когда хор людских голосов на площади затих. Жрец развернулся и медленно двинулся к своим жертвам, многие из которых уже очнулись, в ужасе вращая глазами по сторонам с надеждой на чудо. Даже со своего места Федор разглядел головной убор из перьев, проплывший к тому месту, где, видимо, начинался ряд каменных столов. Остальные жрецы последовали за ним. Там главный жрец, лица которого он не мог разглядеть, остановился и Чайка глазом не успел моргнуть, как в воздухе сверкнуло что-то золотистое. Раздался душераздирающий крик, и над головой жреца взметнулась его рука, сжимавшая окровавленное сердце. Алые струи текли по этой руке, только что вскрывшей грудь одного из карфагенян. Жрец развернулся и продемонстрировал еще трепыхавшееся сердце толпе внизу, которая взорвалась от восторга. Новая волна истошных воплей, напоминавших крики радости, захлестнула пирамиду.

– Началось, – пробормотал побледневший Федор.

– Торопись! – едва не крикнул Леха, безуспешно пытавшийся высвободиться самостоятельно, – торопись, сержант!

Чайка стиснул зубы и, стараясь не отвлекаться на новую волну криков радости, означавшую конец кого-то из его людей, принялся перерезать петлю на ноге. К счастью «диверсионный» нож, сделанный по его спецзаказу оружейниками, не подвел. Твердая кожа с треском лопнула, освободив ступню. Чайка едва не вскрикнул от радости, – правая сторона его тела была на свободе, оставалось самое трудное, – освободить остальное. Для этого пришлось бы подняться с жертвенного стола, что неминуемо привлекло бы внимание жрецов и еще неизвестно кого, кто мог находиться поблизости. И все-таки другого выхода не было. Нужно рискнуть. Главный жрец ягуара, почуяв опьяняющий запах крови, работал методично и уже двое соплеменников Федора под радостные крики толпы отправились на встречу с богами. Сколько их еще осталось кроме него самого и Лехи Ларина, он не знал, но если уж бежать, то нужно было попытаться освободить всех, кого только возможно.

И Федор решился. Резким движением он перекинул тело через край каменного стола и рухнул в углубление между своим постаментом и столом, на котором извивался Ларин. За секунду полета он успел осознать, что группа жрецов находилась от него шагах в двадцати слева. Солдат поблизости Чайка не заметил, лишь внизу, в сотне метров на лестнице, стояла какая-то цепочка вооруженных копьями людей. Большего он не увидел, сразу принявшись за ремень на своей руке. Обрезал. Руки свободны. Короткий взгляд в сторону, – кто-то метнулся к нему, – теперь надо быстро освободить ногу. Перепиливая твердый ремень, боковым зрением Чайка видел, как к нему в обход каменных столов движутся два рослых человека в перьях и масках. Однако копий у них в руках он не заметил, а потому решил сначала допились ремень. Несколько секунд у него еще оставалось в запасе.

– Молодец командир, – крикнул Леха, когда тот освободился и принялся резать ремень у него на руке.