Глава 5

Павлин Виноградов покинул Шенкурск на пароходе 3 августа. Его путь лежал к устью реки Ваги и дальше на Север. Он хотел лично увидеть, до каких пределов продвинулись белые и где есть возможность организовать оборону, чтобы не допустить падения Котласа. Для безопасности на борт он взял несколько заложников из числа состоятельных граждан города. Остальным пригрозил расправой в случае неповиновения.

Ревекка Пластинина решительно желала ехать с ним, для нее, преклонявшейся перед сильной личностью, Виноградов был героем.

Но шенкурские товарищи были категорически против жидовки и несогласно мотали головами. Пластининой с ее выходками им хватило еще в конце июля.

– К сожалению, я не могу вас взять с собой, – уловив общее настроение, сказал Виноградов, – война, тем более на воде, дело не женское. К тому же у вас есть муж, и он вряд ли согласится.

– Причем здесь муж? Я сама решаю, что делать и как, – Пластинина сдвинула брови, – так вы берете меня, товарищ Павлин?

– К сожалению нет, не могу, не имею возможностей, кроме того, несознательные матросы считают, что женщина на корабле – это плохая примета, – попробовал отшутится Виноградов.

– Хорошо, – недобро сверкнула глазами Ревекка Акибовна, – как знаете. Тогда я поеду в Вологду, а там посмотрим, может быть, направлюсь в Москву к товарищу Ленину.

– Сказала тоже, к Ленину, – загудели шенкурские, – жди, гадай, примет он тебя или нет.

– Примет, – решительно сказала Пластинина, – обязательно примет.

– Брешет баба. После того, как побывала в плену у Ракитина, совсем рехнулась, – решили шенкурские большевики.

– Так вы берете меня с собой? – Почти угрожающе снова спросила Виноградова Ревекка.

– Это невозможно, – ответил Павлин Федорович.

– Ну, как знаете, – Пластинина, повернувшись, пошла прочь.

Обожание моментально сменилось ненавистью. Так могут поступать только неуравновешенные, склонные к истерике натуры. Ревекка Акибовна как раз была из той когорты. В глубине души она затаила на Виноградова злобу, хотя на людях всегда говорила об их товарищеских отношениях.

Тем же днем Пластинина уехала на станцию Коноша, где вскоре и произошла её судьбоносная встреча с комиссаром Кедровым. Рассказав ему о делах в Шенкурске, она расположила командира Советской ревизии к себе. С тех пор начались их неслужебные отношения, о которых знали все вокруг, включая мужа. Но клятва свободной любви была для него священна, и супруг смотрел на проделки жены со спартанским спокойствием.

Оказавшись в вагоне Кедрова, она отправилась с ним в Москву и попала на прием к председателю Совнаркома. Там выяснилось, что Пластинину хорошо знает сам товарищ Ленин по годам эмиграции в Швейцарии. После этого авторитет Ревекки Акибовны в глазах комиссара Кедрова поднялся на неслыханную высоту. Он сделал ее своей правой рукой, и уже в августе 1918 года Вологда, где расположился штаб сначала Советской ревизии, потом Завесы, узнала о существовании истерички и садистки Ревекки, в руки которой лучше не попадать.

5 августа, оказавшись на Двине, Павлин Виноградов узнал от местных жителей, что белые продвигаются вверх по реке без всякого сопротивления. Впереди у них был Двинской Березник, потом Устье Ваги, а оттуда через два-три дня они вполне могли достичь Котласа. Необходимо было срочно собрать все имеющиеся силы в единый кулак.

– Что будем делать с заложниками? – Спросил его кто-то из окружения. – Освобождать?

– С какой стати?

– Так все, добрались до Двины, нападения со стороны шенкурских бунтовщиков можно не бояться, они сюда не пойдут, дальше своих деревень их воевать не заставишь.

– Зря кормить эту сволочь действительно нечего, – подумав, сказал Виноградов. – Поэтому, – он сделал паузу, – приказываю расстрелять.

– За что? – Ахнули шенкурята.

– Для определения вины нам не нужно никаких доказательств, кроме происхождения, – усмехнулся Виноградов, – знаете, кто это сказал?

Окружение снова замотало головами.

