Глава 2

Его тут же охватило неловкое чувство легкой растерянности. Он потерял ориентир и смотрел куда-то, явно не в направлении предстоящей атаки. Он завертел головой и наконец сообразил, что смотрит в противоположную от немецких позиций сторону. Ему стало неловко. Он быстро повернулся куда надо и стал искать взглядом тех, кто мог заметить его оплошность.

Однако остальным было не до него. Поле оживало. Сотни солдат выпрыгивали из траншей и стрелковых ячеек и делали первые неуверенные шаги в сторону вражеских позиций.

Слышалось негромкое ворчание, кашель, клацанье винтовочных затворов. Кто-то сплевывал себе под ноги, матерясь сквозь зубы. Кто-то часто дышал, с волнением и растерянностью разглядывая поле перед траншеями, с тревогой вглядываясь туда, где оно уходило в глубокий и широкий овраг.

Егор вертел головой по сторонам. Он сделал несколько маленьких шагов вслед за своими товарищами и остановился, пытаясь понять, что будет дальше.

Много раз он представлял себе, как будет выглядеть атака пехотинцев, в которой ему предстоит участвовать. Ему грезилось, как он будет бежать, не чувствуя усталости, куда-то вперед. Где-то в стороне, перед солдатами, будет бежать их командир, размахивая пистолетом в руке. Вся линия в один голос громогласно грянет ужасающее противника «ура». Егор видел в своих фантазиях, как будет крепко держать в руках свою винтовку, направляя вперед ее штык, как быстрым и коротким ударом будет вгонять сверкающий на солнце клинок в серую, мышиного цвета, немецкую шинель.

Он много раз пытался представить себе предсмертный взгляд немецкого солдата, каждый раз видя на его месте того самого гитлеровца, который когда-то гнал его в колонну пленных красноармейцев, больно тыкая стволом карабина в грудь и в спину.

Многократно прогоняя где-то в глубине своего сознания мысли о предстоящей атаке, Егор ни разу не представлял себе ее начало. Сейчас его смущала и вводила в состояние растерянности окружающая суматоха. Солдаты суетились. Никаких команд не было. Где-то по сторонам кричали и матерились командиры отделений и взводов. Кто-то, в сотне метров от него, сделал два выстрела из нагана, видимо, в воздух.

Егор стал смотреть то вправо, то влево, пытаясь понять, что же будет дальше. Неожиданно он почувствовал сильный толчок в спину, едва не сбивший его с ног. Он невольно сделал несколько быстрых шагов вперед, едва не упав на землю. Обернувшись, увидел своего взводного, который поочередно подталкивал в спину то одного, то другого солдата. Сержант почти бегом двигался вдоль траншеи и орал на ходу, пытаясь расшевелить подчиненных:

– Что стоим?! Вперед, вперед! Не стоять! Сдохнуть здесь хотите?! А ну, вперед, вперед!

Он орал не своим голосом, но солдаты почти не двигались. Лишь некоторые робко сделали по несколько шагов и остановились, не желая отрываться от остальных, сохраняя инстинктивное чувство локтя. Убежавшие было вперед нерешительно оглядывались. В воздухе повисло ощущение непонимания и страха. Солдаты либо втягивали худые шеи в плечи, либо, наоборот, вытягивали их, пытаясь сориентироваться в общей суматохе.

Наконец вперед выбежал командир роты, высокий и стройный младший лейтенант Кочергин. Он повернулся лицом к роте и, двигаясь спиной вперед, стал размахивать руками, в одной из которых держал наган. Солдаты, глядя на него, дружно двинулись в сторону немецких укреплений. Через несколько шагов они, увлекаемые своим командиром, перешли на бег.

Метров пятьдесят бойцы пробежали, оглядываясь друг на друга. Потом стали выравниваться в цепь.

