Мне в детстве так хотелось папирос

 
Мне в детстве так хотелось папирос,
Но за прилавком злая тетя Зина
Упорно говорила: «Не дорос!» —
И прочь гоняла нас из магазина.
 
 
Нам было западло поднять бычок,
А своровать – недоставало духа.
Нас выручал один фронтовичок,
Подслеповатый и тугой на ухо.
 
 
Он нам давал, бывало, не одну,
И так волшебно звякали медали,
Что нам хотелось завтра на войну,
Хоть мы в глаза войны-то не видали.
 
 
А поиграть в нее, задрав портки,
Не позволяла школьная опека.
И мы клевали у него с руки
За гильзой гильзу горького «Казбека».
 
 
Так время шло, сжигая каждый час,
Семнадцать лет настало под гитары.
Он почему-то помнил только нас,
Хоть мы свои носили портсигары.
 
 
Он закурить нам больше не давал
И потемну в гитарном горлохвате
Ни поперек, ни в тон не подпевал —
Сидел курил, как будто на подхвате.
 
 
Скумекать было нам не по уму,
Спросить бы раз – не надо дважды в реку —
Чего ж так горько курится ему,
Что поделиться хочется «Казбеком»?
 
 
В руках его наколочная синь
Нас ни теперь, ни в детстве не пугала.
Нам ничего не стоило спросить.
Но он молчал. А время убегало.
 
 
И как-то раз растяпа почтальон
Случайно синий ящик перепутал,
И все, что должен получить был он,
Попало в руки запросто кому-то.
 
 
Потом еще кому-то. И еще.
Казенный бланк и текст без кривотолка,
Что он не враг, что он уже прощен —
К тому печать, синее, чем наколка.
 
 
Потом попало наконец к нему —
Клочком, как этикетка от товара.
Он кашлял в упоительном дыму,
Скрутив в нее табак из портсигара.
 
 
Похрустывали пальцы на руке
Вдали от нашей ветреной ватаги.
Есть прелесть, несомненно, в табаке.
Но больше, видно, все-таки в бумаге.
 

1997 г.

Монашенка

 
Постригалась тихо, без апломба,
Без благословения в миру.
С корочками вузова диплома
Из полнометражки – в конуру.
 
 
– Монастырский хлеб, опомнись, пресен!..
– Чур! Сутана – вечно! – не фата…
Постригалась натрезво. Без песен.
Грешная все это суета.
 
 
Скорбное, без лейбл, сукно сутаны
Терто пересудами до дыр.
Приведись удариться в путаны —
Словом не обмолвился бы мир.
 
 
Ксения, послушница теперь уж,
Грех земной поклонами отвесь.
Поступай, как знаешь, если веришь —
Впрочем, смысл жизни в том и есть.
 
 
Бог тебе, монашенка, указка,
С легкой, значит, все Его руки.
Мы – другие, мы не верим в сказки —
Гордые без веры дураки.
 
 
Мы дерзаем, бьемся и воюем
Что-то в этом мире изменить:
То в огонь свечи истошно дуем,
То истошно силимся звонить.
 
 
С левого колена да на право —
Нам не до камней монастыря!
От роду безбожная орава.
В теменище. Без поводыря.
 
 
Ксения… Послушница всего лишь.
Безфамильна – имя в мире – тлен.
Может, часть и нашего отмолишь?
Если так, дай Бог тебе колен.
 

1986 г.

Монета

 
Брошу, брошу я монету —
Вдруг да выпадет «орел», —
Полетаю с ним по свету,
Где ногами не добрел.
 
 
Полетаю, полетаю,
Ворочуся из степей
И, конечно, напугаю
Ваших белых голубей.
 
 
Если выпадет мне «решка» —
Я не стану вешать нос.
Сяду я в тюрьму, конечно —
Понарошку, не всерьез.
 
 
Поворчу и поругаю —
Мол, судьбина – хоть убей!
И, конечно, напугаю
Ваших белых голубей.
 
 
Брошу, брошу я монету,
Будто по ветру перо.
Ну, а вдруг монета эта
Да и встанет на ребро?
 
 
Значит, будет жизнь другая,
Без полетов и скорбей,
Значит, я не распугаю
Ваших белых голубей.
 
 
Я вчера монету бросил
Из открытого окна
И заждался на вопросе:
Чем вернется мне она?
 
 
Из небес она мигает:
Мол, терпения испей.
И летает, и пугает
Ваших белых голубей.
 
 
Белых-белых, слава богу,
Что никто не изловил,
Что живут через дорогу
От любви.
 

2007 г.

