Глава XIV
Незнакомец из Мёна

Причиной подобного стечения народа было не ожидание человека, которого должны повесить, люди сбежались посмотреть на уже повешенного.

Карета, остановясь на минуту, двинулась дальше и сквозь толпу продолжала путь. Въехала на улицу Сен-Оноре, повернула на улицу Добрых Детей и остановилась у невысокого подъезда.

Дверь открылась. Двое солдат приняли на свои руки Бонасье, поддерживаемого полицейским, толкнули его в проход, провели по лестнице и оставили в передней.

Эти передвижения совершались безо всякого участия Бонасье.

Он шёл как во сне, видел предметы сквозь туман. Уши его слышали звуки, не понимая их. Если бы его в эту минуту казнили, он бы не сделал ни малейшего движения, чтоб защищаться, не проронил бы ни звука, чтобы просить пощады.

Он остался сидеть на скамье, прислонясь спиной к стене, свесив руки, там, где его посадили солдаты.

Но так как, осторожно осматриваясь кругом, он не заметил никаких угрожающих предметов, так как ничто не указывало на опасность, так как скамейка была довольно мягкая, стена покрыта красивою кордуанской кожей, а у окна были занавеси из красивой шёлковой материи, перехваченные золотыми скобами, – то Бонасье мало-помалу понял, что страх его преувеличен, и начал поворачивать голову вправо и влево, вверх и вниз.

После этих движений, которым никто не препятствовал, он приободрился, рискнул переставить одну ногу, потом другую.

Потом, опираясь на руки, он поднялся со скамьи и встал на ноги.

В эту минуту офицер приятной наружности приподнял портьеру, продолжая говорить с кем-то, кто находился в соседней комнате, и потом обратился к пленнику.

– Это вас зовут Бонасье? – спросил он.

– Да, господин офицер, – прошептал лавочник, сам ни жив ни мёртв, – к вашим услугам.

– Войдите, – сказал офицер.

Он пропустил Бонасье вперёд. Галантерейщик повиновался и вошёл в комнату, где, по-видимому, его ожидали.

Это был просторный кабинет. Стены были увешаны всякого рода оружием; воздух в комнате был спёртый и душный, и в камине уже горел огонь, хотя был лишь конец сентября. Посредине комнаты стоял четырёхугольный стол, заваленный книгами и бумагами, поверх которых развёрнут был огромный план города Ла-Рошели.

У камина стоял человек среднего роста, высокомерной и гордой наружности, с проницательными глазами, широким лбом и худощавым лицом, которое казалось ещё длиннее от эспаньолки. Хотя ему было не более тридцати шести – тридцати семи лет, волосы, усы и эспаньолка начинали уже седеть. Хотя он был без шпаги, он был во всём похож на военного, и высокие сапоги его, слегка ещё запылённые, показывали, что в этот день он ездил верхом.

Этот человек был Арман Жан дю Плесси, кардинал де Ришелье, не такой, каким обычно его изображают, не согбенный старик, страдающий, словно мученик, расслабленный, с угасшим голосом, погребённый в глубокое кресло, как в ранний гроб, живущий только силой своего гения и поддерживающий борьбу с Европой только вечным напряжением мысли, но такой, каким он был действительно в это время, то есть ловкий и изящный кавалер, уже тогда слабый телом, но поддерживаемый силой духа, сделавшей из него одного из самых необыкновенных людей, когда-либо существовавших. Этот человек, поддержав герцога Неверского в герцогстве Мантуанском, взяв Ним, Кастр и Юзес, готовился изгнать англичан с острова Ре и начать осаду Ла-Рошели.

При первом взгляде ничто в нём не выдавало кардинала, и тем, кто не знал его в лицо, невозможно было угадать, перед кем они находятся.

Бедный галантерейщик остановился у дверей, а глаза описанного нами человека устремились на него и, казалось, хотели проникнуть в глубину прошлого.

– Это и есть Бонасье? – спросил он после минутного молчания.

– Да, монсеньор, – ответил офицер.

– Хорошо. Дайте мне эти бумаги и оставьте нас.

Офицер взял со стола указанные бумаги, подал их кардиналу, низко поклонился и вышел.

Бонасье догадался, что эти бумаги – протоколы допросов его в Бастилии. Время от времени человек у камина поднимал глаза от бумаг и вонзал их, как два кинжала, в самое сердце бедного лавочника.

После десятиминутного чтения и десятисекундного обзора кардинал составил своё мнение.

– Эта голова никогда не помышляла о заговорах, – проворчал он. – Но всё равно, посмотрим. Вас обвиняют в государственной измене, – сказал медленно кардинал.

