Глава седьмая. Богдан Мокишев

Село Иваньковское раскинулось в яру между двумя холмами на берегу небольшой речушки. В зимнюю пору она была покрыта толстым слоем льда, в котором то там, то тут темнели пробитые во льду дыры – проруби. Дворов в селе было с два десятка, они стояли по обе стороны дороги. Немного поодаль, на пригорке, притулилась небольшая деревянная церковь с колоколенкой, за которой виднелось занесенное снегом кладбище.

Ранее проживали в Иваньковском государственные крестьяне, переведенные на поселение в эти суровые края еще в тридцатые годы с началом строительства яицкой защитной черты. Земли у здешних земледельцев было столько, что один надел в десять раз превышал клочок французского сельского обывателя. Другое дело, что скудная почва и неблагоприятный климат сводили это преимущество к нулю. Лет двадцать назад всю окрестную землю и само село с его обитателями императрица Елизавета подарила одному отличившемуся дворянину. Подобные пожертвования во времена царствования дочери Петра Великого были частыми, да и в наши дни не редкость. Дворянин побывал в селе лишь дважды. Первый раз в тот год как получил имение. Он представил им управителя, назначил сумму оброка и, пригрозив расправой нерадивым, отбыл восвояси. Второй раз, когда поменял управляющего. В это лихое время бунт по соседству ширился и рос, и в селе было тихо как перед бурей. Бунтовщики пока сюда не добрались. Войска же проходили мимо, не останавливаясь даже на кратковременный отдых, потому что село располагалось далеко от тракта. Зимой русский крестьянин не занят постоянной работой, лишь готовится к весне, чинит инвентарь к будущей пахоте, да ходит на охоту, всякий прибыток семье на пользу. Потому большая часть мужчин подрядилась возить на своих санях припасы для армии, дома оставались в основном женщины, старики и дети.

       Наш маленький отряд появился в селе к вечеру, едва-едва засветились огоньки в окошках, притаившихся в снегу изб. Когда мы, спустившись в яр, въехали попарно на пустынную улицу, своим громким неугомонным лаем встречали нас одни собаки. Люди, несмотря на производимый нами шум, сидели по своим домам, не высовывая на улицу даже нос. Помещичий дом находился за селом и фасадом был обращен к дороге. Обнесенный высоким и крепким частоколом, он своим видом издали напоминал здешние крепости. Наш отряд гуськом пресек узкий деревянный мостик через ручей и приблизился к воротам. Я ехал впереди, как и подобает командиру, на своем Алезане, ходившим теперь под казачьим седлом. На мне был длинный синего цвета кафтан, носивший название чекменя, туго перетянутый в талии красным кушаком. В таком экзотическом виде, да еще с отросшей за дни пути щетиной, я выглядел настоящим казаком. Ради маскарада мне даже пришлось укоротить свои волосы и подстричь их на казачий манер. Северьян, всячески подчеркивающий готовность услужить мне, держался рядом, словно верный оруженосец. Полностью я ему пока не доверял, но делал вид, что уверен в его преданности. Тем не менее, заткнутые за мой пояс пистолеты были всегда заряжены, и я проверял их каждый день. Я прекрасно понимал, что стоит Гущину переметнуться на сторону мятежников, как вся наша операция пойдет коту под хвост. Однако риск есть риск. Без него в этом деле было никак. Я не мог не понимать, что вся наша операция была подготовлена, как говорят русские «на живую нитку», и достаточно малейшей оплошности, чтобы ее похоронить. И дело было не только в Северьяне, которому сказали, что от него зависит жизнь его командира Василия Егорьева. Наши казаки были с Дона, и раскусить их происхождение для Мокишева, жившего среди яицких казаков порядочное время, не составляло труда. И мы с Заблудовым решили этот факт не скрывать, а наоборот подчеркнуть, что взять их на дело было желанием самого Пугачева.

Путешествие в Самарскую губернию заняло у нас два дня пути, и, похоже, мы добрались до конечной его цели. Ехали мы долго, потому что Гущин, вел нас тем же путем, каким хотел сюда добраться Егорьев, обходя армейские гарнизоны и заставы. А вот Заблудов, наоборот, двигался прямо и раньше нас оказался в Сычовке, где решил обосноваться. Это была деревня в двенадцати верстах от Иваньковского.

Ворота усадьбы оказались на запоре, а во дворе глухо и зло залаяли псы, явно покрупнее деревенских «кабыздохов». Когда по мощным доскам ворот застучали рукояти плетей, из дома вышли люди.

– Кто там колобродит, на ночь глядя? – строго спросил чей-то низкий бас.

Я подтолкнул Гущина в спину, и тот крикнул:

– Свои, Богдан, свои, открывай!

– Свои по домам сидят, а не бродят ночами, да не пугают добрых людей, – бас на секунду замолчал и затем спросил. – Откуда меня знаешь?