– Ленин! – Многозначительно закончил фразу Павлин. – Немедленно исполнять! – Рявкнул он, сорвавшись на крик.

Шестерых шенкурских заложников расстреляли на пустынном двинском острове, тела спихнули прикладами в воду, чтобы не возиться с могилами.

На людей Виноградов производил двоякое впечатление: по виду разночинец, в Архангельске он ходил в костюме, при галстуке и шляпе, всегда в круглых, как у студента, очках. У него были слегка оттопыренные уши и пухлые губы, никакого намека на мужественность. На Двине он переоделся в длинную солдатскую шинель без знаков различия. Но каждый красноармеец, включая самые буйные головы из числа матросов-балтийцев знал, кто это такой, и боялся.

За неброской внешностью у Виноградова скрывался яростный характер идейного противника самодержавия и буржуазного строя, революционера, готового за идею идти на любые жертвы, не щадя и себя самого.

Еще мальчишкой он принял участие в событиях революции 1905 года, потом вступил в социал-демократическую партию большевиков, проникся ненавистью к самодержавию. Когда пришло время служить в армии, Павлин пустился в бега, поэтому попал в солдаты только в 1913 году, когда его призыв уже закончил свою военную службу.

Виноградов категорически не желал служить отечеству, отказался присягать царю и в итоге попал в дисциплинарный батальон. Там он занимался антиправительственной агитацией, оказался под судом и был приговорен к восьми годам тюрьмы. Сначала Павлин Федорович Виноградов, так написано на обложке его уголовного дела, находился в полутемных казематах Петропавловской крепости, затем был отправлен в Сибирь. Февральская революция освободила его из застенков. На память о годах заточения осталось плохое зрение и необходимость всегда носить очки.

Прошедший «тюремные университеты» Виноградов знал, как заставить людей подчиняться приказу и, оказавшись в роли командира Двинского фронта, сразу же принялся железной рукой наводить порядок среди подчиненных, всеми силами старясь поднять боевой дух и дисциплину.

Он сумел организовать дело так, что в кратчайшие сроки разрозненные отряды революционной гвардии и моряков-балтийцев не только превратились в сдерживающую силу, но и перешли в наступление. Отряды Виноградова встали на пути союзников и заставили их отказаться от планов захвата Котласа осенью 1918 года.

Вскоре к красным подошло подкрепление, и район боевых действий между Двинским Березником, деревнями в нижнем течении Ваги и местностью Тулгас, превратился в важный Двинской или, как его называли белые, Речной фронт.

– Товарищ Павлин, как это вы все успеваете: и восстание кулацкое подавили, и оборону по Двине организовали? – Спросил Виноградова один из представителей Архангельского исполкома, почти в полном составе сбежавшего в Котлас.

– Я безумно устал, – вдруг сказал ему «железный Павлин», протирая очки, – я не сплю уже две недели, крайне измотан, но замены нет, и я должен сдержать удар белых. Советская власть в опасности, и я не могу иначе, не имею права.

– Да, да, – согласились присутствующие, – положение тяжелое.

В течение нескольких дней Виноградов вооружал суда и уже 10 августа силами трех кораблей появился в районе Двинского Березника. Оставленный им в устье Ваги отряд не оказал сопротивления, и Березник 8 августа без боя был занят отрядом французов и русских белогвардейцев. Однако дальше белым продвинуться не удалось. Пароход «Заря» с экипажем из 12 человек был отправлен в разведку, обстрелян красными, получил повреждения и вынужденно выбросился на берег. Экипаж покинул судно и отправился назад в Березник, сообщив, что впереди красные войска, которые оказывают серьезное сопротивление.

В первые же дни солдаты из отрядов Виноградова устроили на Двине и в низовьях Ваги настоящий террор: палили по всем, у кого видели оружие. В деревне Шидрово они убили священника, которого командир заподозрил в симпатиях к белым. С каждым днем, хмелея от вседозволенности, он вел себя все более жестоко и развязно.

Крестьяне боялись власть, которую представлял Виноградов, и тщедушный на вид очкарик в грязной шинели чувствовал себя вершителем судеб. Он был счастлив, поскольку видел, что дело революции зависит в том числе и от его действий, поэтому вел себя решительно и часто безрассудно.