Егор старался не отставать, держал общий темп и скорость. Он заметил, как тяжело было переставлять усталые за время марша ноги. Все тело ныло. Короткого отдыха, продолжительностью не более полутора часов, было явно недостаточно для восстановления сил. Не очень помогла и порция водки, согревшая желудок, немного поднявшая настроение, внушившая сознанию солдата ощущение храбрости и уверенности в себе.

– Ну хоть бы ночку отдохнуть дали, – простонал коренастый, которого Егор увидел слева от себя.

– А я думал, что все атаки только утром начинаются, – проговорил, задыхаясь, бегущий справа красноармеец Минаков.

– Вперед! Не стоим! Двигаемся, двигаемся! – орал на солдат сержант, подгоняя взводную цепь.

Егор еще в запасном полку старался быть хорошим солдатом. Он с детства был приучен отцом в любом деле добиваться высоких результатов, заставлять себя делать все хорошо и добротно. Даже самую тяжелую работу в колхозе, самый нелюбимый предмет в школе или в техникуме Егор заставлял себя полюбить. И потом замечал, что даже очень нежелательное дело заканчивалось самым неожиданным результатом. Именно так он добивался успеваемости во всем.

Попав в армию, благодаря выработанным чертам характера и привычке к самодисциплине он легко вписался в существующий порядок. Даже самые ненавистные занятия на морозе, когда холод пронизывал истощенные недоеданием и недосыпанием молодые тела, он переносил гораздо легче, чем другие. При этом страдая ничуть не меньше. Но он никогда не проклинал армейский порядок, как другие. Утешал себя еще и тем, что лучше не станет до тех пор, пока враг не будет разбит.

Даже получая в столовой ничтожную порцию жидкой похлебки, он не давал воли чувствам, прекрасно понимая, что по-другому не будет. Неоткуда взяться на солдатском столе сытных продуктов в достаточном количестве. И когда другие роптали, что кто-то в тылу жирует за их счет, Егор старался не замечать этих слов, зная наперед, что ничего от этого ропота не изменится. Нужно терпеть и стараться держаться, ждать отправки на фронт, где, по словам бывалых солдат, с питанием дело обстоит несколько лучше.

Но стремительно бегущее время, постоянное недоедание и тяжелые нагрузки губительно действовали на когда-то крепкий восемнадцатилетний организм. Егор постепенно становился в солдатском быте таким же капризным, как и другие его товарищи. Все больше и больше он походил на остальных. Где можно было увильнуть – он увиливал, где выскользнуть – он выскальзывал, где незаметно вздремнуть – он дремал. Но окончательно сравняться с остальными он так и не сумел. Во-первых, повышенная комсомольская сознательность, выкованная задолго до начала службы. Во-вторых, наконец-то отправка в действующую армию, которую так ждали большинство солдат в запасном полку.

– Вперед! Застрелю того, кто струсит! Ускориться! Что плететесь?! Ждете, когда немец встретит вас пулеметами?! Вперед! – где-то в стороне не унимался здоровяк-сержант, подгоняя солдат своего взвода.

Егор перестал чувствовать усталость. Вернее, его организм свыкся с ней, приспособился. Он выровнял дыхание, выставил вперед штык винтовки, старался держаться в общей линии атакующих.

Наконец солдатская цепь стала приближаться к заснеженным бугоркам из тел погибших в предыдущих атаках несколькими днями ранее. Каждый боец видел перед собой занесенные снегом тела мертвецов в серых суконных шинелях и ватниках, лежащих так, как их застала смерть в бою. Глаза солдат больше не смотрели куда-то в даль, где не каждый еще мог разглядеть начинающуюся линию обороны противника. Чем больше простиралось поле, тем чаще виднелись на нем бесформенные снежные шапки, покрывавшие бездыханные, окаменевшие на морозе трупы.

Цепь стала сбавлять темп, норовя остановиться. Где-то в стороне Егор услышал причитания одного из солдат:

– Господи, Господи!

