В конце ноября 1970 года за большие заслуги в выполнении заданий пятилетнего плана, и особенно химической и нефтяной отрасли, Куйбышевскую область наградили орденом Ленина.
На базе нефтедобычи бурно развивались нефтеперерабатывающая, химическая и нефтехимическая промышленность. За восьмую пятилетку объём продукции удвоился. На десятках химических заводов теперь выпускалось более ста её видов. Восьмая пятилетка завершалась настоящим триумфом.
Гигант нефтехимии – завод синтетического каучука, на который после выпуска уехали около двух десятков институтских однокашников Ковальского, – стал одним из ведущих в стране. За пять лет там произвели сверх плана тысячи тонн различных марок каучуков. Производительность труда возросла более чем в два раза.
За пятилетку в области заработало около четырёхсот новых предприятий, производств, цехов, установок. Среди них Ново-куйбышевский нефтехимкомбинат, третья очередь завода синтетического каучука, азотно-туковый завод.
Социалистическое соревнование в честь столетия со дня рождения Ленина рождало всё новых и новых победителей. Мелькали знакомые и не известные ранее фамилии награждённых орденами и медалями.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 апреля 1971 года за заслуги в выполнении заданий пятилетнего плана по развитию нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности награждены только по Куйбышевской области орденом Трудового Красного Знамени, орденом «Знак Почёта» и медалью «За трудовую доблесть» более трёхсот человек.
Орден Ленина получили Александр Алексеевич Устинов – директор Куйбышевского завода синтетического спирта, директор Куйбышевского завода синтетического каучука Николай Вартанович Абрамов и директор Новокуйбышевского нефтеперерабатывающего комбината Павел Никитич Узункоян.
Сплотившиеся вокруг Самарина инженеры-новаторы разработали схему выпуска этилбензола для производства синтетического каучука и пластмасс. Побочный продукт, имевший ранее малую цену, стал одним из основных среди фенола, ацетона, альфаметилстирола и полиэтилена.
Плодотворная идея использования отходов дала толчок почину по всему заводу.
А вскоре другая инициативная группа, проведя реконструкцию, из сжигаемых на свалке отходов производства выделила воск – низкополимерный полиэтилен, нашедший применение в строительстве.
Горком партии на своем бюро поставил вопрос масштабнее: необходимо комплексно использовать сырьё и отходы. И обязал привлечь к этому делу научно-исследовательские и проектные организации. А далее уже дело дошло до кооперации между предприятиями города и области.
Так ценное начинание, зародившееся в одном цехе, обединяло общей целью: работать без отходов. Всё должно идти в дело!
Более того, полезная инициатива вышла за пределы области: министерство рекомендовало распространить её на всю отрасль, а работников завода премировать.
Таков был нехитрый, но действенный приём, заставлявший огромные коллективы трудиться в нужном направлении.
Немало партийных чиновников оказывалось около рабочего человека, будь то простой исполнитель либо главный специалист. Они тоже получали премии и награды. Дела-то вершились большие! И масштабы, и успехи покрывали эту некую неувязку, свободно позволявшую иному партийному деятелю искренне считать себя незаменимым. Попробуй докажи кому обратное… Успехи налицо! Многие партийцы действительно сжигали здоровье и жизнь, выполняя поставленные сверхзадачи.
Всё бы ничего, но и партийное руководство, и газеты подавали первоначальную инициативу – как предложение вовсе не специалистов-инженеров, а рабочих. И это принималось как должное. Никто не роптал. «Это должно обижать инженеров, оно не соответствует действительности», – рассуждал Ковальский.
– Ты не понимаешь кое-чего, – объяснял ему заместитель начальника цеха Новиков. – Текущий момент каков? – Он многозначительно посмотрел на Александра.
– Каков? – переспросил Ковальский.
– Здрасьте, «каков»? Идёт не просто химизация, а «…плюс химизация» – то есть строим коммунизм, наше поколение должно жить в нём. Так определено!
– И что?