Несомненно, у него был талант организатора и пропагандиста. Но рядом не было никого, кто бы мог обуздать пьянеющего от крови бывшего рабочего. Борьба за благо народа прямо на глазах превращалась в борьбу с самим народом. Он думал о том, что эти темные, угрюмые двинские крестьяне есть враги советской власти, и тех, кто не подчинится, надо уничтожать. Уклад крестьянской жизни, религиозность, почитания традиций он отрицал, считая это дикостью и пережитками прошлого.

«Все, кто не верит в революцию и не поддерживает ее, – говорил Виноградов, – должны быть подвергнуты самой жестокой расправе. Крестьянская среда по сути своей мелкобуржуазна, а, значит, классово чужда рабочим. На смену всем этим хозяйчикам-единоличникам должны прийти сельские пролетарии, которые понимают нужды рабочего класса, только тогда деревня заживет по-новому».

В ночь с 10 на 11 августа Виноградов с группой моряков на пароходах «Могучий» и «Богатырь» под покровом темноты скрытно, остановив машины, подошел к Двинскому Березнику. Белые их не ждали. У пристани были пришвартованы корабли союзников. Горели судовые огни, лучше мишени не придумать. Павлин дал приказ открыть огонь.

На вооружении у него кроме пулеметов были скорострельные малокалиберные пушки Маклина, попросту «макленки». По берегу ударили из всех стволов. В пламени загоревшегося строения Виноградов ясно увидел, что на пристани паника.

– Огонь, – крикнул он, хотя кричать надобности не было, вокруг и так все стреляли. Быстрое течение снесло пароходы большевиков ниже пристани. Виноградов приказал запустить машины, подняться вверх и снова открыть огонь.

Но на берегу, преодолев панику первых минут, уже приготовились к новой атаке. Застрочил пулемет, осыпая большевиков пулями.

– Полный вперед, – закричал Виноградов, стараясь поскорее уйти из зоны обстрела.

Маневр удался. Выше по течению пароходы ждала разведка с трофеем. Судно «Заря», оснащенное тремя пулеметами и брошенное командой в связи с повреждениями, досталось большевикам без боя.

От радости Виноградов бросился обниматься с бойцами. Это была хоть и маленькая, но победа. Хотя, почему же маленькая, обстрел пристани был удачен, возник пожар, захвачено судно с вооружением. Нет, это большая победа над врагом!

Суда вышли из боя, поднялись выше по реке на стоянку, и Виноградов отправил Кедрову телеграмму, где сообщил об успешном обстреле Двинского Березника и захвате ценного трофея.

На войне донесения играют особую роль. При передаче информации по восходящей, события иногда изменяются до неузнаваемости, исчезают одни детали, появляются другие. Так случилось и на этот раз.

Командир только что организованного Северо-Восточного участка «Завесы» Кедров, получив от Виноградова донесение, порадовал Ленина телеграммой:

«Наш отряд судов под командой товарища председателя Архангельского губисполкома Павлина Виноградова в ночь с 10 на 11 августа встретился с превосходящими силами противника в устье Ваги и нанес противнику поражение. Из пяти неприятельских судов судно «Заря» взято нами в плен со всеми припасами, грузами и четырьмя пулеметами».

В телеграмме Кедрова откуда-то появились новые детали. Судового сражения, как такового, не было, «Зарю» красные захватили случайно, судно стояло без охранения, большевиков не ждали, ну и пулеметов было три, а не четыре. Но все это мелочи, ведь победителей не судят.

На следующий день Ленин наложил на телеграмму Кедрова резолюцию: «В печать. Крупная победа над англичанами и белогвардейской сволочью».

Так незначительное по масштабам боевое столкновение выросло до размеров крупной победы.

Правда, удержать лавры победителя Виноградову не удалось. В новом донесении он сообщил, что на следующую ночь повторил набег на Березник. Но теперь к рейду большевиков белые были готовы. С берега ответили сильным пулеметным огнем, пришлось отойти.

