Глава вторая. На волосок от смерти

Едва не сломав нос о каменную грудь казака, я был брошен в снег рядом с костром, и очень споро и тщательно обыскан. У меня отобрали часы, кошелек с деньгами и сняли с пальца перстень с аметистом.

– Ну, вот, ваше благородие, зря только ерепенился, все одно наша взяла, – услышал я голос казачьего командира.

– Злой, сволочь! – сипло прогудел мой конвоир. – Прохору – карачун, Тишку в живот ранил, а сам-то мелковат, что твой комар, – восхитился он.

– Поднимайся, господин офицер, чего разлегся, дай на себя полюбоваться, не часто такие-то ерши в сеть попадают, – продолжил атаман. – Северьян, подсоби.

Меня взяли за шиворот, оторвали от бренной земли и, встряхнув, поставили на ноги.

У костра, в надвигающихся сумерках столпились уцелевшие казаки, число коих изрядно уменьшилось, и я имел к этому непосредственное отношение. Во время турецкой компании мне приходилось видеть их в деле. И скажу, что воевать казаки умели. Я не заблуждался на свой счет, не пожелай атаман взять меня живым, мой труп бы уже окоченел. А потери во время моей поимки, сделали их только злее. Пока атаман с усмешкой оглядывал меня, я лишь пожалел, что вид мой был весьма непрезентабельный. Шапку я потерял еще при падении с коня, ментик, изначально темно-серого цвета с коричневым оттенком, был весь в саже, красные чакчиры⁵ и ботики вымазаны не в меньшей степени, а под левым глазом набухал синяк. Я уже не говорю о своих волосах. По гусарскому обычаю, я не носил парика, а только пудрил волосы и заплетал косу. В драке же моя прическа превратилась в воронье гнездо. Тем временем казаки делили добычу: пистолеты, часы и деньги – пятьдесят рублей. Перстень атаман уже надел себе на мизинец.

– Кто ты таков? – спросил, он – И куда путь держал, отвечай, твое благородие.

На мгновенье я задумался, стоит ли говорить свое имя или умереть безымянным.

– Лучше скажи сам, голубь, – разомкнул свои уста носатый казак с офицерской выправкой. И как только он произнес первое слово, я понял, откуда он. Поляк. Наверняка ссыльный шляхтич, много их попало сюда из-за участия в конфедерации. Доигрались, ясновельможные! Два года назад их австрийские и прусские покровители сдали Речь Посполитую с потрохами, разделив ее земли между собой и Россией. Теперь паны, считавшие дома своих крепостных за говорящую скотину, готовы были лизать сапоги самозванцу, объявившего свободу от крепостной неволи, в хрупкой надежде восстановить Польшу «от моря до моря».

– Что молчишь, песья кровь?

Великан, стоявший позади меня, слегка, по его мнению, ткнул меня в спину.

– Какая тебе разница, кто я.

– И то верно, повесить можно и безымянного. А то, что ты гусарский офицер, и так видно. Смотрю, говоришь ты чудно, как не русский. Откуда родом?

– Издалека.

– Ты отвечай, коли спрашивают! – с угрозой приказал атаман.

– Из Франции, – мне показалось, что при этом слове поляк посмотрел на меня очень уж пристально, будто бы чего-то ждал.

– Далеко же тебя занесло, ваше благородие. Сам али по принуждению в Россию приехал?

– Сам.

– И не жалеешь?

– Нет.

– А я в Пруссии был, когда мы с Фридрихом ихним воевали, – мечтательно сказал атаман. – Хорошая там жизнь, сытая! Даже крестьяне в каменных домах живут! Кони у них, что твои буйволы.

– Пусть скажет, куда направлялся, – снова вмешался поляк, прерывая воспоминания казака.

– Зачем это вам? – спросил я вместо ответа. – Из отпуска еду в полк. И не встреться с вами, уже бы кашу ел в своем эскадроне.

– Смелый ты парень, офицер, а не хочешь ли на сторону императора нашего Петра Федоровича перейти? Нам в полку тоже такие молодцы нужны!

Ну, вот мы и дошли до главного вопроса, решающего мою участь.

– И как же называется ваш полк?

– Оренбургский, полковника Падурова⁶, – с гордостью сказал атаман. – Слыхал про такой?

– Слыхать-то слыхал, воевать с ним пока не приходилось.

– Так как, офицер, пойдешь к нам? Ты вот в каком чине?

– Ротмистр.

