Глава III
Аудиенция

 Господин де Тревиль в эту минуту был не в духе. Несмотря на это, он учтиво принял молодого человека, поклонившегося ему до земли, с улыбкою выслушал приветствия юноши, беарнский выговор которого напомнил ему о юности и родных краях – воспоминание, приятное человеку во всяком возрасте. Но почти в то же время, приблизившись к дверям и сделав д’Артаньяну знак рукою, как будто испрашивая у него разрешения сначала закончить с другими, прежде чем начать разговор с ним, он крикнул трижды, возвышая всякий раз голос, так что в нём была слышна вся гамма интонаций – от повелительной до грозной:

– Атос! Портос! Арамис!

Мушкетёры, которые носили эти два последних имени и с коими мы уже познакомились, тотчас оставили своих собеседников и направились в кабинет, двери которого закрылись за ними, лишь только они переступили порог. Хоть они и не были вполне спокойны, но их непринуждённая манера держать себя, исполненная достоинства и вместе с тем почтительности, вызвала восхищение д’Артаньяна, видевшего в них полубогов, а в начальнике их – Юпитера-Громовержца, готового разразиться громом и молнией.

Когда за мушкетёрами закрылись двери, гул в приёмной, которому вызов этот, вероятно, дал новую пищу, возобновился. Господин де Тревиль, хмуря брови, несколько раз молча прошёлся по кабинету и, проходя всякий раз мимо Портоса и Арамиса, стоявших неподвижно, как на ученье, вдруг остановился напротив них и окинул их с ног до головы гневным взглядом.

– Знаете ли вы, что мне сказал король, – вскричал он, – и не далее как вчера? Знаете ли, господа?

– Нет, господин капитан, – отвечали после краткого молчания оба мушкетёра, – нет, мы не знаем.

– Но я надеюсь, что вы соблаговолите сказать нам, – присовокупил Арамис самым учтивым голосом и с низким поклоном.

– Он сказал мне, что впредь будет набирать своих мушкетёров из гвардейцев господина кардинала!

– Из гвардейцев кардинала! А почему это? – с живостью спросил Портос.

– Потому что он убедился, что испорченное вино надо сдобрить хорошим.

Оба мушкетёра покраснели до ушей. Д’Артаньян не знал, куда ему деваться, и был готов провалиться сквозь землю.

– Да, да, – продолжал де Тревиль, оживляясь, – и его величество прав; потому что, клянусь честью, мушкетёры играют при дворе незавидную роль. Господин кардинал рассказывал вчера королю за игрой с явным сожалением, весьма меня насторожившим, что третьего дня эти окаянные мушкетёры, эти рубаки, – кардинал особо подчеркнул эти слова насмешливым тоном, который мне понравился ещё менее, – эти храбрецы, – добавил он, глядя на меня своими глазами дикой кошки, – засиделись на улице Феру в кабаке, и патруль его гвардии (здесь мне показалось, что он расхохочется мне прямо в лицо) принужден был арестовать нарушителей тишины. Чёрт возьми, вам это лучше известно. Арестовать мушкетёров! Вы там были, не отпирайтесь – вас узнали, и кардинал вас назвал. Это моя вина, да, моя, потому что я сам отбираю своих людей. Вы, Арамис, например, для чего вы надели мундир, когда вам так пристала сутана? А вы, Портос, на что вам такая богатая золотая перевязь, когда на ней висит соломенная шпага? А где Атос? Я не вижу Атоса!

– Господин капитан, – отвечал печально Арамис, – он болен, очень болен.

– Болен, очень болен, говорите вы? Что же у него за болезнь?

– Опасаются, что ветряная оспа, господин капитан, – отвечал Портос, желая также вступить в разговор, – а это было бы жаль, потому что она, наверно, испортит ему лицо.

– Оспа! Тоже выдумаете, Портос! Болен ветряною оспою, в его годы! Нет! Но ранен, верно, может быть, убит? Ах, если бы я знал это! Чёрт возьми, господа мушкетёры, я не желаю, чтобы мои люди шатались по сомнительным местам, ссорились на улицах, дрались на перекрестках. Я не желаю, чтобы мои люди служили посмешищем для гвардейцев кардинала, которые сами народ спокойный, ловкий, их-то не за что арестовывать, да они, впрочем, и не дали бы себя арестовать, я уверен в этом. Они предпочтут быть убитыми на месте, чем отступят на шаг! Бежать, спасаться, удирать – это удел королевских мушкетёров!

Портос и Арамис дрожали от ярости. Они охотно задушили бы де Тревиля, если бы в глубине души не чувствовали, что он говорит так из любви к ним. Они переступали с ноги на ногу, кусали себе губы до крови и сжимали изо всех сил эфесы своих шпаг. Все в приёмной слышали, как позвали Атоса, Портоса и Арамиса, а по голосу де Тревиля собравшиеся поняли, что он взбешён до крайности. Десять любопытных голов приникли к дверям, и лица бледнели от ярости, потому что уши слышали всё, что говорилось в кабинете, а уста немедленно передавали всем бывшим в приёмной обидные слова капитана. В одну минуту от дверей кабинета до ворот весь дом превратился в кипящий котёл.

– Вот как! Королевские мушкетёры позволяют гвардейцам кардинала арестовать себя! – продолжал де Тревиль, в глубине души столь же взбешённый, как и его солдаты, отчеканивая слова и вонзая их, словно удары кинжала, в грудь своих слушателей. – Вот как! Шесть гвардейцев его высокопреосвященства арестовывают шестерых мушкетёров его величества! Чёрт возьми, я знаю, что должен сделать: тотчас же иду в Лувр, подаю в отставку и отказываюсь от звания капитана королевских мушкетёров и прошу чин лейтенанта в гвардии кардинала, а если мне откажут, то сделаюсь аббатом!

