Вскоре случилось событие, заставившее вспомнить и несколько по-другому оценить гневливость Ганина по поводу отсутствия на своих местах аппаратчиков.
У Ковальского строго заведено: уходя на обед ровно в двенадцать часов, обязательно заглянуть в операторную. Сегодня понедельник – у Новикова выходной день. Он работал в субботу. Таков порядок для всех заместителей начальников цехов на заводе.
…Ковальский не спеша спустился со второго этажа в операторную. Знал: на вахте его «родная» смена «Б». То, что увидел, поразило: все вместе со старшим аппаратчиком Румянцевым метались у щитов управления.
– Что случилось?! – громко выкрикнул Ковальский.
– Давление пара на входе в цех упало от 95 атмосфер до 60.
Продолжает снижаться, – отозвался Румянцев.
«Но ведь сейчас из тройников, где смешиваются этилен и пар, газ пойдёт в паропровод. Давление пара станет ниже, чем этилена, и…»
– Почему нет пара?! – прокричал в диспетчерскую трубку Александр.
– Саш, не могу от диспетчера ТЭЦ ничего добиться, – ответил стоявший на дежурстве Суслов.
– Тогда остановлю цех. Расход пара снизился наполовину!
– Подожди…
– Некогда. А вы почему не начали останов? – бросил он Румянцеву. – Можем опоздать!
– Начальник смены вышел на установку. По инструкции положено после того, как скажет «добро» старший диспетчер, а он тянет!
– Я даю «добро»! Бежим отключать реакторы! Будьте в операторной! – громко крикнул Ковальский жавшимся к щитам женщинам. – Их не стоит брать – тут целее будут, – выкрикнул он Николаю.
Надо было закрыть у пяти работающих на шестом этаже реакторов по одной задвижке, чтобы прекратить попадание в пар этилена. После на втором этаже открыть пять задвижек для сброса этилена в атмосферу.
«Если мы и добежим до шестого, то всё равно прекратить подачу пара – один шанс из десяти», – эта догадка обожгла Александра на четвёртом этаже. Но остановиться не мог. Рослый Румянцев мчался впереди. «Понимает ли, что мы почти обречены?»
Они сделали на шестом этаже всё, что нужно. Под резкий рёв пара бросились назад, на второй.
«Почему не взлетели? – мелькала мысль. – Ведь, когда открыли сброс пара в атмосферу, пахло этиленом, в трубе уже был газ». Ковальский не понимал до конца, что происходит.
Когда открыли на втором этаже три задвижки, метрах в двадцати взорвалась ёмкость конденсата водяного пара.
– Ничего не соображаю! – закричал Румянцев. – Вода взрывается!
– Крути давай!
Следующая задвижка подалась легко, а последняя… Ржавый шток не давал штурвалу оборотов.
Всего на две нитки резьбы подался он в руках Румянцева, когда начал взрываться паропровод, идущий с теплоэлектроцентрали, угрюмый силуэт которой с высоченными трубами маячил в двух километрах от цеха. На эстакаде последовательно поднялись облака сизого, словно в военных кинофильмах, дыма.
Не сговариваясь, оба посмотрели на тридцатиметровой высоты краснокирпичную махину цеха. Глянули в глаза друг другу. Ковальский понял: пока не даст команду, Румянцева от штурвала не оторвать. За ним, за Ковальским, последнее слово.
Он бросил взгляд на злополучную задвижку – шток торчал уже на четверть.
– В операторную!
С неимоверной лёгкостью они пересекли по диагонали площадку этажерки.
С противоположной стороны в операторную вбежал начальник цеха Ганин. Громыхнул:
– Что ты наделал, Ковальский?! Остановил цех!
– Остановил, – трогая ушибленное правое плечо, устало согласился Ковальский. – Выбора не было.
– Но весь завод встал!
