В кого пошёл Владимир? Иной раз, глядя в глаза сыновца, что синевой соперничали с кресеньским небом, виделась воеводе сестра. Те же сочные губы, румяные щёки. Но Мала была тиха, ласкова, жалостлива. Владимир же скорей коня пожалеет, чем человека. Поит-кормит убогих, блудниц своих щедро одаривает, а всякую обиду помнит, слово кто поперёк скажет, враз вспыхивает. За поносные слова глупой княжны извёл всю семью полоцких князей. Про сказанные в горячке слова пять лет помнил, месть вынашивал. Ведь не все жёны и девы по своей воле с князем в блуд вступают. Да князь на то внимание не обращает, похоть свою выше чужих судеб ставит. Про мать свою никогда и не вспомнит, где могила её, знать не знает, ведать не ведает. Видно, стыдится матери своей. Обличьем же в отца пошёл. И лоб такой же широкий, и подбородок твёрдый. Хоть и бороду носит, да уй с малолетства помнит. Упрям, как отец и бабка. Но отец был прямой, ков не чинил, в теремах не засиживался, седмицами не пировал. Княгиня Ольга Землёй владела, как мудрой княгине подобает, а внука на то подталкивать надобно. Хотеть – многое хочет, да веселия да блуд не дают исполнять задуманное. Неужто в другого деда, князя Игоря, пошёл? Но князя Игоря Добрыня не знал.
Князь Святослав желал из всех славянских земель, племён построить единую державу, возвысившуюся над Империей. Не удалось то князю, и голову сложил, и дела его прахом пошли. Хазар разгромил, так теперь печенеги Руськую землю зорят. Степь, что раскинулась за Доном, за Волгой, словно кощьное царство, вновь и вновь рождает злые, пекельные силы, питающиеся плотью и кровью Руськой земли. Князь Святослав желал сотворить необъятную державу, воевода Добрыня хочет сбить Руськую землю в единое великое княжество, чтобы все русичи видели в киевском князе своего великого князя. Нужна новая единая Правда, уставы нужны княжеские, чтобы людие по княжеской правде жили, за каждую провинность наказание знали. Нынешняя Руськая Правда пришла из досюльщины. Неведомо когда и кем писана, при вещем Ольге, или ещё ранее, при Кие или Словене. В Киеве так толкуют, в Новгороде – по-своему. Уставы нужны, чтоб бояр попридержать. Всяк вотчинник норовит вольных смердов не только в закупов, сирот, а в обелей обратить. Смерд прост, боярских ков не ведает, оглянуться не успеет – из закупов в обеля обратился. Какая выгода Земле, князю от боярского обеля? В княжьих уставах надобно так правду изложить, чтобы боярин со смердом ряд без обмана ставил. И уставы нужны, и единый бог для всей Руси нужен. Все русичи должны того же бога чтить, что и князь. Бог должен людинов наставлять князю повиноваться. Бог на небе, великий князь на земле. Не выходит того с Перуном. Князь, дружина превыше всех богов Перуна чтят, людины себя Дажьбоговыми внуками рекут. Упрямые новгородцы Рода забыть не могут. Главное же, не учит Перун покорности князю. Волхвы не князю помощники, смутьянам потатчики, чуть что, грозят князю вече кликнуть. Советчики князю – старшая дружина, то его опора. Дружина за князя стоит, а не корысть свою ищет. Христианский бог учит людий князьям, басилевсам во всём повиноваться, за грехи сам с них спросит. Не тёмных, корыстных людишек дело грехи княжьи разбирать.
В глубине души, вовне того не показывал, Добрыня сам не к Перуну, а к Дажьбогу был расположен, в малолетстве так приучили. Может, ещё и поэтому не ладилось с Перуном, как было задумано.