– Мне это уже говорили, монсеньор, – вскричал Бонасье, давая допрашивавшему тот титул, который давал ему офицер, – но клянусь вам, что я ничего об этом не знал!

Кардинал сдержал улыбку.

– Вы были в заговоре с вашей женой, с госпожой де Шеврёз и герцогом Бекингемом.

– Я точно слышал от неё все эти имена, монсеньор, – отвечал купец.

– При каких обстоятельствах?

– Она говорила, что кардинал де Ришелье заманил герцога Бекингема в Париж, чтобы погубить его и с ним королеву.

– Она это говорила?! – гневно вскричал кардинал.

– Да. Но я сказал ей, что она напрасно говорит такие вещи и что его высокопреосвященство не способен…

– Молчите! Вы глупец! – сказал кардинал.

– Это самое мне отвечала и жена моя.

– Знаете ли вы, кто похитил вашу жену?

– Нет.

– Но вы имеете подозрения?

– Да, монсеньор, но эти подозрения, как мне кажется, не понравились господину комиссару, и у меня их больше нет.

– Жена ваша сбежала. Вы это знали?

– Нет, монсеньор. Я узнал об этом уже в тюрьме от господина комиссара, человека очень любезного.

Кардинал опять сдержал улыбку.

– Так вы не знаете, что стало с вашей женой после её бегства?

– Совершенно не знаю. Она, должно быть, вернулась в Лувр.

– В час ночи её там ещё не было.

– Ах, боже мой! Так что же с ней стало?

– Не беспокойтесь, это скоро узнают. От кардинала ничего нельзя скрыть, кардинал знает всё.

– Если так, то полагаете ли вы, монсеньор, что кардинал согласится сообщить мне, что сталось с моей женой?

– Может быть. Но прежде вы должны сознаться во всём, что вам известно об отношениях вашей жены и госпожи де Шеврёз.

– Но я об этом ничего не знаю, монсеньор, я никогда её не видел.

– Когда вы приходили за вашей женой в Лувр, возвращалась ли она прямо домой?

– Почти никогда. Она отправлялась к торговцам полотном, куда я её и водил.

– А сколько было этих торговцев полотном?

– Два, монсеньор.

– Где они живут?

– Один – на улице Вожирар, другой – на улице Лагарп.

– Входили ли вы с ней к ним?

– Никогда, монсеньор. Я ждал её у дверей, на улице.

– А чем она объясняла, что заходит одна?

– Ничем не объясняла. Велела ждать, и я ждал.

– Вы очень снисходительный муж, любезнейший господин Бонасье, – сказал кардинал.

– Он меня назвал «любезнейший господин Бонасье», – проговорил едва слышно лавочник. – Чёрт возьми! Дела, похоже, поправляются!

– Вы бы узнали двери, в которые входила ваша жена?

– Да, монсеньор.

– Помните ли вы номера?

– Номер двадцать пять по улице Вожирар и номер семьдесят пять по улице Лагарп.

– Хорошо, – сказал кардинал.

При этих словах он позвонил в серебряный колокольчик. Вошёл офицер.

– Позовите ко мне Рошфора, – сказал кардинал ему вполголоса. – Пусть он придёт тотчас, если возвратился.

– Граф здесь, – сказал офицер, – и также настоятельно желает переговорить с вашим высокопреосвященством.

– В таком случае пусть зайдёт! – сказал, оживляясь, Ришелье.

Офицер бросился из комнаты с той быстротой, с какой все слуги кардинала исполняли его приказания.

– С вашим высокопреосвященством! – пробормотал Бонасье испуганно.

Не прошло пяти секунд после ухода офицера, как дверь снова открылась и вошёл мужчина.

– Это он! – вскричал Бонасье.

– Кто он? – спросил кардинал.

– Тот, кто похитил мою жену.

Кардинал позвонил вторично. Офицер появился снова.

– Сдайте этого человека на руки солдатам, которые его привели, и пусть он ждёт, пока я его позову опять.

– Нет, монсеньор, нет, это не он! – вскричал Бонасье. – Уверяю вас, я ошибся! Это другой, вовсе на него не похожий. Этот господин, несомненно, честный человек.

– Уведите этого глупца! – приказал кардинал.

Офицер взял Бонасье под руку и повёл в переднюю, где ждали солдаты.

Человек, вошедший к кардиналу, нетерпеливо проводил глазами Бонасье и, лишь только за ним захлопнулась дверь, сказал, приближаясь к кардиналу:

– Они виделись.

– Кто? – спросил Ришелье.

– Она и он.

– Королева с герцогом! – воскликнул кардинал.

– Да!

