Глава XV
Судейские и военные

На следующий день после этих происшествий Атос так и не появился, а потому д’Артаньян и Портос сообщили господину де Тревилю о его исчезновении.

Арамис же испросил отпуск на пять дней и отправился в Руан, как говорили, по семейным делам.

Де Тревиль был отцом своих солдат. Самый незаметный и никому не известный из них, если только носил мундир его роты, мог быть уверен в его помощи, словно он был ему родным сыном.

Он тотчас же отправился к главному уголовному судье. Послали за офицером, командовавшим постом Алого Креста, и после долгих выяснений установили, что Атос теперь содержался в Фор-Левеке.

Атос прошёл через все те испытания, которым подвергся и Бонасье.

Мы присутствовали при очной ставке обоих заключённых. Атос, который до того ничего не говорил, чтобы дать необходимое время д’Артаньяну, объявил с этой минуты, что его зовут Атосом, а не д’Артаньяном.

Он добавил, что не знает ни господина Бонасье, ни его жены, что никогда не говорил ни с тем ни с другой, что пришёл в десять часов вечера навестить своего приятеля господина д’Артаньяна, а до того времени пробыл у господина де Тревиля, где и обедал – этому есть двадцать свидетелей. И он назвал имена нескольких знатных дворян и в их числе герцога де Ла Тремуля.

Второй комиссар был удивлён так же, как и первый, ясными и уверенными показаниями мушкетёра, на котором он охотно выместил бы ненависть, питаемую обыкновенно судейскими чиновниками к военным, но имена господина де Тревиля и герцога де Ла Тремуля заставили его задуматься.

Атоса также повезли к кардиналу; но кардинал в это время был в Лувре, у короля.

Это происходило в ту самую минуту, когда де Тревиль, побывав у главного уголовного судьи и у коменданта Фор-Левека и не застав там Атоса, явился к его величеству.

Как капитан мушкетёров, де Тревиль имел право явиться к королю в любое время.

Известно, насколько велико было предубеждение короля против королевы, предубеждение, искусно поддерживаемое кардиналом, который по части интриг опасался гораздо более женщин, нежели мужчин. Одной из главных причин этого предубеждения была дружба Анны Австрийской с госпожой де Шеврёз. Эти две женщины беспокоили его больше, чем войны с Испанией, распри с Англией и расстройство финансов. На его взгляд и по его убеждению, госпожа де Шеврёз помогала королеве не только в политических, но – и это тревожило его в несравненно большей степени – и в любовных интригах.

При первых же словах кардинала о том, что госпожа де Шеврёз, сосланная в Тур и якобы проживающая там, приехала в Париж и пробыла здесь пять дней, скрываясь от полиции, король пришёл в страшный гнев. Капризный и неверный супруг, король хотел, чтобы его называли Людовиком Справедливым и Людовиком Целомудренным.

Потомкам трудно будет понять этот характер, объясняемый в истории только фактами, а не рассуждениями.

Но когда кардинал добавил, что не только госпожа де Шеврёз приезжала в Париж, но что королева возобновила с ней отношения, вступив в тайную переписку, которую тогда называли кабалистикой, когда он сказал, что он, кардинал, уже начал распутывать тончайшие нити этой интриги, как вдруг, в ту минуту, когда уже застали на месте преступления, со всеми уликами, посредницу между королевой и изгнанницей, один мушкетёр дерзнул насильно остановить действия правосудия, напав со шпагой в руке на честных чиновников, коим поручено было беспристрастно рассмотреть это дело, чтобы представить его королю, – Людовик XIII не мог уже сдержаться. Он сделал шаг по направлению к покоям королевы с той безмолвной яростью, которая, когда разражалась, приводила этого короля к самой безудержной жестокости.

А между тем кардинал не сказал ещё ни слова о Бекингеме.

И вот в эту минуту появился господин де Тревиль, холодный, вежливый и в полной форме.

Догадавшись по присутствию кардинала и по искажённому лицу короля обо всём, что между ними произошло, де Тревиль почувствовал себя сильным, как Самсон перед филистимлянами.

Король уже коснулся ручки двери. Услышав шаги вошедшего де Тревиля, он обернулся.

– Вы пришли кстати, – сказал король, который, дойдя до высшей степени возбуждения, не мог уже скрывать своих чувств, – я узнаю удивительные вещи про ваших мушкетёров.

