© Александр Кормашов, 2020

ISBN 978-5-4474-3848-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Прошли обещанные пол- и еще, наверное, часа четыре, прежде чем гладкая железная дверь, без всяких признаков ручки и даже дверных петель, плавно отклеилась от стены.

– Прошу вас. Сюда, Константин Сергеевич. Проходите. Присаживайтесь. Вот стул. Извините, что заставили ждать. Кофе? Ну, тогда чай. Не холодно? В вашей комнате, я имею в виду. Зима у нас в этом году не подарок. Ну да ладно. Сразу к вашему… к нашему делу. Это не допрос. Вы превратно истолкуете мою роль, если решите, что в этой папке у нас лежит какое-то дело. Есть, конечно, вопросы. Видите, я достаю, открываю… Альманах «Строфы», страница тридцать восемь. Одно большое стихотворение. Или поэма? Ну, неважно. Вы заметили, что я не веду протокола, хотя не буду скрывать, что наша беседа записывается. Итак, альманах «Строфы», №1, январский, за 1994, и в нем мы находим это ваше стихотворение. Или поэму? Ну да, возьмите, возьмите. Итак, продолжим. А продолжим мы тем, что… Взгляните.

Из пакета плотной черной бумаги скользнуло полдюжины фотографий – в разных ракурсах, разных увеличений. Она, она и она. Есть и вид сверху. Ее лицо – крупно.

Я сглотнул наждачную сухоту в горле.

Комната была полным повтором той, через стенку, смежной, в которую меня затолкнули четыре часа назад. Та же дээспэшная мебель (сам ее вид подразумевал ДСП – для служебного пользования), те же казенного вида обои, те же невероятные жалюзи. Такие, наверное, монтируются на полицейских бронемашинах – выдержат любой камень. Только здесь жалюзи прикрывали окно изнутри. Крепкие стальные пластины поворачивались на втулках, вмонтированных прямо в бетон. За окном – заснеженный подмосковный лес. Где-то к северу от Москвы. Машина, на которой меня везли, сворачивала в лес с Ярославки.

– Так вы ее знаете?

Эта комната отличалась лишь тем, что кровати в ней не было, вместо нее стоял еще один стол, канцелярский. А в целом, как ни гляди, получался двухкомнатный гостиничный номер из пары комнат-близняшек, причем одна – проходная.

Больше взгляд ни на чем не задерживался. Разве что на компьютере. Ноутбук. Их еще называют «лэптоп». В смысле, работай хоть на коленке. Ляпай хоть на коленке. И еще на столе стоял телефон и лежала папка, обычная канцелярская папка с тесемками. Больше на столе ничего не было. Кроме полдюжины ее фотографий. И на всех она неживая.

– Вы знаете эту девушку?

Болела изнанка нижней губы.

– Ну хорошо. Давайте познакомимся обстоятельней, – сказал человек и раскрыл папку. – Вы у нас будете… Константин Сергеевич Смирнов? Так?

Я кивнул: буду.

– А меня зовите просто Клавдий Борисович.

Я прокашлялся.

– Клавдий…

– Борисович, – повторил он.

– Клавдий Борисович… – Интонация у меня получилась оборванная, а от этого вопросительная, и поэтому он повторил еще раз, утвердительно, как проштамповал:

– Клавдий Борисович.

Казалось, он вот-вот добавит: «Вам что, еще и фамилию? А какую?»

В нем было что-то от старого хитрого ученого барсука. В очках. Жидкие, зачесанные назад волосы, две обширные, слоновой кости залысины. Глаза широко расставленные, но и сильно уменьшенные очками хороших диоптрий. Большой, хрящеватый и при этом заметно курносый нос – трамплином. Напрочь срезанный подбородок. Очень странный рот. Только что кончики губ угрюмо свисали вниз, как тут же подкидывались вверх, подпирая рыхлые, изрядно подсушенные щеки курильщика. Это у него, вероятно, означало улыбку. Скобка вверх – скобка вниз – скобка вверх. Рехнуться можно.

– Клавдий…

– Борисович, – снова подсказал он.

– А она?.. Она у вас?

Клавдий Борисович сделал ртом «скобку вверх».

– У нас.

– А можно?..