Вскоре к большевикам прибыло подкрепление: личный состав и трехдюймовые пушки, боекомплект к которым почему-то отсутствовал. Тем не менее, Виноградов снова решил выйти в рейд. На сей раз его встретили пароходы белогвардейцев и при поддержке гидросамолета, взлетевшего прямо с реки, и обратили в бегство.

Посылая очередное донесение в Вологду в штаб «Завесы» Павлин Федорович оправдывался перед Кедровым:

«Считаю, что я не проиграл сражение у Березника, хотя и отступил на сорок верст вверх по Двине».

На самом деле сражение оказалось проигранным, ведь сорок верст вверх по реке – это серьезное отступление. Виноградов оставил противнику не пустынные берега, а важное в военном отношении устье реки Ваги, открыв белым дорогу на Шенкурск. Через неделю центр уезда оказался в руках союзников.

Город приветствовал освободителей. Из лесов вышли шенкурята, бунтовавшие против мобилизации во главе с Максимом Ракитиным.

– Эх, – узнав о падении Шенкурска, бросил Виноградов, – Надо было всю местную буржуазию в первый же день из пулеметов положить, чтоб другим неповадно было радоваться.

– Слышите? – Обратился он к окружению. – Никакой жалости к белогвардейской сволочи и пособникам капитала, пленных не брать, сочувствующих Антанте выявлять и расстреливать. Кто там жалел заложников-буржуев, выйти вперед! Никто не вышел.

– То-то же, – удовлетворенно заметил Виноградов.

На следующий день были арестованы несколько зажиточных мужиков и учитель. Их обвинили в помощи белогвардейцам и в назидание другим расстреляли.

Крестьяне угрюмо молчали. Они впервые видели, как свой брат рабочий, такой же русский, немало не сомневаясь, лишает жизни мирного землепашца только за то, что тот недоволен произволом властей и политикой продразверстки.

Говоря о том, что теперь все принадлежит народу, красные без стеснения забирали у крестьян не только излишки, но даже семенной фонд, ссылаясь на временные трудности и утверждая, что весной советская власть с семенами обязательно поможет, надо будет только написать заявление.

Крестьяне не верили. До них доходили слухи, что там, на стороне белых, никаких реквизиций нет, за продукты и фураж населению платят деньги. Целые волости были на грани бунта, кое-кто уходил в партизаны и на «ту» сторону. Для всеобщего восстания в верховьях Двины необходима была самая малость – грамотно спланированная агитация. Но этим белые пренебрегли, и большинство сочувствующих союзникам крестьян продолжало ждать, когда придут «спасители». Крестьянство с берегов Двины в деревнях, что выше по течению деревеньки под названием Сельцо, так никогда и не увидело интервентов. Война приняла локальный характер.

В историческом архиве сохранился журнал боевых действий красных на Северном фронте за август – начало сентября 1918 года. Там нет ни слова о потере Шенкурска, сухо и коротко об оставлении красными 5 сентября станции Обозерской. Нет ничего и о «крупной победе» Павлина Виноградова 10–11 августа на Двине. Зато помещено сообщение от 12 августа, из которого следует, что союзники на аэропланах патрулировали небо в районе деревни Сельцо, выше по течению Двины более чем на сорок верст, и Павлин Виноградов был уже там.

«12 августа над деревней Селецкая летали два гидро-аэроплана противника, появление которых вызвало у Вятского отряда и моряков панику, и они начали отходить. Но благодаря личному присутствию Виноградова части были успокоены и возвращены на прежние места», – сообщал журнал боевых действий.

Картина вырисовывалась не совсем героическая: Виноградов, напав на белых ночью, получил отпор, отступил и укрылся в Сельце.

Три парохода союзников в сопровождении аэропланов на следующий день 12 августа подошли к Сельцу и дали бой силам красных, едва не обратив в бегство Павлиново войско.

Получается, что не было никаких трехдневных боев у Березника, была ночная атака, и в ответ – наступление белых на Сельцо, едва не кончившееся развалом фронта.

Хорошее же воинство прислали Павлину Федоровичу!

Кедров был недоволен Виноградовым. Дела на Двинском фронте шли плохо, рапортовать об успешной обороне не получалось. Москва пока не требовала от командующего Завесой бодрых докладов о победах над империалистами и их белогвардейскими прихвостнями, но категорически была недовольна отступлением войск.

