– Да уж. – Грибов заторопился из комнаты, часто сглатывая, чтобы удержать рвущийся из желудка обед.

Когда вернулись обратно в кабинет, воздух показался Грибову невероятно вкусным и насыщенным. До головокружения.

Полицейский составил протоколы опознания, дал прочитать, попросил расписаться там, где галочки, потом отдал Грибову ключи от дома, под роспись. Спросил:

– Вы не знаете, они часто ссорились?

– Я был в этом доме год назад, – ответил Грибов. – Знаете, мы редко к ним ездили. Я привозил дочку пару раз в год, на неделю. Раз завез, второй раз – забрал. Вроде бы всё как обычно было. Ну, она приготовила суп с лапшой, он самогон поставил на стол. Глеб самогон хороший варил. Насколько помню, ни разу друг на друга голос не повышали, не спорили. – Он подумал и добавил: – Мне кажется, Глеб Семеныч просто спился. Прикладывался он много. Спирта наварит и сам же пробует. А варил он будь здоров. На весь поселок, наверное. И в какой-то момент что-то у него в голове щелкнуло.

– А вы думаете, бывает так?

– Почему бы и нет?

Полицейский пожал плечами, словно и сам сомневался.

– В доме не прибрано, – сообщил он. – Торопливо всё произошло, ночью. Никто особо не заботился, чтобы чистоту соблюдать.

– Думаю, я справлюсь.

– Жаль старушку, – вздохнул полицейский. – Меня приводили к ней в детстве. От заикания вылечила. До сих пор помню запах свечей.

Грибов уставился на полицейского, не вполне понимая, о чем он.

– Ну, она ведьмой была, – сказал полицейский. – Если вы не знали.

Конечно, Грибов знал, но эти истории с поселковой ведьмой, которая лечила больных детей, помогала отелиться коровам, заговаривала проклятия, – были настолько далеки от него, что в них даже и не верилось. Несерьезно это.

Полицейский, правда, был очень серьезен. Он сказал:

– Столько людей спасла, а себя не уберегла. Жалко.

Грибов вышел из морга и направился по аллее обратно к машине, не в силах надышаться морозным воздухом. Небо налилось чернотой, высыпали первые звезды. Желтые фонари по периметру больницы безуспешно оттесняли наступающую ночь.

В бардачке, вспомнил Грибов, лежит бутылка ликера, почти полная. Подарок одного партнера на Новый год. Неделю назад Грибов вот так же выехал за город, встал на обочине и выпил пару стопок, разглядывая темный заснеженный лес. Домой помчался пьяный, лихой, надеясь, что нарвется на полицейских, а дальше – ну ее, эту размеренную жизнь менеджера среднего звена. Аванс, зарплата, расписание. Работа – дом – работа. Одно и то же десять лет, и еще лет двадцать до пенсии. Надоело. Психанул бы, лишившись прав, уволился, бросился бы во все тяжкие. Но полицейские не попались, слома не произошло, и, очухавшись рано утром, Грибов снова надел костюм, нацепил галстук и отправился в офис.

А сейчас вот вспомнил о ликере и снова захотел остановиться у обочины. Метель, мороз – хорошо. Напьется по дороге обратно. Точно напьется. Но перед этим надо бы смотаться в дом к теще.

3

Он выбрался из машины, отметил, что от дороги к калитке тещиного дома протоптана в снегу тропинка – глубокие подмерзшие следы. Прошел по ней, пару раз поскользнувшись.

Дорога была пуста, горели редкие фонари, а небо рассыпало миллионы ярких звезд – такого в городе не увидишь. Грибов даже остановился на пару секунд, задрал голову – полюбоваться.

Потом долго возился с замерзшим замком и наконец провернул его. Послышался негромкий, лязгающий звук. Калитка открылась на четверть – дальше не пускал обледенелый сугроб.