– Аль по голосу не признал? – надсаживаясь, крикнул Гущин.

– Никак, Северьян?! – радостно изумился бас. – Вот так встреча! Ну, чего встали, отворяйте, ироды! – рыкнул он, обращаясь к своим спутникам, и ворота раздались в стороны, пропуская нас во двор. Там было темно, светились лишь несколько окон на первом из двух этажей дома. Они освещали небольшую часть двора и широкое крыльцо. Конюшня и другие постройки в глубине двора были скрыты в темноте.

С обоих сторон от ворот рвались с цепей огромные лохматые псы, захлебываясь в лае и давясь слюной. Перед крыльцом стоял кряжистый мужчина лет пятидесяти с длинными вислыми усами в накинутой на плечи шубе и с фонарем в руке. Он протяжно и зычно отдавал приказания четырем бородатым мужикам, суетливо и бестолково метавшимся по двору. Наконец, все успокоилось. Замолкли собаки, уведены были в конюшню кони, и мы были препровождены в дом. За двойными тяжелыми дубовыми дверями находился просторный вестибюль также слабо освещенный, Во мраке терялись очертания лестницы на второй этаж и сундуки по углам. На них мы положили шапки и оружие. Управитель, заметно припадающий на левую ногу при ходьбе, обнялся с Северьяном, по русскому обычаю трижды поцеловавшись с ним. И после спросил:

– Ну, рассказывай, что за люди с тобой? Куда путь держите?

Взгляд его был цепким и настороженным. Я стоял за спиной управителя и, как бы невзначай, дотронулся до лба рукой. То был знак остальным моим казакам быть наготове. Теперь многое зависело от Гущина.

– Люди, что со мной – все казаки добрые, служим вместе, – сказал Северьян. – Откуда и куда мы путь держим, про то опосля поговорим.

Тут он подмигнул хозяину. Но того что-то смутило.

– Так-то, оно так, да время ныне не простое, надобно знать, кого привечаешь, за кого ответ держать придется, коли что.

Северьян собрался было ответить, но я, сейчас же, перебил его:

– Не хорошо, сударь, гостей расспрашивать, даже не дав с дороги отдохнуть. По русскому обычаю надобно сначала накормить и обогреть.

– Это кто же такой поучать меня вздумал? – изумился управитель, так его поразили мои слова и акцент.

– Поляк это, зовут Казимир, с нами он, – ответил Северьян.

Не знаю, удовлетворил ли управителя такой ответ, или он просто сделал вид, но допрос закончился.

– И то, правда, негоже знакомца и его приятелей в сенцах держать. Айда в горницу.

Он открыл дверь в большую, чистую комнату с побеленными известью стенами, где стоял посередине широкий стол без скатерти.

– Усаживайтесь, гостюшки дорогие, отведайте, чего бог послал, – пригласил он нас радушным голосом. Пока мы усаживались вокруг стола на лавки, две женщины средних лет, одетые в русские сарафаны и теплые расшитые безрукавки, в доме было прохладно, стали ставить на него всякого рода пищу, на мой взгляд, довольно грубую. Здесь были куски отварной говядины в деревянных мисках, копченое сало, соленые грибы и огурцы. Сам управитель принес большую бутыль с водкой и стал разливать ее по оловянным стаканам. Я сел в начале стола, напротив Гущина, а хозяин устроился во главе, так, что мы оказались от него по правую и левую руку.

– Ну, други, выпьем за встречу, – провозгласил управитель тост, перекрестился и с маху опрокинул стакан в рот. Вот к этакой русской манере пить водку я так и не привык. Плохо, что от меня ждали подобной лихости, поэтому, когда все последовали примеру хозяина, мне не оставалось ничего другого, как выпить все содержимое до дна. Слезы выступили у меня на глазах, и я едва продохнул от перехватившей дыхание крепкой жидкости. Прислуживающая нам женщина по знаку хозяина вновь стала наполнять стаканы водкой, но пред тем, как налить мне, она быстро глянула на меня и, верно, взгляд мой был настолько умоляющим, что она сжалилась и долила его лишь до половины. Второй раз выпили за здоровье хозяина, и я вновь с трудом вернул содержимое своего желудка на место. Чтобы привести свои ощущения в норму, я взялся за пищу, помня о важности сохранения ясности своего рассудка и не забывая поглядывать по сторонам. Казаки налегали на питье и закуску, соскучившись по домашней еде. Они лениво переговаривались, за столом становилось шумно. Только хозяин пытливо посматривал на казаков, что-то прикидывая в уме. Пора было перехватывать инициативу.

Уличив момент, я наклонился к нему и сказал:

– Теперь, сударь, можно и потолковать.

Управитель согласно кивнул:

– Давай потолкуем, коли так, – он выжидательно посмотрел на меня.