При этих словах ропот в передней и на дворе превратился в бурю; повсюду слышны были крики и проклятия. «Тысяча чертей!», «Проклятие!» – носилось в воздухе. Д’Артаньян поискал глазами портьеру, чтобы он мог укрыться, и чувствовал безмерное желание залезть под стол.

– Ну так и быть, господин капитан, – не выдержал Портос, – скажу вам всю правду. Нас было шестеро против шестерых, на нас подло напали, и прежде чем мы успели вынуть шпаги, двое из нас пали мёртвыми, а Атос, тяжёло раненный, был всё равно что мёртвый. Вы знаете Атоса, капитан! Он дважды пытался встать и падал. Однако мы не сдались, нет, нас уволокли силой. Дорогой мы дали тягу. Что же касается Атоса, то его сочли мёртвым и оставили преспокойно на поле битвы, полагая, что не стоит труда уносить его. Вот как было дело. Чёрт возьми, капитан, нельзя выиграть все битвы: великий Помпей проиграл Фарсальскую, а король Франциск I, который, как я слышал, стоил всякого другого, проиграл Павийскую.

– А я имею честь вам доложить, что одного из них я убил собственной его шпагой, – сказал Арамис, – потому что моя сломалась при первом же ударе. Убил или заколол, господин капитан, как вам будет угодно.

– Я этого не знал, – пробурчал де Тревиль, несколько успокоившись. –  Я вижу, что кардинал преувеличивал.

– Но сделайте милость, – продолжал Арамис, который, заметив, что капитан успокоился, осмелился обратиться к нему с просьбой, – сделайте милость, господин капитан, не говорите никому, что Атос ранен. Ему было бы весьма прискорбно, если б это дошло до короля, а так как рана весьма опасна, потому что шпага, пройдя плечо, проникла в грудь, то должно опасаться…

В эту минуту края портьеры раздвинулись и на пороге возник мушкетёр с лицом благородным и красивым, но покрытым страшной бледностью.

– Атос! – вскричали оба мушкетёра.

– Атос! – повторил сам де Тревиль.

– Вы меня звали, господин капитан, – сказал Атос де Тревилю голосом неокрепшим, но совершенно спокойным, – вы меня спрашивали, сказали мне товарищи, – и я поспешил явиться. Жду ваших приказаний, господин капитан!

И с этими словами мушкетёр, в полной форме, подтянутый, как всегда, твёрдым шагом вошёл в кабинет. Де Тревиль, тронутый до глубины сердца таким доказательством мужества, бросился к нему.

– Я только что говорил этим господам, что запрещаю моим мушкетёрам без нужды подвергать свою жизнь опасности, потому что храбрые люди дороги королю, а король знает, что его мушкетёры – храбрейшие из людей. Вашу руку, Атос!

И, не дожидаясь ответа на это доказательство расположения, де Тревиль схватил его правую руку и сжал изо всех сил, не замечая, что Атос, как ни была велика его выдержка, вздрогнул от боли и побледнел ещё больше, хотя это казалось невозможным.

Дверь оставалась полуоткрытой – так сильно было впечатление, произведённое появлением Атоса, о ране которого, несмотря на окружавшую это происшествие тайну, было всем известно. Одобрительный гул покрыл последние слова капитана, и две или три головы в порыве радостного возбуждения показались из-за портьеры. Де Тревиль был готов обуздать нарушителей этикета, как вдруг почувствовал, что рука мушкетёра судорожно сжимается в его руке, и увидел, что Атос вот-вот лишится чувств. И в то же мгновение Атос, напрягавший все силы, чтобы противостоять боли, но побеждённый ею, замертво рухнул на пол.

– Лекаря! – вскричал де Тревиль. – Лекаря! Моего, королевского, самого лучшего! Врача, чёрт возьми, – или мой храбрый Атос умрёт!

На крик де Тревиля все бросились в кабинет, двери которого оставались открытыми, и стали хлопотать около раненого; но все эти хлопоты были бы бесполезными, если бы лекарь не находился в это время в доме. Он пробился сквозь толпу, приблизился к Атосу, всё ещё лежавшему без чувств, и так как крик и толкотня мешали ему, то потребовал первым делом, чтобы раненого перенесли в соседнюю комнату. Де Тревиль тотчас же отворил низкую дверь и показал дорогу Портосу и Арамису, которые унесли товарища своего на руках. За ними поспешил и лекарь, за которым дверь закрылась.

И тут же кабинет де Тревиля – место, вызывавшее почтение у посетителей – мгновенно превратился в отделение приёмной. Все горячо заговорили, переругиваясь, божась и посылая кардинала с его гвардейцами ко всем чертям.

Минуту спустя Портос и Арамис возвратились. Лекарь и де Тревиль остались с раненым.

Наконец вернулся и де Тревиль. Раненый пришёл в себя, врач объявил, что его состояние не должно тревожить его друзей, потому что единственной причиной обморока была потеря крови.

Затем де Тревиль махнул рукой и все удалились, кроме д’Артаньяна, который не забыл, что ему назначена аудиенция, и с настойчивостью гасконца продолжал оставаться на месте.

Когда все вышли и двери затворились, де Тревиль обернулся и увидел, что остался наедине с молодым человеком. Недавнее происшествие прервало нить его мыслей, он спросил, чего желает упрямый проситель. Д’Артаньян назвал своё имя, и де Тревиль, тут же вернувшийся и к воспоминаниям, и к настоящему, обратился к юноше с улыбкой: