Когда незнакомый голос в трубке сказал: «Ваша мама умерла», – Надя почувствовала, как в груди у нее что-то оборвалось.
Она села на стул, не заметив, как смахнула со стола вязальные спицы. Не хотела спрашивать, но слова вырвались сами собой:
– Как это произошло?
– Ужасно, лучше без подробностей. Не хочу сделать вам еще хуже, – сообщил незнакомый голос. – Меня зовут Крыгин Антон Александрович, я сосед вашей мамы, живу напротив. Мы с вами встречались много лет назад. Может, помните?
– Я давно не приезжала…
– А я вас хорошо помню. Вам лет пятнадцать было, приходили как-то в гости, кукурузу от мамы принесли, вареную… Так вот, вы не подумайте чего. Я приехал с работы, в администрации работаю, задержался, то есть дома был где-то в начале одиннадцатого вечера. И вот увидел, что дверь дома вашей матери открыта. С улицы хорошо всё видно. Так вот, ваша мать висела в дверях, если позволите, вверх ногами…
– Вверх ногами? – К горлу подкатил горький комок. Надя зажала рот ладонью, едва сдерживая слезы. Слушала дальше, плохо запоминая, а в голове стучало: «Мама, мама, мама…»
Крыгин рассказал еще какие-то подробности: про распахнутую калитку, комья снега на крыльце, про скрип толстой веревки, когда тело раскачивалось на ветру…
– Извините, что именно я приношу такие вести, – добавил он виновато. – Просто выяснилось, что ни у кого нет вашего номера. А я в администрации работаю, ну и… Маленький ресурс, так сказать. Жена просила передать вам свои соболезнования. Моя Оксана очень хорошо знала вашу маму. Та ее от радикулита вылечила, знаете? Хотя не знаете, не интересовались. Ваша мама была замечательным человеком…
Он бы, наверное, продолжал монотонно бормотать еще долго, но Надя в какой-то момент вежливо оборвала разговор, поблагодарила, сказала, что обязательно перезвонит, и положила трубку.
За окном едва светлело – в Питере зимой солнце выглядывает не раньше начала одиннадцатого, – серый рассвет проникал сквозь прозрачные шторы, смешиваясь с желтым светом ламп и мечущейся Надиной тенью.
Как и тень, лихорадочно метались в Надиной голове мысли, взвихренные внезапным звонком.
Мамин голос вынырнул из прошлого: «А я говорила тебе, что всё это плохо кончится! Как теперь тебя звать-величать? Шлюха? Шалава!»
Давно забытые воспоминания. Шестнадцать лет их хоронила, закапывала в темноту снов и прожитой жизни, а стоило услышать сокровенное: «Мама», – и вынырнули из небытия образы, мысли, ожившие голоса.
Надя заварила чаю, бросила в чашку пару кубиков рафинада, постояла перед холодильником – была не была! – достала бутылку коньяка, которую ей подарили в октябре на день рождения, свернула крышку, подлила немного. Буквально пару капель для начала. Потом все равно не остановится.
Тут такое…
Позвонила бывшему, вывалила на него всё, что знала. Расплакалась, не сдержавшись.
Положила телефон на стол и в два глотка допила чай. Плеснула в теплую чашку еще коньяка. Сегодня можно. Хороший коньяк согревает не только тело, но и, блин, душу. Мартини тоже согревает. Красное вино. Ликеры разные. Лучшее средство от депрессии. Напиться бы до бессознательного состояния. Провалиться в сладкую полудрему, чтобы в голове дымка. Как раньше. Хорошо ведь было, никто не спорит.
Отвлеклась. Рассеянно посмотрела на бутылку. Сколько лет не пила алкоголя? Два года. Время от времени позволяла себе бокал шампанского (на Новый год), вино (на свадьбе подруги). Но ничего крепкого очень давно. Ни-че-го.
Мама умерла.
Мама, мамочка… Ни разу не виделись с того дня, когда Надя ушла из дома – беременная, без копейки в кармане, без телефонов и адресов. А потом редко созванивались. Стремительные, холодные обрывки фраз… Обе понимали, что пора перестать обижаться, что надо бы встретиться и поговорить, но никто так и не переступил черту, не сделал первый шаг. Ведь всегда страшно быть первым, верно?
Она подошла к окну, вглядываясь в серость и туман. Город, конечно, уже проснулся, но люди походили на лунатиков, бесцельно бредущих по заснеженным тротуарам, едущих по заснеженным же дорогам. Целый город замерзших зимних лунатиков.
Словно в противовес одноцветному пейзажу выпорхнуло воспоминание – одно из потревоженных, а прежде так старательно спрятанных, – яркое, весеннее.
