Крошка

 
Сохла над диваном у нее на стене гитара.
На окне цветы, на душе цветы бредили дождем.
И глазело зеркало в диван: ах, какая пара!
Пара – ты да я, пара – ты да я.
Ты да я вдвоем.
 
 
Запускала кольца в потолок томно сигарета,
А на них верхом про любовь слова  улетали прочь.
И лежали сложены мы с ней, словно два билета
На один сеанс, на большой сеанс под названьем «Ночь».
 
 
И хотела допытаться дверь: долго ли пробуду?
Не останусь ли, не застряну ли в ласковых руках?
Глубоко ли в сердце положу милую причуду —
Крошку, что летать может по ночам в белых облаках.
 
 
Спотыкались тени на стене и крались до прихожей,
И шептались в крик, и молчали вслух, и сплетались вновь.
И была поделенная ночь –  не одно и то же:
Для соседей – шум, для меня – ночлег, для нее – любовь.
 
 
Крошка.
С треском сгораешь, как бабочка на фитиле.
Крошка.
Пляшет огонь. И я в крошечном греюсь тепле.
 

2009 г.

Кто такая

 
Каждый лист острием каблучка обходя,
Через зеркало лужи порхая,
Ты уходишь, и вслед то гудят, то глядят:
Кто такая ты здесь, кто такая?
 
 
Последит и отстанет последней луна,
Ветер кудри щипнет, пролетая.
Почему ты одна? Почему ты одна?
Кто такая ты здесь, кто такая?
 
 
Потерзают и бросятся мысли бежать,
И слова – побрякушками в уши.
Я вчера ее на ночь хотел удержать.
Был не лучше других. Но – не хуже.
 
 
А сегодня могу посчитать по всему
На дороге случайной прохожей,
Что раздеть догола не дано никому.
Если только сама не поможет.
 

1994 г.

Листок

 
Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва.
Ее метла пинками мечет в кучи.
Но, глянь, один листочек злополучный
Еще не брошен ветру в жернова.
 
 
Не постарел еще? А может, страшно – вниз?
И оттого трясет, как в лихорадке?
В кору вогнав по щиколотку пятки,
В последний раз – его эквилибрис.
 
 
Попридержись, циркач осенний, не сорвись,
Дождись, когда арена станет белой.
Я, как и ты, мечусь осатанелый
И без конца заглядываю в высь.
 
 
Когда же снег? Когда пожухлые цвета
Накроет залп снегов, и с них – довольно?
Тогда, пожалуй, можно добровольно
Слететь замерзшей бабочкой с куста.
 
 
Чтоб кувырком, как шут, барахтаясь-крутясь,
В её окно ударить и с досадой
Вдруг заорать: неужто вы не рады,
Что выпал снег, что я не втоптан в грязь!
 
 
Что я лечу, что я покуда не упал —
Ведь, завтра мне до окон не подняться —
Седая хмарь меня запишет в святцы,
Освищет ветер мой осенний бал.
 
 
И понесет меня с карниза на карниз,
И будет бить о каменные стены,
Крича мне: ты – простой, обыкновенный,
Бессовестно прорезавшийся лист!
 
 
Ложись же в снег, циркач бульварный, дворовой,
Не доводи старуху до падучей! —
Листва давно послушно сбилась в кучи,
Попряталась, укрылась с головой.
 
 
Довольно с них. Пускай судачит воронье.
Давай, листок, в стекло к ней постучимся.
Минуту, две… Простимся и умчимся,
Разбросанные, каждый за свое.
 
 
А после нас замрут ледяшками слова,
Что нынче – снег. Что вовсе нам не грустно.
Решим на том, что в этом доме – пусто.
Все сожжено до углей, как дрова.
 
 
Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва.
 

1986 г.

Локон её волос

 
Она несла себя легко,
Как белый парус по толпе.
Толпа сворачивала головы ей вслед.
Но ни о чем и ни о ком в губах ее висел напев,
И разминуться было б нам – так нет.
 
 
Все было так. Все было здесь.
Так романтично и давно.
Все как под музыку из глупых оперетт.
И про меня, и про нее – все оборвалось, как кино.
Нам посмотреть его хоть раз еще… Но нет.
 
 
Глаза промчались мимо глаз,
Хоть – не слепой. И – не слепа.
Нырнули горькие духи в дым сигарет.
И разошлись. И нипочем не догадается толпа,
Чьей эта женщина была. И – нет.
 
 
Локон ее волос ласковой белой змеей
Мне угодил на плечо.
Локон ее волос только задел,
Но до сих пор горячо.
 

1996 г.

Луали

 
Столица напялила темный колпак
И сбросила pret-a-porter.
Я пью, и меня развлекает толпа
Туземного варьете.
 
 
И гнется всех лучше красивая та
С коралловой дальней земли,
И мне говорит языком живота,
Что имя ее – Луали.
 
 
И видится в танце мне предок ее,
Не знавший ни букв, ни икон —
Он держит сегодня в руках не копье,
А сотовый телефон.
 
 
И если я в гости приеду к нему,
Не бросит меня на угли.
Про это танцует на сцене в дыму
Красавица Луали.
 
 
Ей белые снеги покажутся – бред.
И копьями с крыши – вода.
И ей не понять, как в России поэт
Не может щадить живота.
 
 
Не может ни сползать на нем, ни сплясать,
Ни даже сменять на рубли.
Лишь только в дуэлях его искромсать
За русскую Луали.
 

2003 г.

Лучший друг

 
Наша жизнь – река, в ней мы не всегда
По течению плывем.
Часто в ней бурлит мутная вода,
И не видно солнца днем.
 
 
Провожаем вдаль перелетных птиц
И встречаем их вновь,
Где назло волнам среди сотен лиц
Машет с берега любовь.
 
 
Если захотим, сможем доказать,
Что пройдем весь путь опять,
Но у той реки нет пути назад —
Реки не бегут вспять.
 
 
Лучший друг, помнишь вдалеке
Плыли мы одни по той реке.
Лучший друг, бьет река ключом,
Лучшее весло – мне твое плечо.
 

2014 г.

Любимая моя

 
То сорвусь к земле, то парю
Как в сюжетах из пришлых снов.
Про любовь тебе говорю,
А хватило бы двух слов.
 
 
Оторвать не могу глаз,
И кружится от них голова.
Говорю в сотый раз про нас,
А слово-то нужно всего два.
 
 
Про разлуку ни слова, чур —
Это давняя наша боль.
Я с тобой говорить хочу
Про любовь. Про любовь.
 
 
А выходит почти роман,
Почитаешь – захватит дух.
А рассыплется слов туман —
Так хватило бы только двух.
 
 
И останется тихой ночь,
Чтобы утро вдвоем начать,
А слова ни к чему, их – прочь! —
Про любовь лучше им молчать.
 
 
Тишина моя, тишина,
Как я много сказать хотел.
Только буква одна нужна —
Ласкогубая буква «л».
 
 
Любимая… Любимая моя.
 

2012 г.

Люблю сейчас

 
Ты помнишь, сорила осень
Золотом по углам?
И было нам двадцать восемь
Ровно напополам.
 
 
Ты ласково говорила:
«Всему настает пора».
И эхо тех слов парило
По уголкам двора.
 
 
Я это золото мешал к вину
И выпивал его зараз.
А еще я так любил тебя одну.
А впрочем, все еще люблю сейчас.
 
 
Ты мне говорила грустно,
Но били слова, как кнут,
Что все золотые чувства
Когда-нибудь опадут.
 
 
Я думал совсем иначе.
И мир – золотой богач,
И осень – что нет богаче —
Дождями пускались в плачь.
 
 
Я в этом золоте топил луну
На дне твоих печальных глаз.
А еще я так любил тебя одну.
А впрочем, все еще люблю сейчас.
 
 
Но что-то сменилось в выси —
На север умчался юг —
И все золотые кисти
Ненужными стали вдруг.
 
 
И сор золотой облезлый
Слетел под веселый свист.
А девочка та исчезла,
Как с ветки кленовый лист.
 
 
Я в этом золоте купал струну
И выставлялся напоказ.
А еще я так любил тебя одну.
А впрочем, все еще люблю сейчас.
 

2007 г.