– Поклон тебе от Василия Егорьева.

– А что же он сам не приехал?

– Когда ехали сюда, столкнулись с разъездом армейским, потеряли троих, а его ранило тяжело. Пришлось оставить у верных людей.

Я чувствовал, что наступает самый важный момент, дальнейшее зависело от того, поверит ли мне управитель. Он помедлил немного, затем спросил:

– Пусть так! Жаль Василия! А с чем же пожаловали сюда?

– Государь Петр Федорович шлет тебе свое благоволение. По его наказу мы к тебе приехали. Встретить одного человека надобно. Дело сие тайное и важное, о том ты должен ведать.

– Я-то ведаю, а знаете ли вы, что в соседней деревне солдаты на постое? А ну, как сюда нагрянут, тогда, что? За кого я вас выдам, за племянников? Ох, не нравится мне эта затея. Опасно тут, опасно!

Солдаты в соседней деревне появились по нашему плану, и командовал ими Заблудов, о чем, естественно, хозяину знать было не надо.

– Ты, дядя, тогда бы опасался, когда деньги государевы брал, – забросил я удочку

– Так и деньги-то не все отданы, – вскинулся управитель.

– На, бери, – я бросил на стол кожаный кошель, – здесь остаток – двести рублей. Сочти, если не веришь!

Со слов Егорьева, деньги предназначались для управляющего, я и решил рискнуть.

– Верю, верю, чего там, – подобревший на глазах хозяин спрятал кошель к себе за пазуху.

– Ладно, схороню я вас, только не в доме, у меня дворня тут, на каждый роток не накинешь платок. Есть у меня охотничья заимка недалече, там и переждете. А когда приедет нужный человек, я извещу.

Предложение хозяина мне не понравилось. Получалось, что самую важную роль в этой пьесе он отводил себе. И настолько довериться ему не входило в мои планы,

поэтому я взял на себя смелость не согласиться.

– Я и мои люди останемся у тебя в доме, скажешь дворне, что мы здесь для охраны. Тебе ведь и самому лишние люди не помешают. Казаки мои опытны в воинском деле, из донцов и преданы Петру Федоровичу до конца.

– Ну не знаю, боязно, однако, – протянул Мокишев.

– Хорошо, сам придумай, что хочешь, но мои люди и я расположимся в усадьбе. И помни, Богдан Иванович, мы с тобой одной веревкой связаны, так у вас говорят, верно?

Он принял мою поправку с большой неохотой и даже попробовал торговаться со мной, убеждая, что риск слишком большой. Пришлось его приструнить.

– Ты, что же, друг ситный, государю нашему перечить вздумал? Деньги взял? Взял. Значит, исполняй поручение!

– Будь, по-твоему! – хозяин стукнул ладонью по столу. – Но, чур, вести себя тихо!

Когда зашел разговор о том, где буду спать, я потребовал отдельную комнату с засовом на двери. Хозяин уступил не сразу, пространно пройдясь по поводу польского гонора.

– У тебя дом огромный, а ты горницу боишься государеву человеку дать? И в чем твоя преданность нашему делу заключается, песья кровь!?

Ругаться по-польски я научился отменно. Впечатлил и управляющего.

Следующие три дня прошли неспешно и однообразно. Казаки, включая Северьяна расположились в комнате рядом с людской. Меня же поселили в отдельной спаленке на втором этаже, и каждую ночь, ложась спать, я закрывал дверь на засов и клал рядом с подушкой заряженный пистолет.

      Богдан Иванович Мокишев, управляющий имением отставного подполковника гвардии Хворобьева, был человеком хитрым и изворотливым. Происходя из городского сословия, в молодости был забран в солдаты по рекрутской повинности.

В армии научился читать и писать, и со временем занял должность каптенармуса¹⁰.

Принимал участие в войне с Пруссией. В сражении под Кунерсдорфом осколок разорвавшегося ядра раздробил ему колено. Вышла в связи с увечьем ему полная отставка. Покончив с военной службой, бывший унтер-офицер занялся извозом, а позже сделался содержателем постоялого двора на Яике. Когда помещик Хворобьев, не поладив со старым управляющим, стал подыскивать себе нового из местных, Мокишев сумел войти к нему в доверие и занять хлебное место. Случилось это еще лет пять-семь тому назад. С тех самых пор Богдан жил припеваючи, вовремя отсылая оброк и не забывая себя. Он же выстроил помещичью усадьбу, превратив ее в крепость, в которой можно отсидеться в лихие времена. Сведения эти я получил не сразу, а постепенно, слушая и самого управителя, и дворовых людей.