Мобилизация, которую проводили большевики, шла с трудом. Прибывавшие на фронт части были ненадежны. Одно дело сидеть в казармах на казенных харчах, другое – оказаться на фронте и погибнуть за идеалы революции. Была опасность, что недавно сформированные части перейдут на сторону белых и интервентов. Такие случаи уже встречались.

Во время мятежа в Архангельске половина тех, кто числился на службе в Красной армии, оказались в числе заговорщиков. Особенно чувствительно было, когда на сторону противника переходили целыми подразделениями. Кедров вспомнил о Беломорском конном отряде под командованием Андрея Берса. На первый взгляд – бравые ребята, гордость революции.

«Они прибыли в Архангельск перед самым переворотом, когда же успели разложиться? – Думал Кедров. – Видимо, изначально ждали удобного случая, чтобы изменить».

Революционный командир Берс, гордившийся своими левыми революционными взглядами, в одночасье стал ротмистром белой армии. Кедров не понимал: как же так, вчерашние соратники становятся врагами? Военспецы из штаба в Архангельске тоже оказались предателями и перешли на сторону белых. Верить нельзя было никому.

Мысли одна тяжелее другой охватывали командующего «Завесой» и, когда становилось совсем невмоготу, он звал к себе Ревекку Пластинину. В те вечера в Вологде было тихо, на кладбище за железнодорожным вокзалом никого не расстреливали, обыски и аресты не проводились, нарком отдыхал.

Утром следующего дня кошмар возобновлялся, и Вологда, не в силах противостоять силе Кедрова и его свирепой подруге, покорно склонила голову. Сопротивляться было некому. Одни заговорщики были расстреляны, другие арестованы и дожидались своей очереди в заключении, третьи бежали в Архангельск, к интервентам.

– Миша, зачем ты возишься с этим грубияном Виноградовым? Он не справляется с фронтом, отзови его и назначь на это место толкового командира, – Ревекка Акибовна выжидательно глянула на любовника.

– Где мне взять толкового? Толковые к белым бегут. Военспецам веры нет: вчера он с тобой на совещании обсуждал оперативные планы, а сегодня узнаём, что он же поставлял информацию белым или сбежал сам. Павлин идейный, он не сбежит.

– Мне он не нравится.

– Мне тоже, – Кедров улыбнулся и обнял Ревекку, – но что с того? Пока он на Двине, я могу быть спокоен, фронт будет сохранен. Понимаешь, слабые стороны товарища Павлина – рискованная наступательная тактика. Она соответствует его смелой, мятежной натуре, но вовсе не отвечает моменту. Основная задача сейчас заключается в обороне, а не в наступлении, в защите Котласа, а не в освобождении Архангельска. Это не только мое мнение. Это мнение товарища Троцкого.

– Переоценивать фактор личной храбрости Виноградова не стоит, – заметила Пластинина, – он идет напролом, рискует не только своей жизнью, но и теми ничтожными силами, которые составляют единственный боевой фонд во всем районе. Если бы он не убыл из Шенкурска, город бы мы удержали.

– Вернем твой Шенкурск, – ухмыльнулся Кедров, – нам бы только зимы дождаться. Позиция белых уязвима, ударим так, что покатятся до самого Архангельска. Виноградов правильно сделал, что ушел на Двину. Без преувеличения могу сказать: Павлин спас положение. Не было бы его и, возможно, бои велись бы уже за Котласом в районе Вятки. Поражение привело бы к оставлению Котласа и еще большей беде.

– Ты говоришь о нем, как о близком друге, а между тем, этот человек меня оскорбил.

– Чем же, голубушка? – Кедров игриво протянул руки к Пластининой.

– Он не доверяет мне, не взял с собой на Двину, сказал, что баба на корабле – не к добру. Во-первых, я ему не баба, а член Губисполкома, а во-вторых, это просто грубое мужицкое хамство.

– Хорошо, хорошо, – полушутя сказал Кедров, – мы его заменим и очень скоро, как только будет кем.

Он хитрил, заменить Павлина Федоровича возможности не было.

Ревекка после разговора выглядела довольной. Никто не смеет её унижать, тем более какой-то Виноградов.