Раннее утро. Из окна дома виден лес. Изумрудные кроны деревьев, лениво шевелящиеся от ветра. На горизонте поднимается краешек круга неокрепшего, темно-красного солнца. В эти месяцы на улице еще холодно, но очень хочется, чтобы было тепло, чтобы ветер не морозил щеки. Невольно думаешь, что надо бы одеться полегче, не натягивать теплые носки, шапки, варежки. А солнце и голубое небо на рассвете обманывают. Глядя на них, веришь, что если выйти на улицу, то можно окунуться в стремительно приближающееся лето…
…Надя спускается со второго этажа, обнаруживает в гостиной накрытый к завтраку стол: тушеная картошка, заварочный чайник, бутерброды и вазочка с конфетами. Особенно яркое воспоминание. Мамы нет. Зато висит в воздухе сладковатый и густой запах воска. Надя знает, где в таком случае надо искать маму…
«Черт бы тебя подрал! Влезать в мою жизнь!»
Завибрировал телефон, возвращая в реальность, едва не упал, и Надя подхватила его, расплескав из чашки коньяк. Звонили из полиции, говорили об опознании, о похоронах, о том, что надо опросить людей. Спрашивали, есть ли еще близкие родственники (никого нет, кроме меня), как быстро сможете приехать (бывший муж после работы будет у вас, он все сделает), нужна ли помощь (нет, все в порядке). После полиции звонили из морга Знаменского, потом пару раз неизвестные люди назывались мамиными близкими друзьями и выражали сочувствие.
Откуда у них номер?..
Началась суета, от которой Наде всегда становилось неуютно. Она всю жизнь бегала от суеты, пряталась в норках мелких кабинетов, квартир, салонов такси. А тут навалилось всё и разом. Появилась тоскливая мысль – когда же закончится? После похорон? Мама доставляла хлопоты и после смерти…
Надя прошла в гостиную, долго рылась на полках шкафа, куда по старой привычке складывала сотни ненужных вещей. Выбрасывать их было вроде бы жалко, а оставлять – бесполезно. Там лежали стопками старые учебники, школьные тетради, одежда, из которой дочка стремительно вырастала, книги, коробки с новогодними игрушками, обувь, сломанный ноутбук и много чего еще. Среди хлама Надя искала то, о чем давно забыла, а теперь вот вспомнила. Несколько раз ее отвлекали звонками. Незнакомые голоса спрашивали, правда ли Надя дочка Зои Эльдаровны, а потом принимались бубнить что-то о большом горе, невосполнимой утрате, желали держаться и не горевать, ведь мама теперь в куда лучшем мире. На пятом или шестом звонке Надя не выдержала и перевела телефон в режим полета.
На нижней полке за стопками старых простыней она нашла пухлый альбом в красной бархатной обложке. Вернулась с ним на кухню, положила на стол. Обложка альбома покрылась пылью. Сколько его не открывали? Десять лет? Пятнадцать?
Снова далеким эхом раздался мамин голос из прошлого: «Шлюшку из тебя изгоняю! Давно пора!»
Этот альбом – единственная вещь, которую Надя когда-то давно попросила Грибова привезти из маминого дома. Сорок страниц воспоминаний о счастливом детстве. Застывшие мгновения. Впрочем, она давно забыла об этом альбоме и, наверное, не вспоминала бы, если б не мамина смерть. А теперь…
Надя открыла альбом на первой странице. Старая черно-белая фотография: на стуле сидит мама в длинной юбке и толстых цветных гольфах, в платке и тапках. Рядом папа – полноватый мужчина с пышными усами, одет в широкие черные брюки и расстегнутую рубашку с высоким воротом. На руках держит крохотный белый сверток. Взгляд у папы возбужденный и счастливый.
Он исчез примерно через месяц после Надиного рождения. Уехал на казенном грузовике в командировку на юг и не вернулся. Пропал вместе с грузовиком. Мама рассказывала, что папу даже объявляли в розыск, думая, что он угнал машину и продал где-нибудь, но потом сгоревший КамАЗ нашли под Воронежем. Папы в нем не было.
Надя наполнила чашку коньяком до краев. Взяла из вазочки конфету.
Следующая страница. Еще одно черно-белое фото. Мамин двор. На заднем плане – летняя кухня с распахнутой дверью. В дверях стоит какой-то высокий и сутулый мужчина в темных брюках и белой рубашке с закатанными до локтей рукавами. На переднем – улыбающаяся Надя. Ей здесь года два, не больше. Торчат частоколом зубы. Большие темные глаза. Виден край дома с кухонным окном. А из окна выглядывает мама в черном платке, тоже улыбающаяся и счастливая. Платки сильно ее старили. Вроде бы на этом фото ей тридцать семь, а с первого взгляда – как будто все шестьдесят. Если приглядеться, то видно, что морщины еще не тронули маминого лица, она в самом расцвете сил. Но одеваться, конечно, не умела совсем… Вернее, одевалась по-деревенски. Как все в Шишкове.