– А я, – хладнокровно произнёс де Тревиль, – могу сообщить вашему величеству удивительные вещи насчёт судейских.

– Что такое? – высокомерно спросил король.

– Имею честь доложить вашему величеству, – с тем же спокойствием продолжал де Тревиль, – что некоторые чиновники, комиссары и полицейские, люди, конечно, весьма почтенные, но, как видно, крайне озлобленные на военных, позволили себе арестовать в одном доме, открыто увести и посадить в Фор-Левек, всё это якобы во исполнение приказания, которое мне не пожелали показать, одного из моих мушкетёров, или, вернее, из ваших, сударь, поведения безукоризненного, репутации почти знаменитой и которого ваше величество изволите знать с самой лучшей стороны, – господина Атоса.

– Атос? – повторил король. – Да, действительно, мне знакомо это имя.

– Припомните, ваше величество, – сказал де Тревиль, – это тот самый мушкетёр, который в злополучной дуэли, вам известной, имел несчастье тяжёло ранить де Каюзака. Кстати, ваше высокопреосвященство, – продолжал Тревиль, обращаясь к кардиналу, – господин де Каюзак, кажется, поправился, не правда ли?

– Благодарю вас, – сказал кардинал, зло кусая губы.

– Господин Атос пошёл навестить одного из своих приятелей, которого не оказалось дома, – продолжал де Тревиль, – молодого беарнца, кадета гвардии вашего величества в роте Дезессара. Едва он успел расположиться у своего приятеля и взять книгу, поджидая его, как вдруг толпа сыщиков и солдат осадила дом, взломала несколько дверей…

Кардинал дал знак королю, как бы говоря: «Это то самое дело, о котором я вам рассказывал».

– Мы всё это знаем, – прервал Тревиля король, – потому что всё это было сделано для нашей пользы.

– Так значит, – сказал Тревиль, – также ради пользы вашего величества схватили одного из моих мушкетёров, ни в чём не повинного, приставили к нему двух солдат, как к злодею, водили сквозь глумливую толпу этого честного человека, который десятки раз проливал кровь свою, служа вашему величеству, и готов пролить её снова?

– Как, – проговорил король неуверенно, – разве так было дело?

– Господин де Тревиль не говорит, – с величайшей невозмутимостью вставил кардинал, – что этот невинный мушкетёр, этот честный человек за час до того напал со шпагой в руке на четырёх комиссаров, посланных мной для проведения следствия по делу величайшей важности.

– Ваше высокопреосвященство не может это утверждать, – воскликнул де Тревиль с горячностью истинно гасконской и резкостью военной, –  потому что за час до этого господин Атос, который – я уверяю ваше величество – принадлежит к весьма знатной фамилии, отобедав у меня, разговаривал в моей гостиной с герцогом де Ла Тремулем и графом де Шалю, которые также находились там.

Король вопросительно посмотрел на кардинала.

– Об этом имеется протокол, – сказал кардинал, отвечая вслух на немой вопрос короля, – который составили пострадавшие и который я имею честь представить вашему величеству.

– Так значит, судейский протокол, – гордо возразил Тревиль, – стоит больше, чем честное слово военного?!

– Полноте, полноте, Тревиль, замолчите, – сказал король.

– Если его высокопреосвященство всё же имеет какое-либо подозрение по поводу одного из моих мушкетёров, – сказал Тревиль, – то правосудие господина кардинала столь известно, что я сам прошу назначить следствие.

– В доме, где делали этот обыск, – с не изменившим ему хладнокровием произнёс кардинал, – живёт, кажется, некий беарнец, друг этого мушкетёра.

– Ваше высокопреосвященство имеет в виду господина д’Артаньяна?

– Я имею в виду молодого человека, коему вы покровительствуете, господин де Тревиль.

– Да, ваше высокопреосвященство, это совершенно верно.

– Не подозреваете ли вы этого молодого человека в том, что он даёт дурные советы…

– …господину Атосу, человеку, который вдвое его старше? – прервал де Тревиль кардинала. – Нет! Впрочем, господин д’Артаньян провёл вечер у меня.

– Что такое? – воскликнул кардинал. – Получается, все провели вечер у вас?

– Ваше высокопреосвященство, вы сомневаетесь в искренности моих слов? – спросил Тревиль, покраснев от гнева.

– Сохрани меня боже! – отвечал кардинал. – Но в котором это было часу?

– О, это я могу сказать вашему высокопреосвященству абсолютно точно, потому что когда он входил, то я заметил, что часы показывают половину десятого, хотя я и думал, что час уже более поздний.

– А в котором часу он вышел от вас?

– В половине одиннадцатого: часом позже этого случая.

– Но однако, – сказал кардинал, не сомневавшийся ни минуты в искренности де Тревиля и чувствовавший, что победа ускользает из его рук, – однако господин Атос был арестован в этом самом доме на улице Могильщиков.

– Разве запрещено другу навестить друга, мушкетёру моей роты вести знакомство с гвардейцем роты господина Дезессара?

– Да, когда дом, где живёт его друг, подозрителен.

– Да, этот дом подозрителен, Тревиль, – сказал король. – Может быть, вы этого не знали?

– Действительно, ваше величество, я этого не знал. Во всяком случае, дом может быть и подозрителен, но только не в той части, где живёт д’Артаньян. Могу поручиться вашему величеству, что нет более преданного слуги вашего величества, более искреннего почитателя господина кардинала.

– Не тот ли это д’Артаньян, который ранил Жюссака в злополучной схватке у монастыря кармелиток? – спросил король, бросив взгляд на кардинала, который покраснел от досады.

– А на следующий день – Бернажу. Да, государь, это он. У вашего величества отличная память.

– Так что же мы решим? – спросил король.

– Это дело касается больше вашего величества, чем меня, – сказал кардинал. – Я настаиваю на виновности господина Атоса.

– А я её отрицаю, – сказал Тревиль, – но у его величества имеются судьи, и судьи решат это дело.

– Это верно, – сказал король, – отошлём дело к судьям. Их дело судить, они и рассудят.

– Но только жаль, – сказал Тревиль, – что в наши несчастные времена самая безупречная жизнь, самая неоспоримая добродетель не избавляют человека от бесчестия и преследования. И я ручаюсь, армия будет не очень-то довольна, что её подвергают таким притеснениям из-за полицейских дел.

Это было сказано весьма неосторожно. Но де Тревиль сказал это намеренно: он хотел взрыва, потому что при взрыве бывает огонь, а огонь освещает потёмки.

– Полицейское дело! – вскричал король, повторяя слова де Тревиля. – Полицейское дело! Что вы в этом понимаете? Занимайтесь своими мушкетёрами и не надоедайте мне. Послушать вас, так выходит, что если, по несчастию, арестуют одного мушкетёра, то вся Франция погибла. Сколько шуму из-за одного мушкетёра! Я велю арестовать их десять, чёрт возьми! Сто! Всю роту! И не хочу больше слышать об этом ни слова!

– Если мушкетёры подозрительны вашему величеству, – сказал Тревиль, – то они виноваты. И я готов, сударь, отдать вам мою шпагу, потому что, обвинив моих солдат, господин кардинал, несомненно, завершит дело тем, что обвинит меня самого. Так лучше я пойду в тюрьму вместе с Атосом, который уже взят, и с д’Артаньяном, которого, наверное, тоже скоро арестуют.

– Да уймётесь ли вы, гасконская голова? – прикрикнул король.

– Ваше величество, – продолжал Тревиль, не понижая голоса, – прикажите, чтобы мне вернули моего мушкетёра, или пусть его судят.

– Его будут судить, – сказал кардинал.

– Тем лучше! Тогда я прошу у его величества позволения самому защищать его.

Король побоялся вспышки.

– Если бы его высокопреосвященство, – сказал он, – не имел личных причин…

Кардинал видел, что хочет сказать король, и предупредил его:

– Прощу прощения, но если ваше величество видите во мне предубеждённого судью, то я отстраняюсь.

– Послушайте, Тревиль, – сказал король, – клянётесь ли вы мне памятью моего отца, что господин Атос был у вас, когда случилось происшествие, и, следовательно, не принимал в нём участия?

– Клянусь именем вашего славного отца и вашим именем, ибо вас я люблю и почитаю выше всего в мире.

– Подумайте, ваше величество, – проговорил кардинал. – Если мы отпустим арестованного, то как же мы узнаем истину?