Мы с тобой увидимся не скоро

 
Мы с тобой увидимся не скоро.
Может так случится – никогда.
Дни твои бегут, дай бог им, в гору,
А мои – под гору, вот беда.
 
 
Прожит день – он крестиком на стенке.
Час еще – прогулка во дворе.
Я живу, где все вокруг – оттенки.
Ты – в большом цветном календаре.
 
 
Все мое богатство – папиросы.
Все мое имущество – тетрадь.
И допросы, долгие допросы.
Я б соврал, да нечего соврать.
 
 
И так жаль, что мне уже не 20.
Если б так – от счастья бы завыл.
Я умел, ты помнишь, улыбаться,
А теперь, вот, начисто забыл.
 
 
От того и маюсь, видно, лишку,
То ругаясь грубо, то грозя.
Я одной тебе скажу, малышка:
Я б поплакал, да ведь тут нельзя.
 
 
Где ты, поезд, пролетевший мимо —
По холодным рельсам не догнать?
Я не называл тебя любимой,
А теперь, вот, начал называть.
 
 
И когда за полночь мне не спится,
И мечтаю, ручку теребя,
Сотни строк, как бешеные спицы,
Водят хоровод вокруг тебя.
 
 
На душе свербит сверчок запечный —
Зря бедняга силится заснуть.
И к тебе отсюда только Млечный,
Самый долгий и неясный путь.
 

1984 г.

На балконе сходка птиц

 
На балконе сходка птиц
В предрассветном хоре.
Вам на кончики ресниц
Придыхает море.
 
 
Вас изжалила молва —
Разоренный улей, —
Вы пришли глотнуть тепла
И, глотнув, уснули.
 
 
И, состроив губы в клюв
Азиатской птицей,
Вы сказали вдруг: люблю,
Не сказав, кто снится.
 
 
Слово – бабочка в огне,
Полыхнуло, хрустнув.
Я подумал: это мне
Вы шепнули с чувством.
 
 
Я припомнил: этот звук
Я давно смешинкой
Милой девочке из рук
Выдувал пушинкой.
 
 
А она – сединки мне,
Чтоб быть жизни длинной,
Чтобы я ее во сне
Называл любимой.
 

2005 г.

На Восточной улице

 
На Восточной улице
На карнизах узких
Сизари красуются
В темно-серых блузках.
 
 
Тень ложится под ноги,
Я шагаю дальше,
Где клаксоны-окрики
Горло рвут до фальши.
 
 
Не спешу, как было, я
Два квартала выше,
Где такие милые
Три окна под крышей,
 
 
Где ронять мне выпало
Вздох обиды тяжкий,
Там сирень рассыпала
Белые кудряшки.
 
 
А еще два тополя
В побрякушках лунных
Мне листвой так хлопали
За лихие струны!
 
 
И в лады потертые
Вдавленное слово
Ветер мне развертывал
В переборы снова.
 
 
В песни да припевочки,
Словно ленты в косы,
Темноглазой девочке
Золотоволосой.
 
 
Буйствовал, досадовал,
Тенью – мимо окон,
Да к щеке прикладывал
Непослушный локон.
 
 
Лет-то сколько минуло:
Посчитать – потеха! —
Вроде как сединами
Потрясти приехал.
 
 
Да разве все упомнится —
Не прочтешь, как книжку:
Память – девка-скромница,
Слов у ней не лишку.
 
 
А быть может, блудница
Изменила напрочь?
Посредине улицы,
Оступившись – навзничь.
 

1984 г.

На могиле А. Я. Якулова

 
Друг мой старый,
Друг великий,
Вот и встретились
Как в старь.
Твой стакан опять
Не выпит,
И читаю
Как тропарь:
 
 
«Дом твой нынче
Не могила —
Не могила, а тюрьма.
Выходи, давай,
Друг милый,
Выпьем водочки.
Эх, ма!..»
 

2008 г.

На палубе горланят в караоке

 
На палубе горланят в караоке
Куплеты, от которых – лезть в петлю.
Но терпит ночь. И океан глубокий,
И я, на удивление, терплю.
 
 
Так ветрено в душе. И парус белый,
Как платье на красавице, трещит.
Она вино вбирает неумело,
И взгляд её, как камень из пращи.
 
 
Циклоп большой, светящийся на глади —
Корабль под зуботычинами волн,
Сосватает нас с нею, на ночь глядя,
Под корабельных склянок перезвон.
 
 
И братия, галдящая у стоек,
Нарядна, показушна и хмельна,
Сойдётся в мненьи: дамочка-то стоит,
Испить её и залпом, и до дна.
 