Рядом, опустив винтовку на землю, остановился Минаков.

– Вперед! Иначе сдохнете здесь! – неистовым криком подгонял подчиненных сержант.

Понимая потерю темпа атаки, командир роты младший лейтенант Кочергин выбежал вперед, так, чтобы его видели все солдаты. Он поднял высоко вверх правую руку, сжимавшую наган, и что было сил закричал:

– За Р-р-родину-у! За С-сталина-а-а! Впер-р-ре-ед! За мно-о-ой! Ур-р-ра-а-а-а!

Он заметно ускорил шаг, своим поведением и звонким, пронзительным криком воодушевляя и увлекая за собой роту.

Где-то левее, другой ротный тоже кричал, ускоряя темп атаки.

– Ура-а-а-а! – прокатилось над полем.

– Ура-а-а-а! – подхватили боевой клич пехотинцы.

– Ура-а-а-а! – вырвалось из груди Егора, который тут же почувствовал воодушевление от самой атаки.

– Ура-а-а-а! – услышал он бас бегущего рядом коренастого красноармейца Козлова.

– А-а-а-а-а! – кричал кто-то рядом.

Егор увидел, как перепрыгивает младший лейтенант через мертвые, давно окоченевшие на морозе тела, и перевел взгляд под ноги, стараясь не запнуться. Он вдруг отчетливо понял, что наличие лежащих на земле тел говорит о приближении к линии траншей противника. Егор поднял глаза и отчетливо увидел чернеющие впереди, в проемах заснеженных земляных куч, железные остовы вражеских пулеметов, поверх которых зловеще возвышались каски пулеметчиков.

– Ура-а-а! – все так же звучало в ушах.

Егор запнулся обо что-то в настиле свежевыпавшего снега. Едва он выровнял шаг, как впереди грянул оглушающий треск пулеметной стрельбы. В нескольких метрах перед собой он увидел стремительно взметнувшиеся земляные вулканчики, не сразу поняв, что это были комья мерзлой земли, вырванные из-под снега пулеметной струей.

Он продолжал бежать и кричать, когда через несколько секунд новая свинцовая струя, сопровождаемая грохотом вражеского пулемета, стала сбивать с ног его товарищей, навсегда прибивая их к земле.

Слева неожиданно глухо вскрикнул и опрокинулся на спину коренастый красноармеец Козлов. Едва Егор успел это заметить, как что-то сильное ударило его по боку, неестественно сорвав с пояса противогазную сумку. Он упал на бок, но быстро поднялся, перехватив винтовку. Он успел сделать всего один шаг, как был повален чьим-то телом, навалившимся на него и прижавшим к земле.

Егор, упершись руками в винтовку, столкнул с себя это тело. Оно безжизненно распласталось рядом, уставившись широко открытыми глазами в покрытое густыми облаками серое февральское небо.

Он попытался встать, еще до конца не понимая происходящего. Не понимая того, что рядом уже в полную силу носится над полем смерть, щедро осыпая пулеметными очередями солдатскую массу, еще минуту назад бодро бежавшую ей навстречу.

Едва поднявшись, Егор почувствовал резкий удар по лицу комьями земли. Справа брызнул фонтанчик, сильно дернулось лежащее тело одного из бойцов его взвода. Что-то резко рвануло суконную ткань складки шинели на плече, от чего правую руку отбросило назад, и она выпустила винтовку. Слева прямо перед Егором упал на бок еще кто-то, на которого он упал, споткнувшись валенком о скрытое снегом препятствие.

– Не вставай, Щукин! – услышал он где-то позади и, обернувшись, увидел метрах в восьми от себя лежащего на снегу сержанта, левая рука которого безжизненно вытянулась вдоль тела, оставляя на белой пелене снега сочный кровавый отпечаток.

Егор смотрел на него, лежа не земле, отгороженный от вражеского пулеметчика спиной только что убитого товарища.