– Можно. Все начать по порядку и побыстрей закончить. У нас не так много времени, Константин Сергеевич. Я тут кое-чего придумал, чтобы и вам было легче, и проще мне. Одну небольшую методку.

Клавдий поднял крышку компьютера, нажал, внутри что-то пикнуло и захрюкало.

– Не поленился, настучал ваши свидетельские… простите, ваш труд на компьютере и разбил текст на блоки. У вас в руках альманах, а на экране вы видите мой вопрос.

Он развернул компьютер, и я увидел экран. Там было набрано:

 
Она являлась…
 

Это было начало стихотворения.

***

– Ну, счастливо! Ни пуха ни пера!

Деликатность Санькиного соседа я оценил. Он мог сказать и ехидней: «Ни дна тебе, ни покрышки». Было бы ближе к истине. Дна-то этот «жигуль», собственно, не имел. Так, нечто прогнившее. Да и покрышки, лысые совершенно, смахивали на дутики очень нереактивного самолета.

– Счастливо тебе, – буркнул я, хорошо понимая, по какую сторону нашей сделки легло больше счастья: Санькин сосед взял какие-никакие, но деньги, а я взамен получал машину, хоть с виду еще приличную, но годную лишь на то, чтобы дальше и дальше, через мартен, вращаться в замкнутом круге железной своей сансары. Впрочем, если Санька решил кого-нибудь осчастливить, спорить с ним было трудно.

Первая скорость сразу не включилась. Потом включилась и тут же вылетела. В зеркало заднего вида я видел, как приближаются Санька и Санькин сосед.

– Э-э… забыл вам сказать. – Сосед нагнулся к окну, дыша мне в лицо самогонкой, которой они вместе с Санькой обмывали мою покупку. – С первой у меня бывали проблемы. Но ты не жалей сцепления, диски новые, трогайся со второй. А мы тебя подтолкнем. Давай, Саньк.

Они уперлись в багажник и протолкали меня через половину деревни. Машина дергалась и скакала.

– Санторин! – кричал я назад. – Чтоб разорвало тебя, Санторин! Чтоб следующей твоей картиной был «Взрыв Санторина»!

На миг я подумал, что, если бы Саньку разорвало перед холстом, это был бы великий абстракционизм, хотя не совсем в манере его письма.

С Санькой у нас были сложные отношения. Многие из наших знакомых подозревали между нами легкую неприязнь, но ошибались. Временами неприязнь была сильной. Вот и сейчас, набирая скорость, я был стопроцентно уверен, что Санька не просто так открывает рот. Благословляет, разумеется, на дорожку, но только не теми словами, которые мне хотелось услышать: «Ни гвоздя тебе, Костя-друг, ни жезла».

Я выехал из деревни, где Санька строил свой дом, еще засветло. И еще посуху. Далеко за полночь под нудным осенним дождем катил уже по Москве, стараясь держаться зеленой волны светофоров, но если не получалось, всегда находилась какая-нибудь иномарка, что пролетала под красный свет впереди меня. После каждой остановки на светофоре в душе появлялось чувство, что я не скорость включаю, а вконец изможденной и вконец уработавшейся на пахоте кляче вновь и вновь сую в зубы железные удила. И в запахе горящего сцепления чудился запах предсмертного конского пота.

Гаишный жезл возник ниоткуда.

Я полез за правами, но рядом с гаишником возникла большая фигура. Это была действительно большая фигура – большого и серьезного человека. Он придержал гаишника:

– Спасибо, лейтенант. Я договорюсь сам.

И вставил в мои права свою стодолларовую бумажку.

– Отвезите, пожалуйста, девушку, куда скажет, – сказал человек и, шагнув к «жигулю», по-хозяйски распахнул дверцу. Девушка села, дверца захлопнулась. Еще раз проверив на честность мое лицо, фигура всем корпусом развернулась к гаишнику. – Идемте, лейтенант.

Они отошли. Метрах в десяти впереди, на перекрестке, в начале боковой улочки стояла машина ГАИ и таранил столб «мерседес».

От этого или от чего-то другого, но в моем «жигуле» вдруг включилась первая скорость, и мне удалось благородно тронуться с места. Увы, но в ту ночь это было в последний раз. Потом я просто пытался отвлечь внимание пассажирки.

– И куда вам?

– Большая Грузинская.

– Большая Грузинская? Да?

– Да.

– И вы там живете?

– Да.