 
А я, ныряя в синих глаз глубины,
Рассказ нехитрый слышу наперед,
Что дома её встретит нелюбимый,
Что он не тот. А я, конечно – тот.
 
 
И в небе, сплошь утыканном свечами,
Задувши только грешную свою,
Я как корабль прозябший на причале
Ей мачтами скрипучими спою.
 
 
О том, что мы в толпе так одиноки,
Что в жизни все подобны кораблю…
А палуба сгорланит в караоке
Куплеты, от которых – лезть в петлю.
 

1999 г.

На прощанье

 
Допьемте – и бывайте.
А время след залижет,
И всё – о вас.
Дворовый обыватель
По сплетням из Парижа
Вам долг воздаст.
 
 
Докурим, и пора бы
Вам к имени приставить
«Мэм», «фрау», «мисс» иль «госпожа».
Я верю: в оперении тетерки
Вы мне не повстречаетесь в Нью-Йорке.
Ни сумочной. Ни сумрачной.
Ни судорожно дрожа.
 
 
Сподобимся в альбомы
На желтые листочки
Скорбеть душой.
Где старые любови,
Я вам оставлю строчки
Как друг большой.
 
 
И обещаю точно
На памятную дату
Вам, «фрау», «мисс» иль «госпоже»,
Чтоб вы вконец Россию не забыли,
Послать вам башмаки с российской пылью.
Вам, лапотной. Вам, лаковой.
Вам, лайковой уже.
 
 
А цветы с названьем глупым «флоксы»
На балконе вашем, тут как тут,
Полночью подвыпившие хлопцы
Барышням в букеты оборвут.
 

1990 г.

Надо ж, встретились

 
Надо ж, встретились – не во сне, ведь! —
Вечер, мистикой не угробь:
И кафе было – «Черный лебедь»,
И в бокалах – «Медвежья кровь».
 
 
И в нагретом дыму перченом,
От которого спас – слеза,
Хохотали мы оба в черном,
Запуская глаза в глаза.
 
 
Две больших долговязых птицы —
Грудь – о грудь, чтобы клюв – о клюв,
Продолжали так хитро биться,
Чтоб не выронил клюв: «Люблю».
 
 
А потом была ночь темнющей,
И какие-то в ней «пески»,
Пальцы в пальцы вплетались плющно,
И луна – помереть с тоски.
 
 
И такси своим желтым гребнем
Разрезало, как скальпель, ночь
Там, где птицы прощались с небом,
Как в каком-то кино, точь-в-точь.
 
 
И на стрелках давно не девять.
И душа отбивала дробь.
И одна была – «черный лебедь»,
А другая – «медвежья кровь».
 

2000 г.

Напиши

 
Будь же умницей, не пиши
Слов надушенных, а в конверт
Положи мне чуть-чуть души,
А тирады потом – поверх.
 
 
Оближи, обласкай крыло
И заклей мне в конверте вдох.
Завтра штемпель пробьет число,
И помчит оно со всех ног.
 
 
О любви ни полстрочки, чур —
Это давняя наша хворь.
Я к тебе без конца скачу,
Да не свижусь никак с тобой.
 
 
А под утро коня – в расход!
Пешим драпом бреду в глуши.
Это редко – два раза в год.
Будь же умницей, напиши.
 
 
Собери, коль черкнуть решишь,
Перекрестков несносный шум.
Все, что хочешь. Но только тишь
Не клади между строк, прошу.
 
 
Изомни, изогни клочок,
Раскромсай его в конфетти.
Я б по букве его прочел.
Привези его мне. В горсти.
 

1988 г.

Натурщица любви

 
Нарисован акварелями портрет:
Взгляд красивый, взгляд печальный, взгляд упрямый, —
А натурщицы уже простыл и след —
Убежала. А куда бежать из рамы?
 
 
Нарисован, как теперь не прекословь,
Чудо-кисти по холсту скользили бойко,
И казалось, что рисую я любовь,
А она была натурщицей и только.
 
 
Натурщица любви.
Я был плохой художник —
Ты сходства на портрете не лови.
Я молод был, спешлив,
Я был большой безбожник.
А ты – натурщица любви.
 
 
Нарисован. Чист, прозрачен, как стекло,
А в губах мой поцелуй еще не выстыл.
Как мне было хорошо. И как везло —
Сладко, ветрено и коротко как выстрел.
 
 
В листях клена раскаленных докрасна
Без огня и дыма выгорело лето.
Рисовал любовь – и вот же, вот она —
Встрепенется и слетит ко мне с портрета.
 

2013 г.