…На другой день Ковальский сидел в кабинете главного инженера. Оказалось, что на ТЭЦ аварийно упал уровень воды в котлах. Это привело к прекращению подачи пара. Персонал ТЭЦ не мог оперативно отреагировать. А цех, остановленный Ковальским, уцелел ещё и потому, что у обратного клапана на паропроводе не сработала пружина. Весь этилен, попадая в теплообменную аппаратуру и трубопровод, давая локальные взрывы, вылетал на тепловую станцию. Там даже щит управления в котельной загорелся.
Главный констатировал:
– Вначале упустили время для останова и взрыв был неминуем. Но неполадка клапана и ваши, Ковальский, действия спасли и цех, и оборудование энергетиков. Хотя вы действовали не по инструкции.
– В таких случаях необходимо быстро останавливать цех, а уж потом с диспетчером судачить. Он далеко – ему труднее оценить обстановку. Я об этом ещё раньше думал. Поступал по ситуации!
– Мы посмотрели всё. Послушали магнитозапись в диспетчерской ТЭЦ – действовали верно, – вступил в разговор Самарин, – мужественно. И вам повезло. И людей спасли. Можете с напарником отмечать второй день рождения!
…Так, вместе с триумфальным шествием нефтехимии по стране и области, проходили и непростые её будни.
А впереди они окажутся и серьёзнее, и страшнее. И у Ковальского с Румянцевым. У всего завода…
Следующие дни Самарин и Ковальский занимались поправками в инструкцию по аварийному останову цеха. Новиков руководил его пуском.
Получалось, что диспетчер Суслов, хотя и поступил «по закону», оказался не на высоте. А нарушитель порядка Ковальский – прав.
– В диспетчерской судачат: директору указываешь на инструкции, а сам нарушаешь, – говорил Суслов, почёсывая затылок.
Он сильно переживал и намеревался писать заявление об уходе.
Александр отнёсся к этому вполне определённо:
– Не дури! У нас с тобой были разные условия. Твоя добровольная отставка – чушь!
– Видишь ли, виновата инструкция, которую многие составляли и визировали. Но почему крайний – я? Мне одному расхлёбывать, как бы… – Суслов помолчал. – Не сумел я сделать, как наш мудрейший профессор.
– Что за профессор?
– Трапезников. Большой оригинал. Иногда вредничал, перегибал. Мы на пятом курсе решили над ним позабавиться. В день шестидесятилетия прямо на лекции преподнесли подарок: огромные три коробки, как матрёшки, вставленные друг в друга. Большой алый бант сверху! В последней был ночной горшок с пивом и плавали две вареные сосиски. Мы знали: любил профессор пиво и пропагандировал его! И вот ему такой подарок! Не растерялся мудрейший! Недолго думая, отпил глоток, надкусил сосиску и пустил горшок по кругу: «За моё здоровье, не откажите, дорогие мои! Уважьте старика! Перед экзаменами». А у меня вот не получилось организовать общую трапезу. Весь горшок пришлось пить одному. Надо бы по кругу… Не я инструкции писал, согласовывал и утверждал.
– Больно с хитрой резьбой твоя притча! Усложняешь. Выкинь из головы, – убеждал Ковальский приятеля.
…Прошло несколько дней и настроение Суслова, кажется, несколько выправилось…
Они с Румянцевым взяли его на рыбалку.
На Волге, около нравившегося Ковальскому Винновского затона, на песчаной косе из жёлтенького песочка, глядя на вечерние огни проходящего с шумной музыкой теплохода, Николай Румянцев предложил Ковальскому:
– Знаешь, давай породнимся! После такого…
Ковальский молчал. Не нашёлся сразу, что ответить.
– Жена забеременела. Если будет сын, а у тебя когда-нибудь дочь, поженим их!
– Я ещё не женат, а ты наших детей женить собрался.
– Но ведь женишься! Мы подождём.
– Ничего себе, если у тебя родится дочь, то мой будущий сын намного младше её будет.