– Лежи, Щукин, не вставай! – хрипло кричал ему сержант, кривя лицо от боли.

Он попытался подтянуть руку к себе, поворачиваясь на бок, но тут же сильно дернулся, неестественно согнувшись. А возле него взметнулись к небу фонтанчики комьев земли, вырванные из грунта горячими пулеметными струями.

Егор потянул к себе винтовку, возле него также брызнули всплески мерзлого чернозема. А сзади кто-то громко и резко вскрикнул.

Воздух над полем сотрясался грохотом десятка немецких пулеметов. Пороховая дымка, сопровождаемая тянущимся едким запахом горелого пороха, стелилась на десятки метров в сторону от вражеских позиций. Между заснеженными холмиками мертвых солдатских тел появлялись новые, еще не покрытые снегом. Люди в серых суконных шинелях метались вокруг, ища спасение в самых ничтожных укрытиях, которыми порой служили те самые, уже покрытые утренним снегом, трупные холмики.

Егору пришлось залечь в спасительном для себя месте, за телом только что погибшего бойца, спина которого стала естественным укрытием от пулеметного дождя. Слева его скрывал от прицела немецкого стрелка труп павшего в бою накануне. За ним уже лежало и еще вздрагивало в предсмертных конвульсиях тело солдата из соседнего взвода. Левой ногой Егор упирался в еще один окоченевший заснеженный холм, образовавшийся сложенным в неестественной позе человеческим телом. Справа его прикрыли сразу два мертвых товарища, только что срезанных пулеметной очередью. Еще чуть правее на бойца смотрело пустыми глазницами, обработанными вездесущим лесным вороньем, белое мертвое лицо погибшего несколькими днями ранее солдата, подбородок которого упирался в воротник новой, совсем еще не ношенной гимнастерки, сиявшей алыми пехотными петлицами.

Егор невольно остановил взгляд на белом мертвом лице с пустыми глазницами. А через секунду его начало трясти от ощущения безысходности, от понимания того, что и он будет так же безмолвно лежать на этом поле, в десяти километрах от родной деревни. А его темно-синие глаза будут выклеваны лесными воронами.

Он нервно заерзал на земле, стал вертеть головой, отыскивая спасение. Но рядом, насколько он мог охватить взглядом, уже никто не бежал, не прыгал. Сквозь грохот вражеских пулеметов слух различал истошные крики раненых и умирающих людей.

То и дело то справа, то слева раздавалось выворачивающее человеческую душу: «Помогите!» Кто-то громко, надрывно и жалобно стонал:

– Санитар, санитар!

– Как же больно, мама! – доносилось с другой стороны.

– А-а-а-а-а! – не переставая, орал от непереносимой боли еще один умирающий.

Пулеметы смолкли, как по команде. Но буквально через секунду где-то в стороне пара из них заработала снова, надрывая барабанные перепонки. Потом все стихло, и только стоны раненых разносились над полем.

– Ма-ма-а! – выл кто-то рядом с Егором, невидимый ему из-за груды прижатых к земле тел.

– Где танки, где артиллерия? – негромко кричал где-то сзади лежащий на промерзлой земле солдат, перемежая вопросы краткими матерными скороговорками. – Нас должны были поддерживать танками! Где они? Почему так? Почему во весь рост на пулеметы?

– Ма-ма-а! – снова послышалось завывание тяжелораненого. – Как же больно-о! Ма-ма-а!

– Санитар, санитар! – громко и жалобно звал другой.

Где-то в стороне раздался хлопок одиночного выстрела. «Из немецкой винтовки», – тут же на слух определил Егор. За ним ударил второй. Потом сразу загрохотал пулемет и, сделав несколько коротких очередей, смолк. И снова над полем стали разноситься сводившие с ума своей беспомощностью отчаянные стоны раненых и умирающих людей.

– Снайпера работают, – заключил кто-то, видимо не далеко лежащий от Егора, – не угомонятся, пока не стемнеет.

