Положив топор, он подошел к ограде, чтобы посмотреть. Но тут увидел направлявшегося к нему немецкого солдата. Немец без разговоров затолкал Егора в колонну пленных, тыкая стволом карабина то в спину, то в грудь. Сзади послышался отчаянный вопль матери: «Егорушка, родной! Что же теперь будет-то?! Отец, Иван, немец сына уводит!»

Отец выскочил из хаты. Они с матерью бросились вслед уходящей колонне. Падали в ноги немецкому солдату. Обнимали его сапоги. Причитали и умоляли. Потом догнали старшего конвоя и принялись его уговаривать с плачем и слезами: «Пан, – говорили они гитлеровцу, – он ни в чем не виноват. Он не военный. Он только надел форму, потому что из одежды у нас больше ничего нет. Ради Христа, отпустите сына!»

Но тот был неумолим и молча продолжал свой путь. Деревня оставалась позади, а отец с матерью продолжали упрашивать немца. Егор не видел, где они отстали. Он продолжал медленно идти вместе со всеми. А уже ночью, когда пленных разместили на ночлег прямо у дороги, парню, благодаря хорошему знанию местности, удалось благополучно сбежать и вернуться домой.

После его возвращения мать сожгла в печи солдатскую одежду, переодев сына в тряпье. Отец отвел его в лесное укрытие, где уже несколько дней прятал корову. Перед уходом Егор узнал, что в день его пленения, когда колонна скрылась из виду, был застрелен на пороге собственного дома их сосед, отец девятерых детей. Просто так, одним выстрелом! И никто не мог понять: чем не понравился немецкому солдату простой русский мужик?

Егор с досадой тогда сказал отцу, что зря в начале войны вернулся домой, решив призываться из родных мест, что ему нужно было оставаться в техникуме. Его документы были в том военкомате. Местный военкомат о нем ничего не знал. Именно поэтому, в свои полные восемнадцать лет, парень был еще не в армии. Отец выслушал сына, но ничего в ответ не сказал. Горя ему и так хватало. Обе дочери давно жили отдельно, связи с ними, из-за войны, не было. О судьбе старшего сына тоже ничего не было известно. Среднего, Егора, едва не угнали фашисты. Еще как-то надо было уберечь младшего…

– Бойцы, подъем! – разбудил солдат громкий голос сержанта. – Пробуждайтесь и получайте патроны.

Егор понял, что немного задремал, вспоминая о доме и родных. В проеме он увидел невысокого, довольно пожилого, по его мнению, солдата.

– Готовьте ладоши, товарищи красноармейцы! – пробурчал солдат, стоя боком к Егору.

Он протягивал две винтовочные обоймы с патронами в них.

– А почему только две? Почему только десять патронов?

– Сколько положено, – пробурчал в ответ солдат, – если так сильно стрелять любишь, сам добывай. Вон сколько неиспользованных валяется.

Он кивнул в сторону поля, простилавшегося за бруствером окопа, и протянул две обоймы коренастому.

Пожилой воин исчез в траншее. Следом за ним прошли еще двое, помоложе, которые несли в руках патронный ящик. Одного из них Егор узнал. Это был его односельчанин и друг детства Петр Кондрашин. Они когда-то вместе учились в школе. Вместе работали в колхозе во время летних каникул.

– Петька! – негромко крикнул боец, хотя в этом совсем не было необходимости: Кондрашин сам его уже увидел.

– Здоров, Егор! – сказал он в ответ. – Видишь, во взвод боепитания попал. Сам не знаю как. Просто назначили. Ладно, еще наговоримся. – Он скрылся в коридоре траншеи.

Коренастый посмотрел на товарища.

– В запасном полку с нами был. А тут нас – в пехоту, а его – в боепитание. Как же так? – начал он возмущаться.

– Да ладно тебе, – ответил Егор, укладывая полученные патроны в подсумки.

– Да ладно? Ты просто так это сказал? Да ладно и все? – Коренастый засуетился в окопе. – Мы с тобой в атаку пойдем, а Петя будет ящики с патронами охранять. Да ладно!

Парню нечего было ответить товарищу. Егор не был завистливым. Выкованный в комсомольца за два года учебы в техникуме, он сформировался таким образом, что жил по принципу: «Куда Родина укажет, куда партия пошлет». Ему было действительно все равно, кем и где служить. Главное, чтобы польза была. Этим он стремился руководствоваться в жизни.

Еще во время учебы, вдали от родного дома, ему пришлось самому зарабатывать себе на жизнь. Начинал с того, что кому-то дрова колол, кому-то воду носил, кому-то огород копал. Благодарили по-разному. Кто заплатит деньгами, кто накормит. Он не жаловался. С детства воспитанный в любви к труду, к делу, он прекрасно понимал, что не все способны по достоинству оценить и полноценно наградить. Но если кто нуждался, то он сам был готов прийти на помощь.

– А Кондрашин с твоей деревни? – спросил Егора успокоившийся коренастый.

– Да. Сосед почти. Через дом от нас, – ответил он и добавил: – Родственник по матери.

В проеме появился сам возмутитель спокойствия, держащий в руках пустой патронный ящик.

– Егор, твои как? Я все забываю спросить, – заговорил он, обернувшись в ту сторону траншеи, откуда сам только что пришел, – я по-быстрому, сейчас второму взводу тоже понесем.

– Не знаю. Давно последнее письмо было. Наверное, там же, в Теплом, – ответил ему Щукин.

– Не знаешь, когда в атаку нас поднимут? – быстро спросил Кондрашина коренастый, перебив Егора.

– Не знаю, ребята. Ну, мне пора. Еще свидимся. – Он подмигнул другу и направился вдоль траншеи.

После ухода Петра в окопе повисла тишина, неожиданно прерванная громким голосом здоровяка сержанта.

– Так! Щукин, Козлов. Вас тут только двое. Надо уплотниться! – Он обвел глазами широкий окоп, доставшийся бойцам по наследству от пулеметчиков, и скрылся в траншее.

Через пару минут сержант снова промелькнул в проеме, за ним в окоп вошли два солдата, вынудив Егора и коренастого потесниться. Вошедшие молча сели в свободные земляные ниши. Они не проронили ни слова.

Чтобы хоть как-то разнообразить молчаливое пребывание, коренастый первым задал вошедшим вопрос:

– Парни, патроны получили?

В ответ – ни слова. Новички все также молча сидели в нишах и, почти не моргая, смотрели куда-то под ноги.

Егор с напарником переглянулись, не понимая, почему нет ответа. И тут услышали тихий бас одного из них.

– Позавчера сюда уже пришла до нас маршевая рота. Такая же, как наша. – Он говорил монотонно, не поднимая глаз. – Их всех за два раза поубивали.

Он повернул свое бледное лицо в сторону товарищей. Веки его наполнились слезами. Губы и подбородок задрожали. Зрачки стали широкими. Он тяжело задышал и продолжил говорить своим монотонным тихим басом:

– Два раза их в атаку поднимали. Два раза. И почти всех поубивали. Назад мало кто вернулся. Почти все раненые. А кто сам не мог, тех ночью, когда снегом все присыпало, вытаскивать стали. Многие поморозились. А кто и вообще помер прямо там.

– Видели, сколько на санях рук и ног лежало? – проговорил второй, не поворачиваясь в сторону Щукина и Козлова. – Считайте, что им повезло. Отвоевались.

Друзья побледнели от такого рассказа. Переглянулись между собой.

– Этих бы похоронщиков сюда, – сказал не своим голосом коренастый.

– А они и так все калеченые, – ответил ему второй солдат, – у кого что не гнется, плоскостопие, косоглазие.

Егор почти с омерзением посмотрел на них.

– Вы это откуда взяли, мужики? Кто вам сказал? – спросил он.

Первый так же, тихим монотонным басом, не моргая, ответил:

– В соседней ячейке рассказали. Они сами участвовали. Потом ночью на вылазку ходили. Раненых таскали. Говорят, что мы хоть все с оружием пришли. А у них половина без винтовок была. А там пулеметы немецкие. Потом еще минами добивали, чтобы не высовывались. А до вечера снайпера работали. И до них там тоже народу побито было. Немцы берег Зуши удержать пытаются. Если мы его возьмем, то на Мценск путь откроется.

– Ты-то почем знаешь, полководец? – почти всхлипывая, обратился к рассказчику коренастый.

– Да подожди ты! – перебил его Егор, который сам начинал чувствовать в себе передавшийся от соседей жуткий, гнетущий, непрогоняемый страх.

Его начало знобить. Он попытался что-то еще спросить, но понял, что не в силах внятно произнести хотя бы слово. Он обнял себя руками за плечи и почувствовал, как ударяются друг о друга в ознобе его колени. Такое состояние, такое чувство дикого, животного страха перед смертельной неизвестностью у Егора было впервые в жизни. Самостоятельный с детства, физически крепкий и развитый, он никогда не пасовал перед опасностями на своем коротком жизненном пути. Но сейчас он не мог совладать с собой. Не мог взять себя в руки. Его трясло и знобило. Холод в теле сменялся жаром. Его колотило. Он не мог контролировать свое тело. Лишь когда он встретился взглядом с коренастым, озноб слегка спал. Егор выпрямил спину, плотно сжал зубы, стал успокаиваться.

Чтобы как-то отвлечься, он начал вспоминать свой опыт столкновения с иваньковскими ребятами после своего приезда на учебу в техникум. Тогда он повздорил с одним из местных студентов. Как водится в мальчишеской среде, сразу же была назначена встреча после занятий, на которой Егору предстояло выяснить отношения с задирой на кулаках. Не имея на тот момент поддержки друзей, которыми он еще просто не успел обзавестись, Егор решил, что обязательно придет один. Ему больше ничего не оставалось.

«Будь, что будет!» – твердил он в тот день, понимая, что, скорее всего, все последующие дни будет «зализывать раны».

«Лишь бы не покалечили!» – говорили в деревне, когда шли драться в соседнее селение.

В тот день Егор шел той тропой, на которой должен был встретить своего обидчика. Впереди он никого не видел. А после заметил целую толпу ребят из пятнадцати-двадцати человек. Они дружно, с криками, побежали на него, лишь только он успел скрыться за высокими кустами. Но бежать для Егора означало – быть трусом. Он решительно повернулся назад и вышел навстречу своим «врагам».

Те от неожиданной смелости незнакомого парня остолбенели, замерли на месте как вкопанные. Молча смотрели на Егора, не в силах что-либо сказать. Один против пятнадцати! Такого они не ожидали! Обидчик даже не смог смотреть ему в глаза.

Егор прошел мимо и не спеша проследовал к себе в общежитие. А через некоторое время он был негласно принят в новую компанию и стал близко дружить с тем, с кем еще недавно был готов драться.

Егор почувствовал, как от переживаний, невольно появившихся от общения с новыми соседями по тесному окопу, у него полностью прошел сон. И хотя было уже к полудню, а подъем по боевой тревоге состоялся глубокой ночью и было пройдено примерно двадцать пять километров, ему совсем не хотелось спать. Он просто чувствовал сильную усталость. Плечи все еще ныли, болели ладони, натертые переноской ящика, доверху наполненного винтовочными патронами. Но желание заснуть полностью исчезло.

Егор попытался размять обутые в валенки, натруженные ноги. Он решил перемотать портянки, но понял, что сделать это в условиях тесного окопа у него не получится.

Он обвел присутствующих взглядом, отметив, что все они выглядели абсолютно одинаково. Все четверо: он, коренастый Козлов и два новичка, Кошелев и Минаков, были одеты в солдатские шапки с опущенными «ушами», серые шинели, ватные брюки, полушерстяные гимнастерки, валенки, суконные рукавицы. У каждого за спиной был тощий вещмешок, в котором хранилась пара портянок, солдатский котелок да кружка. На боку у всех висела противогазная сумка. К концу марша каждый хотел первым делом избавиться именно от нее, порядком надоевшей, тяжелой и ненужной.

Егор начал шевелить ступнями ног в валенках. При этом он старался делать так, чтобы не досаждать своим соседям. Украдкой он стал поглядывать на них. Но беспокоить было некого. Все трое были погружены в свои мысли. Никто ни с кем не разговаривал.