– Волну энергии масс надо поднять, понимаешь? А ты о своих правах каких-то заявляешь… Надо, чтобы каждый человек, начиная с самого низа, понял – он перводвигатель событий! Он может очень многое! Каждый – участник переустройства мира! Ведь мы первая держава в мире, где будет коммунизм! «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» или вот – «Руки рабочих! Вы даёте движенье планете»! Разве просто так говорится, поётся? Нет! Всё работает на сознание, помогает вершить! Это как горючее! Разве непонятно?
Новиков говорил уверенно и веско. И считал, что на это у него есть право. Он прошёл школу комсомольских активистов ещё до армии. И в армии был активным комсомольцем. Теперь он – член парткома завода.
Глядя в потускневшее лицо Ковальского, добавил:
– Ты – парень башковитый, давай выруливай на столбовую чёткую дорогу. Мы уже советовались в парткоме. Ты должен готовиться к вступлению в партию. Рекомендации будут.
– Я об этом ещё не думал, – отозвался Ковальский.
– Думай, голова! Столько сереньких личностей в общей массе, поняв главное, шагают в ногу, не ломая строя, и делают огромное дело, – уверенно произнёс Новиков и поднял трубку заверещавшего телефона.
– Новиков слушает! – голос у него чёткий и энергичный. И сам весь, как сгусток энергии, данной для каких-то выверенных и несомненно сверхполезных решений.
«Когда он говорил про шагающих в одну ногу – имел в виду и таких, как Свинарёв?» – подумал в это время Александр.
Ковальский хотел, было, затеять разговор ещё об одном. Он недоумевал: зачем надо давать так много наград за обычный труд? Только по области – сотни! Если труд – естественная человеческая потребность, то отличный труд – сам по себе уже награда. И, если хорошо за это платить, то зачем всё остальное? «Тут игра какая-то, должно быть». Так он думал, глядя, как вышестоящий начальник энергично говорит в трубку. И спохватился: «Растолкует сходу, а я всё равно, бестолочь, не пойму. Не буду спрашивать…».
Потом опять пришла неудобная мысль: «А если бы мне дали орден, я ведь не отказался бы? Скорее всего, нет. Так в чём же дело? Думай, голова», – повторил он слова Новикова и неопределённо усмехнулся.
Новиков положил телефонную трубку и сказал, будто они и не прерывали разговора:
– Нужна сплочённость и общность усилий, понимаешь?
– Обратно нет, – намеренно отозвался Ковальский фразой, которую часто говаривал Свинарёв, и улыбнулся.
Новиков невозмутимо продолжил, полагая, что нужны пояснения:
– Наш командир полка говорил, что людей можно разделить условно на два типа: «яйцо в скорлупе» и «яйцо без скорлупы». Вот японцы – «яйца без скорлупы». Они не каждый в отдельности, а легко взаимодействуют друг с другом. Дружны, а потому и сильны. Много делают, потому что одинаково мыслят и действуют, понимаешь?
Ковальский не отвечал.
«А ведь Новиков не так уж и прост, как кажется. У него своя выверенная обкатанная идеология. Он даже и не философ. Он – заряженный на дальний свой прицел практичный человек. Его умение кропотливо находить идейную опору для своих действий, очевидно, важно».
Не дожидаясь ответа, Новиков встал, прихватив со стола авторучку и записную книжку:
– Пройдусь по цеху перед обеденным перерывом. Давай, вместе.
Уже на ходу, закрывая дверь, вполголоса, хотя никого в коридоре не было, но не желая, чтобы в соседнем кабинете механика цеха его услышали, он проговорил:
– Не уединяйся в себя сильно. Будь, как все. Пойдёт тебе на пользу. В коллективе нельзя быть индивидуалистом. Не поймут. Думай, как все. Поступай, как все.
«Ничего не понял», – уныло отозвался про себя Ковальский.
– Пиши заявление в партию, это тебя мобилизует, по себе знаю. Твоё место среди активных людей, иначе не реализуешь себя…
…В цеховую операторную вошли вместе. Оба подтянутые, энергичные. И единодушные. Так казалось со стороны.
…На установке ректификации их встретил Анатолий Вихарев. Развёл с досады руками:
– Помогите, я один. Не успеваю.