– Отлично! Я тоже рядом живу. Дом со сберкассой, над зоопарком. А вы где?

– Я покажу.

Сидела очень прямо, даже слишком для своей сутуловатой фигуры, и все время как будто подавалась телом вперед. Я подумал, что это, наверное, из-за капюшона плаща.

Конечно, я был не настолько воспитанный человек, чтобы всю ее сразу не рассмотреть: от тугих, обтянутых лайкрой коленок до шляпы, черной стильной шляпы, если и женской, то сильно смахивающей на мужскую. Та затеняла узкий безбровный лоб и глубоко посаженные глаза. Лишь потом, присмотревшись, я понял, что и лоб, и глаза нормальные. Просто брови росли по самой кромке глазниц. Глаза я толком не видел, но ощущение было такое, будто они затянуты пленкой, странной прозрачной пленкой, сродни третьему веку птицы…

Пленка слетела на пустом ночном перекрестке возле метро «Краснопресненская».

– Большая Грузинская там. – Она показала рукой налево, когда я свернул направо.

– Здесь нету левого поворота.

– Вы не дальтоник? Вы опять едете на красный!

Глаза ее полоскали по мне сверху вниз и слева направо.

– Это в последний раз.

– Вы пьяны?!

– У этого зеленого змия лицо Бенджамина Франклина. Но вас я уже привез.

– Куда вы меня завозите? Мне не сюда! – Она зыркала из-под шляпы глазами психованной кинозвезды, пока я рулил под арку к себе во двор.

– Нет, – успокаивал я ее, – мы привезли вас почти сюда. Вот Большая Грузинская, вот мой дом. Но на сегодня с извозом все. Дальше я провожу вас пешком.

Заглушив мотор, я попробовал вытащить ключ зажигания, но, как оказалось, он выходил из замка лишь с энной по счету попытки.

– Да вы не волнуйтесь. Хотите, я покатаю вас завтра…

– Вы что!

– Завтра в это же время, а именно в двадцать девять часов девяносто восемь минут по большому грузинскому, жду вас на этом месте. Обещаю весь день быть вашим личным шофером, но желательно на вашей машине.

Разумеется, она не дослушала. Когда же, так и не вызволив ключ из замка, я спешил вслед ее небольшой сутулой фигурке (сутулостью-то меня вдруг и резануло, хотя понимаешь, что может сделать с женщиной плащ, если он с таким капюшоном), я еще не мог знать, что нам предстояло вместе провести ночь и полгода.

– Значит, вы мне не верите? – догнал я ее на улице, когда она почти убегала по пустынному тротуару все дальше от зоопарка. – Ну, вот вам мои часы. Взгляните сами, сейчас ровно двадцать девять часов и девяносто восемь минут. Да стойте же вы, куда вы бежите? Вот, посмотрите.

– Отстаньте от меня!

– Я не вру!

Я совал ей под нос часы, но она отбивалась от них рукой и, по-моему, злилась. От этого белорусского «камертона» я и сам что ни день заряжался злостью: у его электроники наблюдалась стойкая водобоязнь. Стоило сполоснуть руки, не отстегнув заранее ремешок, как циферблат поначалу гас, а потом начинал мигать самым диким набором цифр, чередуемых, как правило, двумя буквами: «Е» и «Г». Но все же один характерный момент я заметил: когда наконец на табло устанавливалось стабильное 29:98, это значило, что завтра с утра можно смело ставить точное время и часы опять пойдут как часы. Главное – забыть навеки о гигиене и не попадать под дождь, как сегодня.

– Дайте же мне пройти! – протестовала она. – Нет, не надо меня провожать!

– Упаси Бог провожать вас в такую погоду. Да еще ночью, – пытался я поддержать беседу.

– Слушайте, вы!.. – полоснула она глазами. Интуитивно я чувствовал, что сейчас она скажет то, после чего никаких отношений уже не бывает. Спасло проезжающее такси.

– Шеф! Отвезите, пожалуйста, девушку, куда она скажет!

Таксист быстро ощупал мокрую стодолларовую купюру, распахнул дверцу. Мне оставалось только ее захлопнуть. Такси не успело проехать и десяти метров. Зажглись стоп-сигналы, машина свернула направо, тут же налево и замерла у подъезда семиэтажного дома, через два дома от моего.