– Рожайте дочь, а мы – сына, во втором заходе. Всё равно что-нибудь да сконструируем. Вот бы свадьбу лет через двадцать сварганить!
– Конструктор нашёлся! – улыбнулся Ковальский.
Но согласился. Куда деваться? Такой парень – замечательная родня!
– Ну, ребята, с вами не соскучишься, деловые такие! – удивился Суслов.
– Жить торопимся, имеем право, – поучительно толковал Румянцев, делая весьма серьёзный вид.
Когда собирались домой, складывая вещички и палатку, Ковальский неожиданно для самого себя сказал Румянцеву:
– Знаешь, облегчу я задачку с вариантами.
– Какими?
– Ну, со свадьбой!
– А-а… Говори, как?
– Девку рожай – и точка!
– Почему так определённо?
– Сын у меня есть. Ему восьмой год… Как раз будет…
– Постой! – удивился Румянцев. – Когда успел? И где он?
– У родителей.
– Ну, ты, Ковальский… везде впереди паровоза! А мать?
– Долгий разговор… В следующий раз… Н-на, лови рюкзак!..
Николай и Владимир были на заводе первыми, кому Ковальский сказал о сыне.
С того дня они ещё сильнее привязались друг к другу, и Румянцев теперь донимал Александра просьбой показать Ковальского-младшего.
– Может, нам податься в Отрадный или Нефтегорск – на твою родину? Мы, кажется, зависли. Два года на должностях без движения, – лёжа на кровати с кроссвордом, раздумывал вслух Суслов.
– Куда конкретно?
– В Отрадный, на комбинат полимерных стройматериалов. Из отходов газового сырья там скоро будут выпускать линолеум, пенополистирол. Или на Нефтегорский газоперегонный. Совсем новое производство – газовый бензин для нефтехимиков. Идёт он и к нам на пиролиз по подземному трубопроводу, как и бутан.
– А кто отпустит? Мы же не отработали положенных трёх лет. Кроме того, меня завод перераспределил из Саратова. Мне и дёргаться нельзя, совестно.
– Да уж. Попал. Сначала пригласили, а потом загнали в тупик, как паровоз. Я-то ладно… по распределению.
– Я решил готовиться в аспирантуру планового института по специальности «Организация и планирование народного хозяйства». Осталось три месяца до приёма, – заявил Ковальский.
– Так вдруг?
– Не вдруг. Работать на заводе, зная профессионально и производство, и экономику – это здорово!
– Ты хочешь защититься и вернуться на завод?
– Думаю так.
– Ничего себе: уйдёшь в аспирантуру, а мне одному трубить здесь в диспетчерах?
…Три месяца пролетели быстро. Пришла пора отправляться на собеседование. По неопытности и из-за нехватки времени на кафедру Ковальский предварительно ни разу не съездил. Готовился самостоятельно. Полагал, что главное – знания. Когда приехал, понял своё упущение. Странно на него поглядывали сотрудники кафедры.
– В газете было объявление о наборе аспирантов с датами собеседований. Я, кажется, вовремя, – пояснил он своё появление человеку низенького роста с внушительной лысой головой.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – мрачновато сказал человек. – Я – профессор Кудрявцев, а вы? – Он сел в торце стола.
«Ничего себе «Кудрявцев», – чуть было не рассмеялся Ковальский. – При такой-то лысине». Повеселев, сказал:
– Ковальский Александр.
– Работаете?
– Конечно.
– Где? – глаза профессора моргали без останова.
«То ли мыслит так учёный муж, то ли с глазами что-то? Не я же – причина такого действа?», – пытался на ходу сообразить Ковальский.
– Начальник технологической установки нефтехимического завода.
Глаза профессора округлились и перестали моргать.
– Так вы – инженер?
– Инженер-технолог, – уточнил Александр. – Окончил политехнический.