– И где же?

– В Лувре.

– Вы уверены в том?

– Совершенно уверен.

– Откуда вам это известно?

– От госпожи де Ланнуа, всецело преданной вашему высокопреосвященству, как вы изволите знать.

– Почему же она не сообщила об этом раньше?

– Случайно или из недоверия королева велела ей ночевать в своей спальне и не отпускала её весь день.

– Ну что ж, на этот раз мы побеждены. Постараемся отыграться.

– Я приложу все силы, монсеньор, будьте уверены.

– Как это произошло?

– В половине первого королева была со своими дамами…

– Где?

– В своей спальне…

– Хорошо.

– Вдруг ей подали платок от кастелянши…

– И что же?

– Королева разволновалась и, несмотря на румяна, побледнела.

– Продолжайте же!

– Она, однако, встала и сказала изменившимся голосом: «Подождите меня десять минут, я скоро вернусь». Затем открыла дверь алькова и вышла.

– Почему же госпожа де Ланнуа не уведомила вас тотчас же?

– Ничего ещё не было известно наверняка, к тому же королева сказала: «подождите меня», и она не смела ослушаться королевы.

– И сколько времени королева отсутствовала?

– Три четверти часа.

– Кто-нибудь из дам сопровождал её?

– Только донья Эстефания.

– И королева потом вернулась?

– Да, но только чтобы взять маленький ларчик из розового дерева со своей монограммой, и опять вышла.

– А когда она затем вернулась, ларчик был при ней?

– Нет.

– Знает ли госпожа де Ланнуа, что было в этом ларчике?

– Да, алмазные подвески, которые его величество подарил королеве.

– Значит, она возвратилась без ларчика?

– Да.

– И госпожа де Ланнуа полагает, что она его отдала Бекингему?

– Она в этом уверена.

– Почему?

– Сегодня госпожа де Ланнуа, как камерфрейлина её величества, искала этот ларчик, делая вид, что беспокоится, не находя его, и наконец спросила о нём у королевы.

– И что королева?

– Королева покраснела и сказала, что, сломав накануне один подвесок, велела отдать его в починку своему ювелиру.

– Надо сходить и узнать, так ли это.

– Я ходил.

– И что же ювелир?

– Ювелир ничего об этом не знает.

– Прекрасно, Рошфор! Ещё не всё потеряно, и, может быть… может быть, всё к лучшему!

– Я не сомневаюсь, что гений вашего высокопреосвященства…

– …исправит ошибки его поверенного, не правда ли?

– Я именно это хотел сказать, если б ваше высокопреосвященство дозволили мне закончить фразу.

– А знаете ли вы, где скрывались герцогиня де Шеврёз и герцог Бекингем?

– Нет, монсеньор, мои люди не могли сообщить мне ничего определённого на этот счёт.

– А я знаю.

– Вы, монсеньор?

– Да, или по крайней мере догадываюсь. Один из них, или одна, – на улице Вожирар, другой – на улице Лагарп. Адреса мне известны – номер двадцать пять и семьдесят пять.

– Прикажете ли, ваше высокопреосвященство, чтобы я велел задержать обоих?

– Вы опоздали: они, верно, уже уехали.

– Всё равно, можно хотя бы в этом удостовериться.

– Возьмите десять человек из моей стражи и осмотрите оба дома.

– Иду, монсеньор.

И Рошфор стремительно вышел из комнаты.

Кардинал раздумывал о чём-то, оставшись один, и наконец позвонил в третий раз.

Снова явился тот же офицер.

– Приведите арестованного, – сказал кардинал.

Бонасье ввели вновь, и по знаку кардинала офицер удалился.

– Вы меня обманули, – строго сказал кардинал.

– Я! – вскричал Бонасье. – Я обманул ваше высокопреосвященство?!

– Ваша жена ходила на улицы Вожирар и Лагарп не к торговцам полотном.

– А к кому? Боже мой!

– К герцогине де Шеврёз и герцогу Бекингему.

– Да, – сказал Бонасье, углубляясь в воспоминания, – да, ваше высокопреосвященство правы. Я несколько раз говорил жене, что странно, что торговцы полотном живут в таких домах, где нет и вывески, но всякий раз жена моя начинала смеяться. Ах, ваше высокопреосвященство! – продолжал Бонасье, бросаясь к ногам Ришелье. – Вы кардинал, великий кардинал, гений, которому все поклоняются!

Как ни мелко было торжество над существом таким заурядным, как Бонасье, но кардинал наслаждался им минуту. Потом, почти тотчас, как если бы новая мысль озарила его, он улыбнулся и протянул руку лавочнику.