От коньяка закружилась голова, мысли стали легче. Надя отпила еще немного, надкусила сладкую конфету, из-за которой во рту скопилась вязкая слюна. Плакать уже не хотелось, горечь немного отступила. Воспоминания со старых фотографий, вкупе с опьянением, вызвали приступ ностальгии. Надя перелистнула несколько страниц, разглядывая фото, и ощутила грустное спокойствие. Злость, которая сидела где-то в душе много-много лет, стала уходить, как боль из затянувшейся раны.
Глоток коньяка. Конфета.
На последней фотографии – мамин дом. Двухэтажный, из красного кирпича. Шиферная крыша, печная труба, веранда, которую разобрали незадолго до Надиного ухода (побега!).
Снято со стороны улицы. Невысокий забор наполовину скрывал два окна (синие рамы – вспомнила Надя). Хорошо видно крыльцо. Дверь открыта, а на пороге мама. Она уперла руки в боки, кокетливо позируя. Кажется, что сейчас крикнет: «Надька, зараза! А ну, быстро домой!» А Надя побежит через дорогу, чувствуя, как в босые пятки впиваются мелкие камешки, а за голые ноги цепляется трава.
Запах воска всплыл в памяти, защекотал ноздри.
Надя моргнула. Ей показалось, что изображение на фотографии наполнилось красками. Или это воспоминания подбросили нужную информацию?..
Мама на фото была живая: щеки налились румянцем, кожа потемнела от загара. Мама больше не улыбалась, а злилась.
Ее окрик: «Иди в дом, шлюха! Поговорим!»
Надю сморило на половине бутылки. Коньяк был дорогой, хороший. Не ударял в голову сразу, а окутывал сознание ощущением сонной воздушности, подготавливая к плавному переходу ко сну.
Она не заметила, как задремала на диване в гостиной. Проснулась спустя три часа от того, что где-то в подушках под головой завибрировал телефон. Звонила Наташа.
– Мам? Ты чего не открываешь? Я уже три раза домофон набрала. Ты вообще дома?
– Да-да, конечно. – В голове шумело, Надя потерла висок ладонью. – Я уснула, дорогая. Мне нехорошо… Сейчас открою, подожди секунду!
Тяжело поднялась, путаясь в колючем пледе, нажала кнопку домофона и сразу отправилась в кухню. Убрала коньяк, чашку, схватила альбом.
В коротком страшном сне ей привиделось, что из альбомных страниц выползла темная высокая тень с длинными руками и скрюченными пальцами. Надя запомнила яркую белозубую ухмылку и растрепанные волосы. Существо несколько раз звонко шлепнуло в ладоши, отчего по комнате разлетелись водяные брызги.
Надя мотнула головой, разгоняя остатки кошмара, после чего затолкала альбом подальше на холодильник, чтобы никто не смог его найти. Не надо нам здесь страшилок.
Когда Наташа зашла в квартиру, гремя музыкой из динамиков телефона, Надя чистила в ванной зубы. Высунулась, растрепанная, с белой пеной на губах:
– Обед в холодильнике, разогрей!
Надя умылась, посмотрела на себя в зеркало. Помятое, усталое лицо. Голова к тому же раскалывалась. После сна мысли сделались вялыми и неторопливыми. Депрессия, чтоб ее, навалилась, не отпускала. Старая Надина подруга. Сколько вместе с ней было выпито алкоголя…
На кухне Наташа разогревала в микроволновке тарелку с супом.
Надя застыла на пороге, невольно любуясь дочкой. К шестнадцати годам Наташа успела усвоить важное правило – надо всегда быть женственной. Совсем недавно она была неказистой, мелкой девчонкой, а тут вдруг в ее манерах появилась изящность, плавность, присущая очаровательным обольстительницам из кинофильмов. Она научилась томно моргать, делать губки «уточкой» и капризничать при мальчиках. Ее гардероб быстро наполнился обтягивающими платьями, туфлями на каблуках, светлыми блузками и лифчиками самых разнообразных форм. При этом характер Наташи был непредсказуем, как ураган. Какая-то мелочь могла вывести ее из себя до истерики, до воплей и ненависти к родителям, миру и жизни вообще. Надя лишний раз не дергала дочь, потому что много читала про переходный возраст и взросление. Считала, что лучше в такой ситуации держать нейтралитет. Но иногда, конечно, случалось.
– Как дела в школе?
– Нормально, – ответила Наташа. Ногти у нее были накрашены ярко-голубым лаком. И когда успела? – Ты есть будешь?
– Нет, спасибо. Я уже.
– Что-то случилось? – Наташа села за стол. – Ты про бабушку узнала, да?
Кольнуло в сердце.
– Откуда ты?..
О проекте
О подписке