– Ну, батенька, вы прямо из варяг в греки!
Ковальский не понял и хотел уточнить. Кудрявцев опередил:
– Вы нам не подходите.
– Как? – вырвалось у Александра.
– Молодых людей с техническим образованием на нашу кафедру в аспирантуру не принимаем.
– Что же мне делать? Я хочу учиться в вашей аспирантуре! Глаза профессора, потеряв округлость, вновь начали ритмично моргать. Очевидно, это было их обычное состояние. Он, улыбнувшись, «подсказал» Ковальскому:
– Поступайте в наш институт. Окончите, а потом уж…
– Почему только так?
– А потому, молодой человек, что у вас, технарей, мышление не то. Не соответствует нашим требованиям.
Ковальский оторопел, но быстро собрался с духом.
– Откуда вы знаете, какое у меня мышление? Я, во-первых, готовился в аспирантуру! Во-вторых, в институте занимался философией. – Он помолчал и, боясь показаться нескромным, добавил: – За одну из философских работ получил диплом первой степени на Всесоюзном конкурсе. Были и другие.
– Ну и что? – спокойно обронил Кудрявцев. – Вот и поступайте в своем институте, какие вопросы? Философия и экономика – разные вещи.
«Он, как и Шостко, уверен, что мой ум испорчен техническим образованием. А мне-то кажется, что наоборот: техническое образование дисциплинирует. Наделяет конструктивным началом! Но как это доказать высоколобым!?»
Профессор поднялся из-за стола.
– Вы поговорите со мной предметно, тогда решите, какое у меня мышление, – заторопился Александр.
– Нет необходимости. Я уже пояснил…
Ковальский вышел из кабинета.
«Кажется, расхотелось учиться у этого ортодокса. Куда я лезу?» – уныло думал он.
На улице он оглянулся на институтское здание. Оно виделось ему таким же, как и то, в котором засели поэты со своим литобъединением, – неприступным бастионом. Но вся внушительная неприступность эта держалась, казалось, на какой-то весьма сомнительной опоре. Стукни с некой особой умелостью – и грохнется весь бастион разом. Только вот неясно пока, как и с какой умелостью стукнуть…
…Когда ехал в автобусе домой, понуро глядел в окно. И ясно ощутил, что уже прирос к заводу! Ему нравились четкий размеренный ритм производства, стройная иерархия подчиненности, энергичные инженеры.
…«А если завод, нефтехимия, как мне внушала Анна, моя планида и есть? Куда гоню лошадей? Заводская наука – это тоже наука! И с каким потенциалом! Может, зря бегаю и на полштыка рою по окружности? Копать глубже, на полный штык, надо там, где стоишь. А что? Есть резон».
С этого дня он словно получил мощный энергетический заряд. Неуёмное стремление к результативности стало выделять его. Вся энергия сфокусировалась на работе в цехе.
Александра избрали зачем-то в совет общежития и через полгода его фотография уже красовалась на Доске почёта. Потом, несмотря на его протесты – в комитет комсомола завода.
Но, активный в цехе, Ковальский оставался равнодушным к общественной деятельности. Он был слишком конкретен. По его твёрдому убеждению выходило, что человек должен заниматься только тем, что по душе. Всё чаще находил признаки того, что его место на производстве. И, вероятно, думал так не без оснований.
…Стихи писать не перестал. Но дал себе слово ни при каких условиях их не печатать. И от этого обрёл душевное равновесие, особую уверенность в себе… будто самодельные стихи, так он их называл, были тайными родничками, подпитывавшими его…
…Часто думал и о Руфине. Хотел понять её. И не мог. Остро чувствовал моменты, когда она словно опускала занавес и он оказывался как бы ни при чём. Сидел в пустом зале, а она уходила, как когда-то Верочка Рогожинская в его детстве, куда-то далеко-далеко, а Александр оставался с ненужным букетом цветов.
О проекте
О подписке