– У нас полковником станешь. Государь чины не жалеет тому, кто дело знает.

– Нет, господин казак…

– Я – есаул.

– Нет, господин есаул, я присягал государыне, на сторону самозванца становиться не буду.

– Воля твоя, примешь смерть от веревки.

– Не пугай, я – солдат!

– Василий, отдай его мне, – зло прошипел шляхтич, раздувая ноздри, – я его визжать заставлю!

– Заставь, – сказал я и сплюнул. – Ты, пан, случайно не из Волыни? Жил там, в одном застянке, род Игначевских, у повешенного главы семейства нос был выдающийся, вроде твоего. Пан случаем не родственник тому пану? Больно носы у вас похожи.

Мой польский не шел ни в какое сравнение с русским, но шляхтич меня понял, это было видно по его налившемуся кровью лицу. Очень мне захотелось уесть этого поляка. Так и вышло.

– Да я тебя, – начал он, приподнимаясь, но докончить ему не дал есаул. Он усадил его обратно.

– Погоди, баринок, есть у меня мысль. Пускай офицер покажет нам свое мастерство в рубке. Он Прохора свалил так, то из засады, а как в открытом бою бьется, не ведаю. Что, ротмистр, сразишься?

– Выбора у меня нет, сражусь.

– Ну, ребята, кто с офицером на саблях сойдется?

– Да хоть бы и я, – прогудел Северьян. – Лют я на него, он Прошку порубил.

– Быть по тому, верните их благородию его саблю, – распорядился есаул. – Но смотри, ротмистр, попробуешь сбежать – словишь пулю, уразумел?

Насколько силен был в сабельном бою великан казак, я не знал, но принял предложение помериться с ним силами спокойно. Смерть ждала меня в любом случае, и я ничего не терял в случае поражения.

       Я снял ментик, оставшись в одном доломане⁷, поднял брошенную к моим ногам саблю, посмотрел на взведенные ружья, нацеленные на меня, и встал в боевую стойку, опустив по венгерскому способу защиты кончик сабли вниз. В могучем кулаке Северьяна казачья сабля казалось детской. Он остался в кафтане и шапке, всерьез меня не принимая. Драться нам предстояло на небольшом пятачке более-менее утоптанного снега, освещаемого светом костра, куда казаки подбросили дров.

Северьян снял шапку, перекрестился, и вдруг, подняв саблю над головой, бросился на меня. Если бы я не был свидетелем его необычайной ловкости, то уже лежал бы мертвым. Но в тот самый миг я сделал кувырок ему навстречу и вскочил на ноги за его спиной. Не поворачиваясь, казак выбросил назад саблю, едва не зацепив мое плечо. Я отскочил, постаравшись держаться от него на расстоянии. Казак вновь бросился в атаку, пытаясь рубануть меня сбоку. Я присел, уйдя от удара, и проскочил под его рукой, снова оказавшись позади. Казаки подбадривали Северьяна криками, по их мнению, поединок слишком затянулся. Наши сабли с лязгом столкнулись и разошлись. Северьян по-настоящему рассвирепел, он позабыл о защите, маша саблей как дубиной во все стороны. Подгадав удобный момент, я подставил свою саблю под его рубящий удар и отразил его так, что клинок казака соскользнул вниз. И тогда, используя поворот кисти, я ударил по его руке сверху с потягом на себя. В таком ударе мало силы, но движение его почти неуловимо, и потому он часто достигал цели. Как произошло и сейчас. Я порезал руку казака пониже локтя и достаточно глубоко. Кровь из пореза потекла по рукаву и кисти, частые капли запятнали снег. Северьян выпучил глаза от удивления, словно не понимая, откуда взялась рана. Взревев, он взялся за рукоять обеими руками и, прыгнув ко мне, обрушил сверху страшный удар. Отражать его было бесполезно, я успел лишь отскочить вправо. И тут мне представилась возможность для «внутреннего удара», так мастера старых школ называли удары, идущие снизу вверх. Они направлялись обычно в подбородок или горло, и отразить их бывало очень сложно. Я зацепил Северьяна лишь самым кончиком клинка, срезав часть бороды вместе с кожей. Он схватился за подбородок, быстро окрасившийся в красный цвет, а я нанес сильнейший удар по его клинку сверху и выбил саблю из его руки. Помня, что ружья нацелены на меня, я сделал два шага назад, оставаясь в боевой стойке. Великан хотел было поднять саблю, но его остановил есаул.

