Глава первая

1

Грибову на работе хватало проблем, а тут еще позвонила бывшая и сообщила, что случилось страшное.

– Этот алкаш убил маму, – сказала Надя тихим, прерывающимся шепотом. – Ударил топором, говорят, потом подвесил за ноги на веревке в дверном проеме со стороны улицы, чтобы прохожим было видно. Соседи заметили через несколько часов, вызвали полицию. Ты же знаешь, как у них в поселке с полицейскими. А еще дороги замело… Только к утру приехали. Она там болталась все это время. Кошмар какой-то!..

Грибов представил, как бывшая сидит сейчас на кухне их старой квартиры (время – начало десятого утра, дочь уже в школе, в квартире никого, кроме Нади): налила в чашку горячего чая с лимоном, размешала пару кубиков рафинада и туда же капнула валерьянки. Знаменитое средство от депрессии. Надя им часто пользовалась, по поводу и без. Пару лет назад валерьянку заменяла коньяком.

– Надь, для начала успокойся. – Грибов выскользнул из душного и многолюдного офиса в коридор бизнес-центра. – Что надо сделать? Могу съездить после работы, разобраться.

– Еще как надо. Это же моя мама умерла, понимаешь?

С Надей всегда так. Не видела маму шестнадцать лет. По телефону за это время общалась с ней раз пять – холодно, со взаимными упреками; в Надином голосе постоянно чувствовались злость и обида. А сейчас? Тон такой, словно не было у нее в жизни человека ближе, чем Зоя Эльдаровна.

– А с самим Семенычем что? – спросил Грибов, имея в виду Цыгана, мужа Надиной мамы.

Был это мужичок лет шестидесяти, видный в деревне самогонщик, нагловатый и с каким-то уголовным прошлым. На самом деле звали его Глебом, но кличка Цыган прижилась еще со времен популярного сериала. Глеб Семеныч ходил с пышной черной бородой, носил широкополую шляпу и неизменно курил не сигареты, а папиросы-самокрутки. С Зоей Эльдаровной он познакомился в конце восьмидесятых – перелез как-то к ней через забор по пьяни и попросил погадать, долго ли ему еще одному жить. Тоска Цыгана взяла, домашнего уюта захотел. Надина мама быстро разложила карты и сообщила, что вот оно, счастье, под боком. Цыган долго не думал, начал захаживать в гости, а потом и вовсе остался жить. Так иногда бывает с людьми за сорок – зародилась между ними, может, и не любовь, но крепкая привязанность двух одиноких людей.

– Этот алкаш сдох, – выдохнула в трубку Надя. Было слышно, как она шумно и тяжело дышит. – Туда ему и дорога.

Цыган умер в ванне, рассказала бывшая. Напился, видать, до беспамятства. Когда убил маму, пошел в ванную комнату, включил горячую воду и прямо в одежде в ванну и свалился. То ли сердечный приступ у него случился, то ли захлебнулся. Точную причину смерти пока не установили. Оба тела увезли в соседний поселок – Знаменский, где находился областной морг.

– Похороны надо организовать. С домом что-то делать, – бормотала Надя. – Кто этим займется? Я одна не потяну, Грибов. Я не выдержу, понимаешь?

– Само собой. Разберемся.

Грибов застыл у окна, в отражении которого разглядел собственную фигуру – худощавый, сутулый, с копной черных волос (не мешало бы, вообще-то, подстричься и побриться нормально). В костюме с галстуком – рабочий дресс-код. Никогда не любил галстуки. Словно удавка на шее.

В голове закрутились тяжелые мысли. Придется снова возвращаться к прошлой жизни, где когда-то были у него жена и дочка, приезжать в квартиру, где он уже три года как не жил, а только заглядывал набегами… Жалко было бывшую. И ничего не поделать, придется разбираться.

Надя спросила тоскливо:

– Как я без мамы-то?

«Ты и раньше без мамы нормально справлялась», – хотел ответить Грибов, но сдержался. Часто в последнее время приходилось сдерживаться… Вслух сказал:

– У тебя есть дочь. Думай о ней.

– Угу, – сказала Надя и повесила трубку.

2

Первым делом он заехал в поселок Знаменский – крохотный такой поселочек, окруженный лесами и болотами. Подобных ему в Ленобласти сотни, словно специально прячущихся от цивилизации. Не было в них ничего примечательного, кроме разве что деревянных домиков без газа, что в двадцать первом веке скорее исключение, чем правило.

Морг ютился на краю больничного комплекса, сразу за роддомом и отделением для туберкулезных больных. На машине туда не пускали, и Грибов побрел сквозь заметенную снегом аллею.

Это было одноэтажное здание, выкрашенное светло-желтой пузырящейся охрой. В наступающих фиолетовых сумерках большие окна светились и подмигивали развешанными изнутри гирляндами.

Внутри морга было стерильно и неприятно. Пахло чем-то дезинфицирующим. Стены и пол коридора были выложены белым пожелтевшим кафелем. Чернели обитые дерматином двери. Грибову стало дурно, он прижал к носу воротник пальто. Приметил, что дальняя дверь приоткрыта. Оттуда доносились приглушенные веселые голоса.

Грибов прошел по коридору, стесняясь гулкого эха своих ботинок, осторожно заглянул в кабинет и обнаружил пожилого врача в распахнутом халате и полицейского. Оба пялились в экран ноутбука, что-то разглядывая.

– А, вот и вы! – сказал врач, черные волосы которого выглядели как дрянной парик. – Кое-кто вас тут заждался! Получите, так сказать, и распишитесь.

– Врачебные шутки. Не обращайте внимания, – вставил полицейский. – Ваша жена предупредила, что подъедете. Приносим соболезнования и все такое.