– Встаньте, друг мой, – сказал он ему, – вы честный человек.

– Кардинал взял меня за руку! Я коснулся руки великого человека! – вскричал взволнованный Бонасье. – Великий человек назвал меня своим другом!

– Да, мой друг, да, – сказал кардинал отеческим тоном, который он умел принимать иногда, но который обманывал только тех, кто его не знал, – и так как вас подозревали напрасно, то вас следует вознаградить. Возьмите этот мешочек со ста пистолями и простите меня.

– Мне простить ваше высокопреосвященство! – воскликнул Бонасье, не решаясь взять мешочек и, по-видимому, полагая, что это только шутка. – Но вы же вольны меня арестовать, вы вольны меня подвергнуть пытке, вольны повесить. Ваша власть, и я бы не мог против этого сказать ни слова. Простить ваше высокопреосвященство? Помилуйте, что вы говорите!

– А вы, любезный господин Бонасье, очень великодушны. Я вижу это и благодарю вас. Итак, вы возьмёте деньги и уйдёте не слишком огорчённым?

– Я ухожу в восхищении, монсеньор.

– Прощайте же, или, лучше, до свиданья, потому что я надеюсь, что мы ещё встретимся.

– Когда угодно будет вашему высокопреосвященству: я всегда к вашим услугам.

– Не сомневайтесь, мы будем видеться часто: я нахожу необыкновенное удовольствие в беседе с вами.

– О, ваше высокопреосвященство!

– До свиданья, господин Бонасье, до свиданья!

Кардинал сделал ему знак рукою, на который Бонасье отвечал, кланяясь до земли. Потом он вышел, пятясь, и из передней до кардинала донеслись его громкие крики:

– Да здравствует монсеньор! Да здравствует великий кардинал!

Кардинал с улыбкой слушал это шумное выражение восторженных чувств Бонасье. Когда же возгласы лавочника стали затихать в отдалении, он произнёс:

– Вот человек, который готов будет пожертвовать для меня жизнью.

Затем кардинал стал с величайшим вниманием рассматривать карту Ла-Рошели, развёрнутую на его столе, и стал карандашом прочерчивать линию, по которой должна была пройти знаменитая дамба, которая полтора года спустя закрыла порт осаждённого города.

Пока он сидел, погрузившись в стратегические планы, дверь раскрылась и вошёл Рошфор.

– Ну что? – спросил кардинал, поднимаясь с живостью, которая доказывала, какую важность он придавал поручению, возложенному на графа.

– Действительно, – отвечал тот, – молодая женщина лет двадцати шести – двадцати восьми и мужчина лет тридцати пяти – сорока жили – он четыре, а она пять дней – в домах, указанных вашим высокопреосвященством, но женщина уехала этой ночью, а мужчина – сегодня утром.

– Это были они! – вскричал кардинал, смотревший на часы. – Теперь слишком поздно преследовать их. Герцогиня, наверное, в Туре, а герцог в Булони. Настигнуть его теперь удастся только в Лондоне.

– Каковы будут приказания вашего высокопреосвященства?

– Ни слова о случившемся. Пусть королева ничего не подозревает, пусть не знает, что нам известна её тайна, пусть думает, что мы занимаемся каким-либо заговором. Пошлите ко мне канцлера Сегье.

– А что ваше высокопреосвященство сделали с этим человеком?

– С каким? – спросил кардинал.

– С этим Бонасье?

– Я сделал с ним то, что было должно: я сделал его шпионом собственной жены.

Граф Рошфор поклонился с почтением человека, сознающего превосходство своего учителя, и вышел.

Оставшись в одиночестве, кардинал сел за стол, написал письмо, запечатал его своей печатью и затем позвонил. Офицер вошёл в четвёртый раз.

– Позовите ко мне Витре, – сказал он, – и скажите ему, чтобы он готовился в дорогу.

Минуту спустя человек, которого он требовал, стоял перед ним, в сапогах со шпорами.

– Витре, – сказал кардинал, – вы тотчас же отправляетесь в Лондон. Не останавливайтесь в дороге ни на минуту. Передайте это письмо миледи. Вот чек на двести пистолей, подите к моему казначею и велите выдать вам эту сумму. Вы получите столько же, если вернётесь назад через шесть дней и если точно исполните моё поручение.

Гонец молча поклонился, взял письмо, чек и вышел.

Вот что заключалось в письме:

«Миледи!

Будьте на первом балу, на котором будет герцог Бекингем. У него на камзоле будет двенадцать алмазных подвесков, приблизьтесь к нему и отрежьте два из них.

Как только эти подвески будут у вас в руках, известите меня об этом».