Цитаты из книги «Калинова Яма»

Он лежал на диване своего купе поезда Москва – Брянск. Больше с ним никого не было. В вагоне было темно, только прозрачные бледно-желтые отсветы падали из окна. На столе стоял подстаканник с чаем, блюдце с бутербродом и бутылка минералки. Рядом была разбросана сдача. Поезд стоял на месте в абсолютной тишине.

Ожешко хищно улыбнулся, нагнулся, раскрыл саквояж и достал два пистолета – армейские ViS.35 [16]. Протянул мне один. – Держи, – сказал он все с той же хищной улыбкой. – Вот так мы им покажем. Я изумленно посмотрел на протянутый мне пистолет, будто впервые в жизни видел его. Взял, осмотрел со всех сторон. – Хорошо, хорошо, – ответил я. – Я знал, что тебе понравится эта идея! Отличная, отличная идея, думал я. – Ты же умеешь стрелять? – Нет, – соврал я. – Но в случае необходимости могу попробовать. – А теперь мы сделаем то, что должен сделать честный гражданин, – продолжил он. – Мы пойдем по улице и будем искать немцев. И стрелять в них. – Сколько же немцев мы застрелим до того, как застрелят нас? – я иронично улыбнулся. – Двух, трех, четырех, десять, двадцать… Какая разница! Томаш, дружище, мы должны. Иначе мы не поляки, а говно на палочке. – Согласен. – Я положил пистолет в карман халата. – Только позволь мне одеться.

Поезда обычно не ходят так быстро, это слишком большая скорость, подумал вдруг Гельмут. Орловский продолжал смотреть на него немигающим взглядом. Гельмут дрожал, его рука стала дергаться. Он смотрел в окно, на пол, на потолок, на стол, лишь бы не видеть глаза Орловского. – Око за око, Гельмут Лаубе. Мой друг очень ждет, когда вы вернете ему долг. Но поезда не могут так быстро мчаться, опять подумал Гельмут. Он снова посмотрел на стол: стакан с чаем был полон до краев. Но ведь он выпил почти половину стакана! Он посмотрел на деньги, лежащие рядом. Это были две гладкие блестящие бумажки, целиком окрашенные зеленым, без портретов и узоров. Монеты рядом тоже были абсолютно гладкими, без цифр. Внезапная догадка вдруг озарила Гельмута, и его снова мелко затрясло, и сам поезд будто подскочил на кочке. – Да вы же мне снитесь! – сказал он и засмеялся. И в этот момент пейзаж за окном вдруг вздрогнул, остановился и поплыл, разгоняясь, в обратном направлении. Дрожь в теле стала сильнее, вагон трясло. – Снитесь! Всего лишь снитесь! – Гельмут захохотал. – И что с того? – обиженно проговорил Орловский.

Быстрым шагом, почти бегом он добрался до тамбура, где все еще стоял проводник. – Послушайте, – он чуть ли не заикался. – Почему поезд отправился так рано? Ведь он должен стоять здесь двадцать минут, а прошло только девять! Проводник поднял на него глаза. Его лицо было гладко выбрито, глаза блестели, идеально отглаженная гимнастерка отливала темно-синим. – Прошло очень много времени, – невозмутимо отчеканил он и улыбнулся. – Девять минут! – Гельмут сорвался на крик. – Прошло очень много времени. Смотрите, солнце уже садится. Гельмут посмотрел в окно. Небо было ярко-оранжевым, с красноватыми прожилками. – Послушайте, это какой-то бред, такого не может быть. – Вы просто очень долго гуляли на станции. – Проводник был неумолим. – А теперь возвращайтесь в купе. У вас появился попутчик.

Проводник удалился. Сафонов вдруг понял, что совершенно не озаботился мелочью: в бумажнике были только пятирублевки и червонцы. Вдруг он вспомнил, что несколько дней назад какая– то барышня отдала ему найденную на улице трехрублевку. Да вот же она, в заднем кармане брюк. Он даже не вытаскивал ее – совсем забыл. Сафонов достал трехрублевку, развернул ее и замер. Прямо поперек зеленого красноармейца было начертано темно-синей перьевой ручкой: НЕ ВЕРЬ ТРЕТЬЯКОВУ. ОН ВРЕТ. ВСЕ ПОШЛО НЕ ТАК. СРОЧНО ЗАЙДИ КО МНЕ ДОМОЙ. ВАВИЛИН.

Сальгадо читал тихо, с долгими паузами. Костевич слушал, зачем-то кивая головой. – О чем это? – спросил он, когда Сальгадо закончил читать. – О том, что мы все ходим по незрячему зеркалу, по прозрачному стеклу. И если бы ирисы росли лепестками вниз, и розы цвели лепестками вниз, и если бы корни могли видеть звезды, а мертвый спал с открытыми глазами, то мы были бы лебедями, – ответил Сальгадо, и вежливая улыбка вернулась на его непроницаемое лицо. – Я ничего не понял, но это красиво. Выпьем? – предложил Костевич. – Выпьем за месть, – сказал вдруг Сальгадо.

Сафонов сделал глоток, откинулся на спинку стула, достал папиросу, закурил и прикрыл глаза. Гостей становилось еще больше: разговоров на верхнем ярусе стало столько, что их трудно было различить. За соседним столиком иллюстратор Варенцов и бухгалтер Седакова говорили о войне. – А я говорю вам, что война будет, – вполголоса говорил Варенцов. – Это лишь вопрос времени. Не бывает дыма без огня. – Глупости говорите, – ответила Седакова. – Ну какая сейчас война? Им в Европе войны мало, так еще и на нас лезть? Гитлер – не самоубийца! – Вы ничего не понимаете. Ситуация сейчас очень плохая. – Ой, да ну вас с вашими разговорами. Товарищ Сафонов! – обратилась она вдруг в его сторону. – А вот у вас было интервью с немцем из посольства. Как думаете, будет война? Сафонов повернулся к ним вполоборота, затянулся папиросой и ответил: – Глупости. Никакой войны не будет. Гитлер не самоубийца, это вы верно подметили. – Вот видите! – торжествующе обратилась она к коллеге. – А вы, товарищ Варенцов, бросьте эти разговоры, – добавил Сафонов. – Панику сеете почем зря. Не надо так.

Глаза Федоровой округлились от восхищения. – Вот это здорово! Очень вам завидую. Так хочется вырваться из Москвы хоть куда-нибудь. – А на кого оставите кошку? – Да хоть на вас бы оставила, – она опять рассмеялась. – Вам почему-то хочется доверять.