Грибов угрюмо кивнул. Больше его заботило, что домой он вернется не раньше десяти вечера, а завтра с утра на работу. Еще надо успеть принять ванну, поужинать, добить отчет, который кровь из носу завтра с утра должен улететь к начальнику на стол, а еще бы неплохо футбол посмотреть краем глаза, «Барселона» – «Боруссия». Столько дел, а он стоит тут, как идиот, в каком-то захолустном морге, решает вопросы, совершенно ему неинтересные. Ради чего?

Кругом суета. Тишины бы.

Врач провел Грибова через кабинет в другой коридор (кафель, синий пол под ногами, желтые лампы), словно уводя в глубины страшного и нескончаемого кошмара. Пахло здесь еще омерзительней. Грибов неосознанно втянул голову в плечи, а руки засунул в карманы. Вдобавок становилось холоднее.

– Еще раз примите соболезнования, – сказал врач, не оборачиваясь. – Хорошая женщина была.

– А вы ее знали?

– Многие ее знали. Помогала людям по мелочам. Кому животных вылечит, кого от сглаза спасет. Мою внучку вылечила… Я сам врач, вы же понимаете, но, когда никто на ноги поднять не мог, а Зоя Эльдаровна подняла, – тут без вопросов в любое чудо поверишь.

– Какое чудо? – не понял Грибов. – Вы о чем?

Врач толкнул плечом какую-то дверь, выпуская в коридор яркий белый свет, и жестом предложил Грибову зайти первым.

За дверью оказалось небольшое помещение без окон (снова кругом кафель!), вдоль стен которого стояли большие холодильники стального цвета. Мерно гудели кондиционеры. В одном углу в ряд выстроилось три умывальника – раковины какого-то неестественно молочного цвета – а в центре помещения на двух каталках лежали нагие и мертвые теща и тесть, то есть, стало быть, Зоя Эльдаровна и Глеб Семеныч.

– Вы, наверное, давно не общались с тещей, раз ничего о ней не знаете, – произнес врач. – Плохо это. Родственные связи надо беречь. Я вот с внучкой теперь каждый день вижусь.

Грибов сглотнул, ощущая сладковатый привкус в горле. Перед глазами поплыло, и он оперся о дверной косяк, чтобы не упасть.

– А разве на опознании не должно быть еще и полицейских, я не знаю. Или как-то прикрыть их… ну, чтоб одни лица…

– Оставьте эти формальности, – отмахнулся врач. – Оно вам надо? Американских фильмов, блин, насмотрелись. Я вам даже больше скажу – уже давно все опознаны. Говорю же, Зою Эльдаровну много кто знал. Чего же тут непонятного? А вы здесь, чтобы я спокойно галочку поставил и домой пошел. Бюрократия.

Грибов сглотнул еще раз. Мимолетно подумал, что надо было привезти сюда Надю. Это же ее мама, так вот пусть и любовалась бы. А то как дочь в Шишково на лето везти – это Грибов; по телефону перед бабушкой оправдываться – тоже он; труп, значит, смотреть – куда же без мужа? А сама?

Проблема в том, что Надя никогда и ничего не делала сама.

– Вы в порядке? – донеслось сквозь туман в голове. – Только пол мне не заблюйте, умоляю.

– Да… да. – Грибов сосредоточился, вглядываясь в тела.

С головой у Зои Эльдаровны было что-то не так. Лопнувшая тыква, а не голова. Глубокие вмятины и выступы, разорванная кожа, потемневшие трещины – извилистые угловатые провалы, клочки седых волос… Сложно было узнать в том, что лежало на столе, симпатичную полноватую женщину, курносую, с морщинками вокруг глаз.

Зоя Эльдаровна умела варить отличный борщ, мимолетом вспомнил Грибов, а еще гадала на картах, предсказывала судьбу, знала миллион историй о жителях поселка и любила выпить. Нагадала она как-то Грибову проблемы на работе, велела остерегаться кого-то, кто над головой сидит, – и ведь все верно вышло. Не придерешься.

Он моргнул, разгоняя темноту перед глазами.

…Рыхлое желтоватое тело, темные складки, большой безобразный живот с крупными извилистыми синими венами, развалившиеся в стороны полные груди, черные пятна на локтях, на дряблой коже рук и ног… и лицо… хрен разберешь, она – не она. В свете люминесцентных ламп – неодушевленный предмет, расползшийся, желтовато-сине-бурый, изуродованный.

Грибов старался дышать неглубоко, хотя казалось, что даже через рот вползает холодный, мерзкий запах.

– Это Зоя Эльдаровна Ромашкина… Он ее топором, да?

– Как видите. Четыре раза. Сложно было выжить. Если вас это как-то утешит, то вверх ногами ее подвесили уже мертвой.

– Да уж, утешили. – Грибов прищурился. – А это… вроде бы Глеб Семеныч. Похож.

Темнобородый, костлявый, дряхлый. Шестьдесят лет человеку, а кажется, что все девяносто. В жизни выглядел моложе, а сейчас словно бы стал меньше, съежился, скорчился. Тощий мертвый старик. Кожа на лице и на теле вздулась волдырями, покрылась струпьями, кое-где сползала полупрозрачными лоскутами. Простыня под телом промокла и сделалась желтой.

– От чего умер?

– Пока сложно сказать. Предварительно – сердечный приступ. Не выдержал, знаете ли, стресса.

– А бывает такое? Чтобы сердечный приступ, как по заказу?

– Всякое бывает, – пожал плечами врач. – У меня один пациент умер от того, что сел голым задом на включенную электрическую плиту. Сердце остановилось от испуга. Такие дела… В общем, опознание спешу считать успешным. Пойдемте. Не дай бог побывать у нас еще.