– Как – один? А где Мария? – спросил Новиков.
– Ей плохо, пошла в медпункт, а там её проводили домой.
На больничном будет.
– А что же молчишь?
– Не успел позвонить, забегался. Температура верха головной колонны не держится. Был бы третий по штату аппаратчик, как раньше, а то – невмоготу. Нельзя тут щёкинский метод применять. Верните хоть на пуск.
– Где же взять-то его? – отреагировал Новиков. – В остальных сменах тоже по двое теперь. – Он бросил взгляд на Ковальского. – Александр, ему же ещё, – посмотрел на часы, – ещё пять часов вкалывать. Поработай в смене с ним. Попробую что-нибудь придумать до завтра, если не получится, сам выйду. Хорошо?
– Хорошо, – согласился Ковальский. – Только давайте сбегаю в буфет – перехвачу чего-нибудь по-быстрому…
– Договорились!
…В отрасли активно внедряли опыт Щёкинского химкомбината. У щёкинцев нашлось много последователей. В стране к началу 1971 года по этому методу работало около сотни предприятий, в том числе семь – в Куйбышевской области. Успехи вдохновляли.
Щёкинский эксперимент заключался в сокращении персонала за счёт совершенствования организации труда и управления. Это – как бы первый этап. На втором – рост производительности труда должен был определяться прежде всего повышением технического уровня.
В центральной операторной на столе начальника смены лежит газета «Волжская коммуна» со статьёй «Год по щёкинскому методу». Читают по очереди. Анализ и факты заставляют подтягиваться и равняться на передовых.
Передовики в области теперь – объединение «Куйбышевнефтехимзаводы» и завод «Тольяттинский синтезкаучук».
С 1 июля 1969 года по 1 июля 1970 в объединении высвободили более 1900 человек.
Если в первом полугодии 1969 года, то есть до сокращения, производительность труда возросла по сравнению с соответствующим периодом прошлого года на 0,1 %, то во втором, с переходом на новый метод, рост составил 9,4 %. А уже в первом полугодии 1970 года она поднялась на 16,5 %, а прибыль – на 32,9 %.
И так достигались нужные показатели.
Обычно газеты на рабочем месте в этом цехе не читали. Специфика технологии особая. Требовала большой внимательности и частых оперативных вмешательств. Но эта статья о насущном. Поэтому ей привилегия.
В этот раз Суслов и Ковальский приехали с завода в одном автобусе, отработав вместе ночную смену.
– Послушай, твоя москвичка – замужняя?
Лицо Суслова непроницаемо. Что у него на уме?
Они только что вошли в свою комнату.
– Откуда знаешь её?
– Видел два раза вас около дома, в котором гостиница. Москвичку твою весь город уже приметил…
– Ты знаешь, где гостиница?
– Хе, я там неоднократно бывал. И раньше приезжали… Они, москвички, у нас тут не теряются… Но такую, как твоя, впервые вижу. Не пройдёшь мимо, не оглянувшись!
– Иди к лешему! Ей двадцать семь и она холостая. Замужем не была. У меня серьёзные намерения, понял?
– Фи… – вытянул дудочкой губы Суслов. – Неужели так голову заморочила, что ты веришь?
– Володь, отстань…
– Мне-то что? Вот тебе… Я отстану… Только не верю: такая и не попадала в переплёт, к двадцати-то семи годам…
Он посмотрел поверх головы Ковальского и сказал, будто сам себе:
– Красота – штука непростая, гипнотизирует… Не ты первый…
Ковальский не нашёлся с ответом и сказал первое, что на ум пришло, чтобы только закончить ненужный, как он считал, разговор:
– Знаешь, однажды проверял себя на гипноз, некоторые до дури доходят, а я – ничего…
– Саша, а ты можешь ответить, кто ты? – Суслову что-то надо было уяснить.
– Не понял? – ответил Ковальский, открывая скрипучую дверцу шифоньера.
– Не могу привыкнуть… Ты, ну, прямо, не наш, не современный человек…
– Поясни, пожалуйста. Так сказать, транскрибируй!