Ему вспомнилось, как пару месяцев назад, в декабре прошлого года, отступающие гитлеровцы стали поджигать в их деревне дома, как его семье удалось благополучно выбраться из хаты, у которой уже начинали полыхать чердак и крыша. Тогда с собой удалось взять только то, что попалось под руки. Весь скарб, все нажитое имущество было съедено огнем.

Перед глазами пролетели воспоминания о том, как выли от горя деревенские бабы, как плакали дети и проклинали супостата старики.

Отец Егора, опытный, рукастый колхозный плотник, еще до войны раздобыл где-то кровельное железо. Крыша их деревенского дома, как и другие хаты, была покрыта слоем соломы, которую каждый год надо было менять. А тогда они с отцом первыми использовали листы железа для обивки, решив навсегда избавить себя от этой насущной проблемы.

И вот теперь на этом железе, разогретом пламенем, они сушили промокшие валенки, вставая ногами на то, что когда-то было крышей их дома. От жара снег вокруг таял, превращаясь в лужи. Взрослые суетились возле пепелищ, пытаясь найти что-нибудь уцелевшее и вытащить его из развалин. А потом все вместе стояли на горячем железе, пытаясь просушить ноги.

Егор еще раз осмотрел свои валенки, выданные ему, как и всем остальным, перед маршем. Они были совершенно новые, прямо со склада. Месяц, проведенный в запасном полку, он ходил в простых солдатских ботинках на шерстяную портянку, мало спасавшую ноги от зимнего пронизывающего холода. Хлопчатобумажное нательное белье, изрядно поношенная до него, не по размеру форма, тонкая суконная шинель без подкладки. Ежедневная муштра с утра до вечера. Жидкая баланда в солдатской столовой. Физические упражнения, выполняемые из последних сил истощенным, изголодавшимся восемнадцатилетним организмом. Они мечтали о скорейшей отправке на фронт, в действующую армию. Мечтали побыстрее начать бить ненавистного врага. Мечтали о мести за поруганную малую родину, за сожженные родительские хаты, за убитых родственников.

Каждый раз, чувствуя пронизывающий до костей зимний холод, находясь на плацу или в плохо отапливаемой казарме, Егор вспоминал дикий вой одной женщины, их соседки, двое маленьких детей которой насмерть замерзли ночью в лесу, когда гитлеровцы сожгли их деревню. Спасаясь бегством, она усадила детей в плетеный короб, установленный на санки, и везла их так, пытаясь побыстрее добраться до какого-нибудь тепла. Но тридцатиградусный мороз сделал свое гибельное дело.

Егора опять начало трясти от холода, больше навеянного грустными воспоминаниями, чем ожиданием предстоящего боя.

– А ну не расслабляться! Что приуныли? Приготовить кружки! – буквально одернул солдат громогласный сержант, неожиданно появившийся в проеме окопа.

Они переглянулись, не понимая, что от них требуется. Взводный вновь появился в проеме и, видя непонимание со стороны подчиненных, еще громче крикнул на них:

– Я вам посплю! Развели тут сопли! – Он злобно посмотрел на Егора. – Расчехлить вещмешки. Достать кружки. Приготовиться к получению водочного довольствия.

Сержант направился дальше по траншее, своим громким голосом приводя в чувства остальных солдат, находящихся в соседних стрелковых ячейках.

Егор стал спешно стягивать с плеч вещмешок, развязывать узел, чтобы извлечь солдатскую кружку.

Они уже слышали во время пребывания в запасном полку о ежедневной выдаче на передовой стограммовой порции водки на каждого бойца. Но в жизни им предстояло столкнуться с этим впервые. И это несколько приободрило ребят, как бодрит все новое.

Егор рос в непьющей семье. Ему не приходилось сталкиваться с тем горем, какое есть в семьях, где кто-то из родственников всецело отдается пагубной привычке. Он спокойно приготовился выполнить очередной приказ, расценивая получение водочного довольствия как обычную часть фронтовой жизни. В то же время коренастый, Кошелев и Минаков заметно оживились и даже стали шутить. Им впервые предстояло пройти через новый ритуал.