Во дворе было темно и тихо. Слева стоял двухэтажный кирпичный дом, блестел темными окнами, в которых отражались отблески фонарного света. Крыльцо тщательно очищено от снега, только перила оставались под снежной пеленой. Двери закрыты.

Грибов осмотрел широкий двор – кто-то расчистил и его, сгребя снег в рукотворные сугробы вдоль соседского забора, тянущегося справа (наверняка Цыган, кому же еще?). В дальнем конце двора высилась кирпичная пристройка – летняя кухня, с мангалом под козырьком на улице. Там же оборудован курятник, темнеют затянутые сеткой окна. Слева от пристройки, если зайти за дом, будет выход в огород, где у Зои Эльдаровны теплицы. Ну и калитка к соседям.

Странно было находиться здесь без хозяев. В чужом дворе, около безлюдного дома.

Теща сюда въехала в шестидесятых. Была у них какая-то семейная легенда насчет переезда. Пару раз за столом Грибов слышал. Вроде бы дом этот построили еще в начале двадцатого века, до революции. Он чуть ли не первый кирпичный здесь. Какая-то Надина прапрабабка, что ли, жила. Потом всю семью вывезли в Ростов, а одна родственница осталась, стерегла. Большевиков пережила, раскулачивание, потом войну. После войны как раз тещины родители тут поселились, пожили немного и тоже уехали. А уже потом Зоя Эльдаровна вернулась. У них фотографии имеются, где теще местный чиновник торжественно вручает ключи. Мол, за верность традициям, и все дела. Не вспомнить уже точно.

Грибов прошелся по двору, скрипя снегом. За высоким кирпичным забором не было видно соседнего двора, но оттуда просачивался тусклый фонарный свет. Ветер подвывал, холод кусал за щеки. Непривычно тихо было здесь. Словно ночь отрезала от всего остального мира и этот двор, и пустующий дом. Ни машин, ни людей, никаких звуков из-за забора.

Торопливо поднялся по оледенелым ступенькам, отворил дверь, зашел внутрь дома. Где-то справа был выключатель, ага. Крохотная прихожая с вешалкой, а сразу за ней кухня – газовая плита, диван, небольшой пузатый телевизор на холодильнике. Обои белые, с ромашками. Грибов прошел, не разуваясь, в полумраке, на ходу набрал по телефону Надю. Она долго не брала трубку – ну, точно уснула! – потом спросила тихим уставшим голосом:

– Приехал?

– Я уже здесь. Тебя плохо слышно.

Он прошел из кухни в просторную комнату – гостиную. Пол здесь был выложен серым кафелем, стены выбелены, на окнах – воздушные прозрачные занавески. Старый сервант в углу, с советских еще времен, – внутри хрустальные гарнитуры, фотографии внучек в рамках, Надино фото размером с лист А4. На фото Наде лет шестнадцать, не больше. Веснушки, челка, яркие губы, все дела…

– Как ты там?

– Опознал обоих. Жуткое зрелище. Расскажи, что где. Хочу убраться отсюда скорее.

– Ты в гостиной?

– Точно.

– Иди к двери справа, где выход к лестнице на второй этаж. Там дверь в ванную с туалетом. Сразу за ней еще одна комната, вроде кладовки, увидел?

Грибов толкнул плечом дверь, вышел в узкий коридор с полом, покрытым линолеумом, мимо массивной деревянной лестницы с перилами, увидел сначала дверь с матовым стеклом – ванная, и следом еще одну дверь. Открыл ее, нащупал выключатель. Точно, кладовка. Низкий потолок, лампочка болтается. Вдоль стен полки, заваленные разнообразным хламом. Коробки от микроволновки, от чайника, от телевизора, какие-то еще… стопки старых книг, пыльные вазочки, чашечки, рюмочки. Кладбище ненужных вещей.

– И где тут что? – Грибов брезгливо взял двумя пальцами глянцевый журнал «Жизнь» от две тысячи пятого года. Обложка была покрыта толстым слоем влажной липкой пыли.