«После Софии, есть такая церква в Царьграде, срам смотреть на наши святилища, капи, топором рубленные, дымом закопчённые, дубы с кабаньими мордами. Хоть и тяжко говорить такое, да так оно есть», – так рек волхв Ставк. Может, и правда то, да князь Святослав верно поступил, что мать не послушал. Пустил бы ромейских попов на Руськую землю, и не Киев, а Константинополь Русью владел. По ромейским законам Русь бы зажила. Не понятна христианская вера, Бог один, а славят его всяк по-своему, да режут друг дружку за веру почём зря. У русичей так не принято, из-за богов друг дружку резать, предавать мучительству.
– В Византии, – рассказывал волхв, – попы правят службу по-гречески. В Чехии, и в Болгарии – по-славянски, латиняне – по-латыньски. Греческий и латыньский языки русичам непонятны, им своя вера нужна.
Много историй ведал непоседливый, объятый любостранствием волхв. Сказывал про древний еллинский город Афины. Управляло теми Афинами вече. Афинские людины выбирали посадников, воевод, тысяцких сроком на год. Жили хорошо, в достатке, враги их боялись и уважали. Афинские бояре о корысти своей пеклись, стали ковы чинить, людинов за злато подкупали, чтобы те на вече кричали, что боярину надобно. Перессорились меж собой афинские жители, пошли у них свары да раздоры. Пришли враги и побили их, дань наложили, даже городницы велели срыть. У врагов другой закон был, не вече, а цари у них управляли.
– Вот и я о том толкую, – обрадовался Добрыня нечаянной поддержке своим мыслям. – Не вече, но князь должен Землёй править.
Ставк горько усмехнулся.
– В Византии басилевс – автократор, что есть самодержец. Бог – пантократор, что есть вседержитель. Да разве ж ромейские земли устроены? С половины мира золото, добро всякое в Византию течёт. Видел бы ты, чем питают себя ромейские простецы. На Руси такое только шелудивые, бездомные псы станут есть. Слыхивал, как да о чём на купищах, на вече людины толкуют?
Добрыня хмыкнул.
– Да уж.
– А в Царьграде за такие речи с живых людей кожу сдирают, тело крючьями рвут, в медном быке живьём жарят. По всей ромейской земле стон от непомерных податей стоит. Везде послухи, среди простецов – послухи, и среди бояр, и среди гостей. Только нанятой дружиной да страхом перед мучительством басилевс держится. Чуток ослабнет, тотчас сбрасывают, а на его место другой садится. Обещает много, да делает всё то же. Нешто хочешь такой закон на Руси установить?
– Нет, Руси того не надобно. На одном страхе Землю не устроить, – помял пятернёй лоб, спросил: – Ты столь земель прошёл, свитков, грамот прочёл. Так скажи – кто править на Руси должен, вече или князь, как Землю устроить?
Ставк усмехнулся ещё горше.
– Не знаю.
Воевода кликнул челядина, велел принести кислого грушевого кваса с ледника. Босой лохматый парень с опухшим со сна лицом долго таращил глаза на Добрыню, не понимая, что от него требует неугомонный воевода. Добрыня вразумил затрещиной, отрок тотчас в ум вошёл, кинулся бегом исполнять приказанное.
Испил воевода холодного кваса, пошептал слова чужие. Опять отвлёкся.
Верно присоветовал князю воеводой в новом городке Огнеяра поставить. Не ошибся в кмете, и то радовало. Иной раз век знаешь человека, верный до могилы, не продаст, не предаст. А почует тот верный человек выгоду, славу – и совсем в ином обличье предстаёт. Советовал Огнеяра поставить главным на строительстве городка, а втайне всё же опасался. Из простых кметов да в воеводы, возгордится человек… Но нет, Святославов рубака остался верен себе.