– Хватит, Северьян, не то их благородие тебя без носа и ушей оставит. Пойди лучше кровь уйми. Хорош, ты, ротмистр, на саблях биться, нечего сказать, кабы не рука, сам бы с тобой силушкой померился. Даже и не знаю, что с тобой делать, жаль мне такого рубаку на дереве вешать.

– А ты и не вешай. Он – мой! Я его убью! – обронил шляхтич, легко вскакивая с бревна.

– Добро, испытаем, у кого из вас кровь голубее, – засмеялся есаул, тотчас поддержанный казаками.

      Поляк был опытный дуэлянт, это становилось ясным уже по его повадке. Он скинул кафтан, под которым была кожаная безрукавка мехом внутрь и шелковая палевая рубаха. Ноги в узких рейтузах кривые, как у настоящего кавалериста, казалось, что он едва не цепляет одной о другую при ходьбе. Но двигался он плавно, словно танцуя. В Речи Посполитой фехтовальное искусство ценилось испокон веку. Отменному рубаке многое прощалось. Шляхтич встал напротив меня, выставив саблю вперед клинком вверх. Гарда на его сабле была тяжелая, глухая, хорошо защищавшая кисть от ударов. Я смог немного передохнуть, но полностью силы мои еще не восстановились. Преимущество поляка было и в том, что он уже познакомился с моей манерой боя, а сам для меня оставался загадкой.

– Начнем, что ли? – шляхтич показал в ухмылке мелкие острые зубы.

– Начнем, пан, – согласился я.

Поляк атаковал первым, в отличие от моего первого противника его удары были изощренными, и следовали один за другим с такой быстротой, что я едва успевал их парировать. От некоторых единственным спасением оставался прыжок в сторону и отступление. Но мои маневры были ограниченны утоптанным пространством, за которым я бы просто увяз в глубоком снегу. Единственно, шляхтичу все же не хватало быстроты, чтобы разделаться со мной. Освоившись с его методой, я стал контратаковать, стараясь взломать его защиту. И слишком увлекся, когда, отбив мой удар, поляк изготовился к ответному нападению, нацелившись на мою левую ногу, я подставил свой клинок, закрывая им левую часть туловища. Но, то была лишь уловка, сабля шляхтича взвилась вверх, угрожая моей голове. Я попытался заслониться и не успел. Удар пришелся по касательной, выше левого уха, боли почти не было, зато сразу хлынула кровь. Шляхтич торжествовал, он сразу же кинулся в новую атаку, стремясь закрепить свой успех, и решил нанести колющий удар в грудь. На этот раз я был наготове. Держа саблю острием вверх, я отвел клинок поляка вправо, сам же отклонился в обратную сторону и тут же сделал шаг назад, держа саблю перед грудью. При таком парировании мой противник вынужден был выпрямиться, прежде чем снова атаковать или защищаться. Я рубанул его по плечу, не сомневаясь, что ему не отразить моего удара. Однако он смог, успев подставить клинок так, что развернул мой, и тот упал на его плечо плашмя. Наверное, я выдохся, мне все труднее было передвигаться с нужной быстротой, поляк настигал меня и не давал ни секунды передышки. Я не разглядел, кто из казаков поставил мне подножку, но споткнувшись о выставленную позади ногу, повалился в снег и едва успел откатиться, чтобы не попасть под рубящий удар. Второй я отбил клинком и смог сесть. На этом мои успехи закончились. При неудачном парировании, моя сабля была выбита, и я ощутил на шее холод острия. Я сидел на снегу без мыслей и чувств и обреченно ждал удара.

– Поднимайся, – сказал мне поляк, отводя клинок.

Человек – существо противоречивое. Минуту назад я задыхался, оставался без сил, и мне было наплевать на смерть, казалось, что мне уже все равно. Стоило же получить этот минутный отдых, как я страстно захотел жить и бороться за жизнь. Я поднялся на ноги и поймал на себе тяжелый взгляд поляка. Что же еще хочет от меня шляхтич, продолжения боя или мольбы о пощаде?

– Ты – хороший фехтовальщик, француз, но тебе не тягаться с лучшей саблей Львова.

Ну, с подобным утверждением можно еще поспорить, будь я посвежее перед поединком, неизвестно чья бы взяла. Такие мысли пронеслись у меня в голове, но вслух я ничего не сказал, только пожал плечами.

– Что молчишь? – спросил поляк, похоже, давать мне второй шанс он не собирался.