Мариночка

 
Учились мы с Мариночкой, когда при слове «рок»
Со страху залезали под кровати.
Ей школа образцовая открыла сто дорог
И выгнала ее за вырез в платье.
 
 
Кричал директор что-то о бедламе
И, тыча зло в Мариночкину грудь,
Публично оскорблял ее «битлами»,
А под конец вдогонку крикнул: «Блудь!»
 
 
Тогда словцо «эротика» считалось матерком,
А первый бард считался отщепенцем.
Катилась жизнь веселая на лозунгах верхом
И бряцала по бубнам да бубенцам.
 
 
Храня тебя, Марина, от разврата,
И миллион таких еще Марин,
Упорно не хотел кинотеатр
Показывать раздетую Марлин.
 
 
Ты нам тогда, Мариночка, мерещилась во сне —
Совсем как из нерусского журнала,
Где не регламентированы юбки по длине —
Как ты была права, что бунтовала!
 
 
Коль целый хор лысеющих мужчин
Кричал: «Длинней подол и круче ворот!..»
И миллион таких еще Марин
Ему назло с ума сводили город.
 
 
Бежали мы, Мариночка, на выставки картин
В аллеи, где художник чист и беден,
Где не сумеет высокопоставленный кретин
Угробить скрипку глупым ором меди.
 
 
Там на маэстро клифт с потертой фалдой,
Но сколько ты ему ни заплати,
Не нарисует женщину с кувалдой
На стыках паровозного пути.
 
 
Ты выросла. Все вынесла. А мой гитарный бой
Сыграл поминки дикостям запретов.
Мариночка, как нужен был твой с вырезом покрой
Для первых бунтовщических куплетов.
 
 
Прости меня теперь великодушно —
Я ни один тебе не подарил, —
Хотя б за то, что самой непослушной
Была среди бунтующих Марин.
 

1986 г.

Маэстро

Посвящается А. Я. Якулову

 
Я дома у Маэстро
Пью чай и дую сгоряча.
И рухну ниц на кресло,
Когда смычок сорвется от плеча.
И скрипка, за три века
Не раскричавшая души,
Луне поднимет веко
И тишину растормошит.
 
 
Я дома у Маэстро
Из трубки пробую табак.
Молчит, не скрипнет кресло,
И кольца дыма вязнут на губах.
Смычок все чаще, чаще,
То плача, то смеясь, то злясь…
Маэстро – настоящий.
И настоящий князь.
 
 
Я дома у Маэстро
Гоняю водку над столом.
Я с ним, как в ходе крестном,
За скрипкой этой лезу напролом.
Склоняюсь над гитарой,
Смычком его крещен.
Маэстро ведь не старый,
Мы поживем еще!
 
 
Я в полночь по столице
Уйду, сжимая воротник,
Чтоб в тишину ввалиться,
Как в бухту после шторма бриг.
Простимся на улыбках,
Он в гости снова позовет.
И горько мне, что скрипка
Его переживет.
 

1998 г.

Милосердная сестра

 
Милосердная сестра,
Излечи нас, иже спятим.
Словом Веры и Добра
Поднеси нам крест с распятьем.
 
 
Дай нам Слово. Слово – бог.
У казенной койки нашей
Не заглушит стук сапог
Тихой поступи монашьей.
 
 
Да отвадит боль от ран
Жест послушницы всесильной,
Чья душа – уже есть Храм,
Лучший Храм на всей России.
 
 
И раскаянья искра,
Может, вспыхнет в нас, как пламя.
Милосердная сестра,
Дай нам Веру. Веруй с нами.
 

1989 г.

Мираж

 
За этой девочкой скакать хотело лето,
Рвать удила.
Плясали волны в сто рядов кордебалета
Там, где плыла.
 
 
А в небе жило любопытно и бескрыло
Облако-зверь.
И самым сладким золотым крючком водило
Следом за ней.
 
 
И был над всем еще волшебный нощно-денный
Слепой удав,
Что нас так с этой летней девочкой сплетенно
Душил тогда.
 
 
Как тень ходил-бродил,
Ловил ночной кураж, —
Из нас из двух – один —
С той девочкой мираж.
 

2016 г.