Ушли обозы на Стугну. Новоиспечённый воевода не стал бражничать да пировать по случаю своего возвышения. Стало быть, видел в том не корысть для себя, а большую заботу. На следующий же день по возвращении в Киев взялся за дела. Сам людей проверял. Всяких ремёсел люди на строительстве потребны – дровосеки и землекопы, плотники и печники, кормильцы и ковачи. С первым обозом сам поехал выбрать место для землянок под временное жильё, указать, где дроводель устроить. Вернулся в Киев, опять трудами занялся. Всё проверял: и коней, и лопаты, и тупицы, и топоры, и конскую упряжь, всё, что на строительстве потребно. Княжьи дворские, ключники поначалу не шибко признавали нового воеводу, подчинялись нехотя. Огнеяру недосуг было ждать, пока те почешутся. Пожалился князю – волю его не сможет из-за лежебок исполнить. Позвал князь вечером старшую дружину на пир, при всех повесил Огнеяру на шею золотую гривну. Пошевеливаться дворские стали, новый воевода, что не по нём, и затрещиной мог взбодрить, а рука, привыкшая к рубке, тяжелёхонькой бывала. Только отправив последний обоз с припасами: мукой, солодом, крупами, всяким овощем и скотиной для прокорма, выставил Огнеяр старым дружкам меды да пиво. Похмелялись без него.
Внешне Огнеяр не изменился. Лишь синий коц с большой медной запоной на плече появился на бывшем кмете. Да пользуясь случаем, выбрал в княжьей оружейнице новую бронь и меч. Меч взял не тяжёлый, крыжатый, а однолезвийный, с закруглённым навершием и подогнутыми усами перекрестия, работы новгородского мастера.
Умел Добрыня людей подбирать. Грамоту бы теперь греческую осилить да государственную премудрость превзойти.
И опять мысли к богам возвращались. Как без крепкого бога печенегов бить? От князя Святослава Перун отвернулся и помог печенегам. Печенеги хитры, всякое лето ждёшь их набега. Как же с ними бороться, если на главного бога нет надежды? Не Макошь же на помощь призывать! Дажьбог – покровитель древлян, и поляне зовут себя дажьбоговыми внуками. Новгородцы покровителем считают Хорса, Рода славят, хотя и Перуна и Дажьбога признают. Покровительница смолян – Макошь. Сделать покровителем всей Руськой земли Дажьбога – надобно будет переносить столец великого князя в Овруч, признать покровителем Рода ли, Хорса – ехать великому князю в Новгород. Ибо жить великий князь должен там, где вотчина небесного покровителя. Но согласятся ли на то дреговичи, поляне, радимичи, сиверцы? Киев-то все признают, не начнётся ли распря? Не окрестить ли русичей, не призвать ли на Русь Христа? Христос для всех племён одинаков. Но не лежала Добрынина душа к богу, из-за которого люди льют кровь, предают друг друга жестокому мучительству. Но и без единого бога, которого бы почитали все русичи, не устроить Русь. Как на брань, на врагов идти без надёжного покровителя?
Выбор бога, единого для всей Руси, единого и для смердов, и бояр, и дружинников, и холопов, и гостей заботил Добрыню, как устройство заслона на пути печенегов, как устройство порядка Руси.
Три года назад, исполняя задуманное, велел Добрыня на берегу Ильменя поставить святилище Перуну. Капь Перуну поставили, негасимый огонь возожгли, да только не один Перун в святилище стоял. Для пригляда за воинственным богом поставили тут же капи двух рожаниц, помощниц любого новгородцам Рода. Не все новгородцы задумку Добрынину поняли, а жаль.
В Киеве ещё далее пошли. Старое святилище Перуна убрали, новое поставили. Перуна уважили – и злато, и серебро на капь возложили. Да только не один Перун в святилище властвует. Тут же стоят четыре бога, и крылатый пёс Семаргл примостился. Боги те – покровители земель, кои помогали им с Владимиром свалить Ярополка и Свенельда с варягами. Вроде небесного вече получилось. Понимал Добрыня: не вечно то вече.
О проекте
О подписке