Помещичий дом, был подвергнут мною тщательному осмотру, ввиду наличия большого количества свободного времени. Он был сложен из огромных бревен наподобие того, как делают избы, но находился на каменном фундаменте, и имел два этажа. Окна имелись лишь со стороны фасада, задняя же стена была глухой, если не считать нескольких небольших отверстий, очень напоминающих бойницы. Четырехскатная крыша, крытая черепицей, была редким явлением в этих местах. Подобный кровельный материал был распространен гораздо южнее, и, скорее всего, обошелся в копеечку. Во внутреннем убранстве дома не было особенной красоты, зато царила основательность и целесообразность. Внизу располагались кухня, две комнаты для всяких надобностей, жилье для прислуги или людская, некое подобие зала, использовавшегося как столовая и теплое отхожее место, именуемое нужником.

В одной из свободных комнат рядом с людской и расположились казаки.

Второй этаж предназначался для помещика и его гостей. Там было шесть комнат. Пять спален и один огромный зал с камином, именуемый гостиной. Перед камином полукругом стояли кресла, на полу лежала медвежья шкура. Диваны и кушетки были расставлены вдоль стен. Вся мебель, сработанная местными мастерами, производила гнетущее мрачное впечатление. Сейчас в одной спальне спал Мокишев, другую, у самой лестницы, он отдал мне. Остальные же пустовали.

Кроме самого управляющего в доме постоянно находилась дворня: конюх с кучером, истопник и дворник, а также две женщины лет под тридцать, одна – кухарка, жена конюха, другая – ключница, смазливая вдова, исполняющая ночами еще одну обязанность, согревать постель господина управляющего. Звали ее Авдотьей, и в лице Северьяна она сразу обрела преданного почитателя своих прелестей. Впрочем, хозяин смотрел на заигрывания казака сквозь пальцы, и вовсе не потому, что был не ревнив. В доме проживала еще одна особа женского пола без определенных занятий, от роду годков пятнадцати. Она приходилась младшей сестрой кухарке и со временем, как я догадывался, предназначалась для замены Авдотьи на ее ночном поприще.

      Все обличало в Богдане рачительного и бережливого хозяина, который и господскую копейку сохранит, и своей полушки не упустит. Давние связи с яицкими казаками дали ему еще одну возможность к личному обогащению. Он стал выполнять их поручения, получая за это деньги и индульгенцию на будущее, в случае победы бунтовщиков. Наблюдая за ним исподволь, я уверился, что Мокишевым управляет голый расчет, он был из тех хитрованов, кои не верят ни в бога, ни в черта, а только в собственную выгоду. Мне Богдан не доверял, я платил ему той же монетой. Между нами установилось шаткое перемирие, в любой момент могущее завершиться войной.

В один из минувших дней я, забыв какую-то безделицу, вынужден был возвратиться в дом перед намеченной поездкой и застал в своей комнате милейшую ключницу, без всякого стеснения рывшуюся в моих вещах. Увидев меня на пороге, она, сообразив, что отпирательства бесполезны, взгромоздилась на мою постель, шустро подобрала юбки и обнажила полные, но все еще стройные ноги. Она расставила их как можно шире, чтобы я мог обозревать во всех ракурсах то сладкое место, каковым располагал Богдан Иванович и коего вожделел Северьян. Догадаться о том, что у нее на уме, было несложно. Уверенная в своей неотразимости она замерла, водя язычком по полным губам. Не скажу, что не шевельнулось во мне желание притиснуть вдовушку покрепче, но я твердо помнил для чего прибыл сюда и чем рисковал. Улыбаясь как можно располагающе, я приблизился к кровати и, цепко ухватив прелестницу за плечо, сдернул ее с покрывала, чтобы быстро препроводить за дверь.

– Появишься у меня еще раз, прикажу казакам тебя выпороть, – сказал я ей по дороге. Угроза подействовала настолько, что Авдотья умудрялась почти никогда со мной не сталкиваться и в комнату мою больше не заходила.

Тем не менее, я выразил хозяину протест, в связи с обыском моих вещей.

– Да ты, мил человек, не выханаживайся, – ответил мне Мокишев. – Я приказа обыскивать комнату не давал, может ты сам авансы ключнице делал? Не заладилось у вас, а я и виноват?

Сдерживаясь, чтобы не дать ему оплеуху, я ответил так:

– Сударь, ты много меня старше, и уважая твои преклонные лета, я не буду делать то, что обыкновенно делаю в подобных случаях, как шляхтич и человек чести. То есть не обрежу тебе уши за дерзость. Уразумел? Или повторить?

Не привычный к отпору управляющий налился кровью и сжал свои пудовые кулаки, угрожающе нависая надо мной. Я же положил руку на рукоять сабли и спокойно встретил его взгляд, пышущий неприкрытой злобой. Впрочем, Богдан Иванович тут же овладел собой.

– Напрасно, пан, ты говоришь такие поносные слова, я тут не причем. А гонор свой шляхетский спрячь, здесь тебе не Польша, – сказал он, уже остывая.