– Заканчивай, – сказал я как можно тверже и, все-таки, опустил голову.

Неожиданно вскинулись и заржали кони. Все повернули головы, тут же загремел выстрел, и поляк с занесенной саблей свалился к моим ногам, а со стороны дороги показались всадники, их было много. Казаки засуетились, кто-то побежал к развалинам, кто-то пытался сопротивляться. Я, как только раздался первый выстрел, бросился на снег рядом с мертвым поляком, не хотелось, чтобы меня зацепили свои.

Схватка завершилась быстро, карабинеры, а это оказались они, не церемонились с казаками, положив почти всех, кого пулей, кого саблей. Когда все завершилось, я попытался встать, но ноги меня не держали, в горячке я забыл про рану на голове, крови из меня вытекло предостаточно.

– Ваше благородие, как ты? – спросил кто-то из карабинеров, и заботливые руки помогли мне подняться. Меня усадили на бревно, рану промыли водкой и перевязали. Пожилой вахмистр подал мне фляжку, и я сделал несколько глотков, обжегших мне горло, зато я почувствовал себя лучше.

– Откуда вы, братцы? – спросил я солдат.

– Из Санкт-Петербургского полка, – отвечали мне.

Я вспомнил, что слышал об этом полке в штабе корпуса. Он был направлен охранять Ново-Московскую дорогу от нападений бунтовщиков на армейские обозы с военными припасами, амуницией и провиантом. Мне здорово повезло, что один из разъездов увидел казачий костер и вызволил меня из плена. Мимо меня протащили богатыря Северьяна с веревкой на шее! Молодцы! Помнили о «языке». Живым остался и есаул. Он лежал на снегу без сознания, и под ним расплывалось кровавое пятно. Я указал на него вахмистру и сказал:

– Это их командир. Надо бы его тоже взять с собой. Знать должен немало.

Меня послушались, и, замотав рану, забросили есаула кулем на седло. Я подошел к нему и снял с пальца свой перстень.

Один из карабинеров, обыскав казаков, вернул мне часы. Даже деньги нашлись. И я отвалил солдатам три рубля, выпить за мое здоровье.

Немного позже, когда почищенный, в полном обмундировании с саблей и ташкой, садился в седло своего Алезана, ко мне подъехал давешний вахмистр.

– Ваше благородие, господин полковник просит к нему на два слова.

Колонна карабинеров растянулась по дороге, всадники ехали по три в ряд, в неверном свете факелов на снегу отражались длинные уродливые тени. Командир полка находился на уже известном мне холме в окружении офицеров и ординарцев. Он сидел на чудесном вороном коне, несомненно, чистокровном и стоящим немалых денег. Даже в седле было видно, что всадник высок ростом, и составляет с конем одно целое. Хотя, голова моя немилосердно болела, я не мог позволить себе ударить лицом в грязь, и рысью поднялся на холм, следя за собственной посадкой. Полковник показался мне возрастом немного постарше. У него были суровые черты лица, твердо очерченный рот, карие с прищуром глаза. Остановив Алезана, я вытянулся и, отдав честь, отрапортовал:

– Господин полковник, разрешите представиться! Ротмистр Изломин. Ольшанский гусарский полк. Следовал по поручению подполковника Коробьева в штаб корпуса. Нарвался на казачий отряд и был взят в плен. Благодарю за спасение!

– Вольно, ротмистр, давай без чинов, – у полковника оказался низкий глуховатый голос. – Да ты никак ранен?

– Саблей зацепило немного. Но ехать смогу.

– Славно! Значит, задерживать нас не будешь. Спешу я. Сам видишь, до ночи идем, приказ. Поедешь с нами, корпус я не миную, командир ваш – давний мой знакомец. Да, донесение то не потерял?

– Нет, оно в сапоге. Казаки больше ценности искали.

– Ну, что же, тогда вперед. Держись рядом.

Я козырнул и занял место за ординарцами. Усталость и боль навалились на меня сразу, заставив стиснуть зубы. Вахмистр, ехавший слева, снова протянул фляжку:

– Выпейте, ваше благородие, авось, полегчает, в таком разе, как у вас – первое дело водочки хлебнуть.

Я задержал дыхание и влил в рот несколько капель водки, едва не поперхнувшись, но туман перед глазами рассеялся.

–Спасибо, друг, – поблагодарил я, передавая фляжку обратно. Прозвучала команда: «Рысью». Полк спешил.