Суслов помолчал демонстративно, затем растолковал:
– Очень просто: живём с тобой в одной комнате, а я ни разу не слышал от тебя мата… и вообще…
– И всё?!
– Нет.
– Ты ни разу не напился! Подозрительно! Это, ну, никак не укладывается в рамки нормального нашего социалистического общежития. Неуютно как-то. Если бы был из интеллигенции, сказал бы: ты какой-то рафинированный.
– Кончай обзываться.
– Слушай, а возьми меня с собой в деревню свою как-нибудь, а?
– Зачем тебе?
– Ну… – не сразу ответил Суслов. – Посмотреть, все у вас там самодостаточные такие, или как?
– Возьму как-нибудь, – пообещал Ковальский, а про себя заметил: «Поедем – покалякает с Проняем либо с Синегубым, они ему мозги поправят…».
…Когда Суслов вышел, Александр, сидя на койке, призадумался: «Что я знаю о Руфине? Всё… и ничего… Она не рассказывает, я не спрашиваю. Кто был до меня?.. Какое мне дело?.. Ясно, что она не избалована… Наедине неопытна и даже застенчива… Не вижу фальши. Зачем ей морочить мне голову, если говорит, что у нас ненадолго? Она не верит в моё постоянство, а не я… Вот как получается?..
Странно, – продолжал размышлять Ковальский, – я уж думал, что счастье меня обошло. Но жизнь непредсказуема! Какими путями, какими тропиночками нам по отдельности надо было идти, чтобы встретиться? Непостижимо!».
Он тихо встал, чтобы не потревожить Руфину. Четыре утра. Ночник мягким светом освещал волнующую фигуру, по плечи укрытую простынёю. «Похожа на уснувшую богиню», – подумал Александр, прислушиваясь к её мерному дыханию.
По-детски чистое лицо спокойно. Верхняя губа, чуть припухшая, изредка вздрагивала. Казалось, она сейчас, не открывая глаз, что-то скажет и, как это иногда бывало, тихо улыбнётся: «Не подглядывай, я сплю…».
Он тихо пересел в кресло.
«Странно. Когда смотрю на неё обнажённую, хочется одеть в шикарное старинное розового цвета платье с глубоким декольте и войти с ней в светлую залу, где стоит фортепиано. И она непременно должна запеть старинный классический романс. Она из той, далёкой жизни!.. Как получилось, что Руфина в этом загазованном, отравленном городе со мной среди заводских пыхтящих, свистящих цехов? Научный работник? Но её ли это дело? Когда привозит из Москвы пачки масла, лимоны, колбасу – мне всегда стыдно. Стыдно, как мы тут живём. Самое необходимое – дефицит. Нас оскорбляют. Мы же неплохо работаем! Гремят фанфары! А нормальный быт только в столицах. Ясно, я не поеду жить в Москву. Но как её удержать около себя, здесь? Не имею права. Мне совестно! Что же делать? Совестно мне за жизнь, которая окружает здесь, слышишь, спящая ты моя красавица!»
Руфина пошевелилась. Ковальский мистически вздрогнул, думая, что она услышала его мысли, и затаился. Она же высвободила длинную белую руку и, медленно выпрямив её, протянула вдоль туловища, успокоив кисть ниже высокого бедра.
«Руки милой – пара лебедей». Как поэт так мог проникновенно сказать? Прочувствовал то, что сказал, или только придумал? И что важнее: почувствовать и пережить или придумать так, что это потом будет чувствовать каждый?»
Александр не лёг спать. Было не до сна. Так волновало её присутствие. И то, что с ним происходит…
В комнате с провалившимся шатким креслом, скрипучей кроватью и убогим шифоньером с двумя потемневшими деревянными вешалками находилось сокровище. Это он понимал…
…Иногда ему казалось: он скоро начнёт выть от того, что нельзя ничего сделать, чтобы всё вокруг было достойно её присутствия.
Александр не находил себе места. А Руфина будто не замечала, что с ним творится…
Она не была избалована.
О проекте
О подписке