Цитаты из книги «Калинова Яма»

В другом конце коридора стояли двое. Первый был среднего роста, в гимнастерке защитного цвета с красными петлицами майора и в синей фуражке. Грубое лицо с мясистым носом и квадратным подбородком искажала плотоядная улыбка. Второй был высок и черноволос, в ладно скроенном темно-сером костюме с красным бантом на лацкане и орденом на груди. Седые виски, высокий лоб, тонкий нос, аккуратные усики и стеклянный глаз. Это был Рауль Сальгадо. Оба синхронно, медленно шагая в ногу, направились к нему по коридору. – Господин Лаубе, – сказал Сальгадо. – Мы с товарищем Орловским ищем вас и все никак не можем найти. Зачем вы прячетесь, если прекрасно знаете, что мы все равно найдем вас?

– Господи, как же мне хорошо, как же мне хорошо, – говорила она, выпуская его губы из своих. – Да, – Сафонов целовал ее шею, покусывал оголившееся плечо, прикасался губами к ключице. – Хорошо и темно. Темно и хорошо. – Хорошо, – говорил Сафонов, ощущая жар от ее тела. – Когда меня хоронили, было так же темно, – продолжала говорить Тихомирова. Тело Сафонова обдало волной холода, пальцы свело судорогой. – Что? – переспросил он. – Когда меня хоронили, было так же темно, – повторила Тихомирова тихим металлическим голосом. Ее дыхание выровнялось.

В ярко освещенном зале без окон почти не было публики, только в переднем ряду сидел высокий мужчина в белой фуражке и полувоенном френче, рядом с ним устроилась полноватая дама в платье не по размеру. В другой стороне зала сидели трое рабочих с одинаковыми усами – Сафонов заметил, что они похожи друг на друга, как близнецы. В дальнем углу, скрестив руки на груди и хмуро оглядывая зал, расселся бритый наголо парень с закатанными рукавами рубашки. Он зачем-то сидел на стуле, несмотря на то что в зале было полно мест.

Гельмут не сомневался, что это очередной сон. Отвернувшись от окна, он вновь посмотрел на стол: стакан с чаем стоял целый и невредимый.

Когда проводник ушел, он сел на край дивана и схватился за голову. За окном было все так же солнечно, деревья, поля и луга проплывали все медленнее – поезд замедлял ход. «Что за чертовщина, а?» – подумал Гельмут. Он взял подстаканник, сделал пару глотков и вдруг с яростью швырнул его в стену напротив. Стекло разбилось на мелкие осколки, чай залил соседний диван, забрызгал стол и ковер на полу.

ОТВЕТ. Нет, у меня был жених. ВОПРОС. Был? ОТВЕТ. Именно что был! Представляете себе, он сказал мне, что я похожа на кустодиевскую барышню! Я что, толстая?

ВОПРОС. Что вы помните о периоде Февральской революции? Как ваш отец ее принял? ОТВЕТ. Мне было двенадцать лет, я мало понимал. Отец ругался. Приходил с работы и говорил, что царь, конечно, та еще тряпка, но ничего хорошего здесь не получится. Уже тогда он подумывал о возвращении в Германию. Но мать говорила, что там тоже неспокойно. ВОПРОС. Тогда везде было неспокойно. ОТВЕТ. Да. ВОПРОС. Хорошо. Что делала ваша семья в октябре– ноябре 1917 года? ОТВЕТ. Я плохо помню дни революции, потому что сильно простудился и лежал с температурой. Помню, что отец тоже ругался. Говорил мне, что здесь все кончено, запретил мне и матери выходить на улицу. Еще помню, как нас разбудила стрельба во дворе. ВОПРОС. И кто же стрелял? ОТВЕТ. Смеетесь? Откуда мы знали? Мы даже в окно лишний раз боялись выглянуть.

Фотоаппарат щелкнул. Купе озарила яркая вспышка. Гельмут с силой зажмурился, закрыл руками лицо и завопил нечеловеческим голосом, будто пытаясь отогнать криком свет, разбить вдребезги весь этот кошмар, и он слышал со стороны свой вопль, отдающийся многократным эхом, усиливающийся и вновь обрушивающийся на весь мир. – Товарищ, мы подъезжаем к станции Калинова Яма.

Он затаил дыхание, спрятался за подоконником, осторожно выглядывая. Машина остановилась перед вокзалом, синхронно открылись двери, и вышли четверо – высокие, в военной форме, в фуражках. Быстрыми шагами они направились к вагону. Гельмут слышал стук их сапог. «Господи, господи, господи», – он зажмурился, схватил лицо руками. Раздался звук открываемой двери вагона. Шаги были уже совсем близко – в тамбуре, теперь по коридору, еще ближе, и еще. «Надо проснуться, надо проснуться, надо просто наконец проснуться из этого кошмара», – повторял про себя Гельмут, судорожно сжимая виски и раскачиваясь из стороны в сторону. Возле его купе шаги смолкли. Щелкнул дверной замок. Гельмут открыл глаза, выдохнул и громко, отчетливо проговорил: – Я сплю. Это всего лишь сон. Сейчас я закрою глаза, а когда открою – проснусь. И он закрыл глаза, а потом открыл, а потом понял, что проснулся. Поезд ехал, раскачиваясь и мерно стуча колесами.

Он добрался до своего отделения, где на него тут же уставились трое крепких усатых рабочих, играющих в карты – они были похожи друг на друга, точно близнецы, и даже рубашки на них были одинакового бежевого цвета. Наверное, у них даже карты одинаковые, подумал Гельмут. Буркнув «Добрый день», он взгромоздил чемодан на верхнюю полку и с трудом залез следом. «Наконец-то в горизонтальном положении», – подумал он, уткнувшись лицом в собственную руку и блаженно выдохнув. Он свернулся в позу эмбриона и закрыл глаза. Спать, наконец-то спать, наконец-то провалиться глубоко-глубоко в сны под ровный стук вагонных колес – а вот и поезд тронулся, сначала медленно-медленно, а теперь быстрее, и за окном будут проноситься деревья, и паровоз будет гудеть, как в детстве, когда мы переезжали из Оренбурга в Петроград, и как потом в поезде до Берлина, и потом – в поездках по всей Германии, и снова до Берлина, и в Испанию… – Морда у него не наша какая-то. И чемодан этот. Рабочие, видимо, перестали играть в карты. Гельмут прислушивался, не открывая глаз. – А слыхали, как поздоровался? Голос какой-то не такой, – ответил второй пассажир. – Говор нерусский, – добавил третий. Гельмут открыл глаза. Перед ним была деревянная стенка вагона, едва различимая в наступившей темноте. Темнота? Так быстро? Поезд же только отправился.