– Поищи по полкам, должна быть такая коробка бархатная, темно-красного цвета. Если ничего не изменилось.

– Темно-красного… тут все темно-пыльного цвета… Ты уверена, что за шестнадцать-то лет твоя мама не купила другую коробку?

– Уверена. Она та еще консерваторша была…

Раздражала пыль, раздражала качающаяся лампа, от которой тени скакали по стенам, словно бешеные.

– На видном месте должна быть.

Точно. Коробка лежала на стопке пожелтевших распухших газет. Грибов взял ее одной рукой, стащил крышку.

– Паспорт вижу, ага, свидетельство о рождении, пенсионный… медалька какая-то…

– Всё бери, – коротко сказала Надя.

Придавив телефон к уху плечом, Грибов извлек из бархатной коробочки старый, потрепанный по углам паспорт, открыл. С фотографии смотрела не пожилая, но в возрасте, Зоя Эльдаровна. Темные волосы собраны на затылке, взгляд с прищуром, смотрит в камеру серьезно, внимательно. Вглядывается.

– Ты всё еще там? – спросила Надя.

– Да. – Грибов закрыл паспорт, положил в коробочку. – Глеба Семеныча паспорта не вижу.

– И ладно. Главное, мамины документы все забери.

– Готово.

– Хорошо. Спасибо. – Она отключилась.

Грибов выключил свет в каморке и вышел. Сразу заметил, что матовая дверь по коридору справа открыта. Ванная комната.

По затылку пробежал холодок.

А точно ли Цыган убил Зою Эльдаровну?

Глупая мысль, шаблон, выскочивший неосознанно. Как в фильме ужасов, ага. Обязательно где-то в доме должен скрываться маньяк.

Грибов подошел, заглянул в ванную комнату. Увидел смятые пивные банки, разбросанные по полу, горкой валяющиеся в раковине. Темные мокрые следы от ботинок на полу. Полотенца там же – красное, синее и желтое. Ванну увидел – в бурых подтеках по краям, с грязными, серыми разводами. Еще много пустых пивных банок. Серая высохшая пена каплями застыла на белом кафеле.

Сутки назад Цыган, лучший, мать его, самогонщик в поселке, лежал в этой самой ванной, мертвый, недвижимый, с каплями (как капли пены на кафеле) крови на руках и на лице. Может быть, он пытался смыть с себя кровь? Лил и лил кипяток в ванну, потому что в горячей воде лучше отмывается. Умывался, счищал последствия безумия с пальцев, с бороды, со щек. Натирал лицо полотенцами до красноты. А затем – бам – и свалился в воду, как кусок мяса в бульон. Для навара, так сказать.

Шлёп!

Показалось, будто кто-то негромко хлопнул в ладоши. Где-то внутри ванной комнаты. Эхо скользнуло по углам и затихло.

Тугая капля воды соскользнула с крана и ударилась о дно ванны.

Шлёп.

Грибов прикрыл дверь, заторопился через гостиную к выходу. Заметил, что по полу гостиной в сторону кухни тянется извилистый бурый след, словно тащили здесь мокрое и тяжелое. Ясно же, что именно тащили. Вернее – кого.

Вырвался на улицу, замер на пороге. Пальцы крепко сжимали бархатную коробку. С крыльца хорошо просматривалась часть улицы. Дом через дорогу – трехэтажный, из белого кирпича, с высоким чугунным забором. Перед воротами – дорогая иномарка. Справа и слева от него – дома пониже, видны только треугольные шиферные крыши. А еще – все та же тишина. Ночью в поселке люди спят.

Уже через десять минут Грибов выехал из поселка в сторону города. Он таки остановился у обочины, выгреб из бардачка бутылку ликера, которая болталась там с новогоднего корпоратива, и пил, пока не стало тошно. А потом помчался по заснеженной дороге домой.