– Ма-ма-а! – перебил его прежний человеческий вой.

– Братцы! – громко закричал тот, кто засек гитлеровских снайперов. – Не шевелитесь никто. Как стемнеет, отползем спокойненько.

Но едва эта мысль дошла до лежащих на снегу людей, кто-то один не выдержал, дал волю нервам и, вскочив, побежал в сторону своей траншеи, надеясь найти там спасение. Егор только успел повернуться на звук, как из немецкого окопа ударил скорострельный вражеский пулемет, вздымая с заснеженной и пропитанной кровью земли фонтанчики мерзлого грунта. Егор оказался на одной линии с убегавшим от смерти и в итоге нашедшим ее солдатом и стрелком-пулеметчиком, выпустившим в его сторону несколько десятков пуль.

Некоторые из них врезались в землю совсем рядом, возле правой ноги Егора. Он даже не успел среагировать – острая, пронзающая боль передернула все его тело.

Егор хрипло вскрикнул, вскинул вверх голову и громко простонал. Потом он уткнулся лицом в снег и крепко сжал от нестерпимой боли зубы. Все его тело затрясло. Он почувствовал, как вся кожа под одеждой становилась мокрой от пота. Дыхание участилось. Он медленно стал поворачивать лицо в сторону раненой ноги.

Правая пола шинели была отброшена в сторону. Штанина ватных брюк вспорота. Валенок чуть сполз. Егор почувствовал, как чем-то влажным начинает пропитываться внутренняя сторона бедра и колено.

– Бегун хренов! Лежал бы себе спокойно, темноты дожидался! – нервно проговорил он хриплым голосом и тихо простонал.

Острая ноющая боль разошлась по всему телу. Он закрыл глаза и сжал от нетерпения зубы. Лицом уткнулся в снег. До него больше не доносились крики и стоны сраженных пулями товарищей. Тело медленно трясло в конвульсиях, его дергала неунимающаяся острая и пронизывающая до головного мозга боль.

Егор еще раз медленно повернул голову в сторону своей истекающей кровью ноги. Он ожидал увидеть что-то невообразимо страшное. Но взору предстала лишь прежняя картина: откинутая пола суконной шинели, вспоротая ткань ватных брюк и голенище валенка. Крови он не увидел. Все, что вытекало из предполагаемой раны, скапливалось в ватной начинке штанов, просачивалось через нее и уходило в слой примятого ногой снега.

Прижатый к земле, скрытый спасительными мертвыми солдатскими телами, Егор стал приспосабливаться. Лишь через несколько минут он догадался проверить, цела ли нога, и пытаясь пошевелить ею. Он начал подтягивать бедро под себя, но обострившаяся боль не давала ему проделать это движение. Он снова хрипло застонал. Потом взял себя в руки и сделал попытку пошевелить ступней, это тоже закончилось дикой, пронзительной болью.

Он понял, что находится в очень незавидном и тяжелом положении. Ему стало невероятно жалко себя. Мозг наполнился мыслями про полное невезение. Из глаз медленно потекли слезы.

Перед ним открылась картина последних лет его жизни, наполненных постоянными ссорами отца с матерью, из-за чего отчий дом покинули старший брат и две сестры. А сам он, после красивых разговоров и хвалебных речей о своих успехах в учебе, произнесенных одним дальним родственником, поддался навязанному желанию уехать на учебу далеко от родного дома. Ему вспомнились голодные дни в студенческом общежитии, когда нужно было корпеть над учебником под урчание пустого желудка, и удары капель дождя о подоконник; когда после бессонной ночи, проведенной на железнодорожной станции, где были разгружены несколько вагонов, он устало брел на занятия, думая только о том, как страшно хочется есть и спать. А у здания техникума стояли студенты из местных ребят, выспавшиеся и сытые, занятые разговорами о футболе и кино.