– Что-то долго там, – улыбался Козлов.

– А вдруг нам не хватит? – засмеялся Кошелев.

– Как не хватит? Да я им! – острил Минаков.

«Ну наконец-то повеселели!» – подумал про себя Егор.

В проеме появилась крупная фигура здоровяка-сержанта. Он строго взглянул на бойцов. Потом повернулся куда-то в сторону и кому-то невидимому в траншее сказал:

– Тут еще четверо.

Он еще раз посмотрел на четверку солдат и скрылся. Вместо него возник невысокий плотный старшина с небритым цыганским лицом. Его появлению предшествовал нараставший запах спиртного. В руке он держал небольшой деревянный ковшик. Другой рукой старшина подманивал к себе двух красноармейцев лет тридцати – тридцати пяти, явно уже взбодривших себя немалой порцией водки. Они перемещали от одной стрелковой ячейки к другой большой молочный бидон. Когда емкость была поставлена на дно траншеи, а крышка была откинута в сторону, старшина зачерпнул содержимое ковшиком и стал, причмокивая, разливать его по протянутым кружкам.

– Только не дыша и залпом, – сопроводил он раздачу. – Кто откажется, тому я не налью. Только сразу скажите.

Приказа не принимать раздачу не было. Поэтому никто даже не отдернул руки с кружкой. Каждый естественным образом принял налитую прозрачную жидкость.

Егор поднес кружку к губам, не решаясь выпить ее содержимое. В нос проник стойкий неприятный запах. Он отодвинул руку, посмотрел по сторонам, разглядывая товарищей, и, лишь когда понял, что остался последним в окопе, не выпившим своей порции, опрокинул водку в рот. Его скривило, Егор с трудом проглотил жидкость и стал хватать губами воздух.

– Ух! – выпалил коренастый, занюхивая рукавом шинели.

– Хоть что-то приятное за весь день, – промолвил Кошелев.

– Сейчас хорошо станет, – сказал, выпрямляя затекшую спину, Минаков.

Все четверо стали убирать кружки в вещмешки, но Козлов, улыбаясь, остановил всех.

– Стойте! А вдруг там еще осталось? Траншея-то дальше заканчивается. А в бидоне еще больше половины было. Не будут же они выливать. – Его глаза загорелись. Потом он еще шире заулыбался и сказал: – Ну ладно. Шучу, конечно.

Едва бойцы завязали узлы вещмешков, в проеме снова появился сержант.

– Товарищи бойцы! – сказал он, одной ногой переступив низенький порожек окопа. – Будьте готовы. Зарядите по одной обойме. Вот-вот начнется артподготовка. За нами стоят минометчики и артиллеристы с «сорокопятками». Направление атаки нашего взвода – вон те высокие березы впереди.

Он приподнял голову и махнул рукой куда-то в сторону вражеских позиций. Потом этой же рукой вытер лицо. Было видно, что сержант заметно волнуется. Его маленькие глаза постоянно бегали, лицо дергалось. Он снова вытер рукой губы и подбородок, никак не решаясь продолжить постановку боевой задачи. Взглянув на Минакова, потом на Егора, он наконец сказал:

– Минакова, как самого большого из вас, первым поднять на бруствер. Потом Кошелев. Дальше, Минаков и Кошелев принимают свои винтовки и винтовки Щукина и Козлова. А уже после помогают Щукину и Козлову покинуть окоп. – Он внимательно оглядел солдат и спросил: – Всем все понятно?

Все четверо, выпучив глаза, смотрели в лицо сержанта так, что того даже немного смутило. Он еще раз слово в слово повторил указание и дополнил:

– На месте не стоять. Постоянно быть в движении. Вспомните, чему я вас учил в запасном полку.

Солдаты застыли, внимательно слушая сержанта, которому из-за нехватки в войсках командного состава приходилось быть командиром целого взвода. Он выпрямился, намереваясь покинуть тесный окоп, потом нахмурился и выпалил:

– Примкнуть штыки!

Все тут же стали выполнять команду.