Всеавгустейшая монархиня,
всемилостивейшая государыня.
Приемлю дерзость изъявить пред ВАШИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ о тех моих злоключениях, коим первою есть виною несчастное мое супружество за капитаном Федором Воейковым, с которым, к крайнему моему прискорбию, имею шестерых малолетных детей – 3-х мужеска, 3-х женска полов.
В течении онаго супружества близ 20 лет капли счастия своего не видала и не только бренный мой состав, но и саму душу мою сокрушающих и состраждущих различными обстоятельствами деяниев его (оных, хотя бы не желала изъявить пред вами, но как необходимо нужно для изъяснения сего моего дела и моей прозьбы), то должна с великою прискорбностию моей о том теперь сказать, что он, муж мой, с самых молодых лет своих обращался в различных гласных и ясных пороках и в наиважнейших преступлениях, оказавшейся как то: 1-е. Будучи еще лейб-гвардии в Конном полку вице-вахмистром, в 1767-м году во обще с отставным от армии подпорутчиком Афросимовым сочинил от имяни матери своей на имя купца Деклера в 15 000 р. фальшивой вексель; вместо ея представил посторонную подлую женщину, а к рукоприкладству вместо отца ея духовнаго – посторонняго попа, а сам порукою под тем векселем подписался, как по точной своей матери. За что по семилетнем содержании под стражею военным того полку судом приговорен был по силе законов к разным штрафам и к смертной казни, но по безприкладному ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА ко всем верноподданным милосердии, ради слез моих, пред освященнейшим престолом ВАШИМ пролитых, из ВЫСОКОМАТЕРНЯГО малолетным и несчастным нашим детям соболезнования ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕ ото всех тягчайших наказаний и смертной казни избавлен. А по ВЫСОЧАЙШЕЙ конфирмации на поднесенном от того полку доклада, последовавшей июля в 30-й день 1775-го года, когда он был 28-ми лет, повелели отослать его в Военную коллегию для определения в салдаты, а о товарище его, Афросимове, того ж года месяца и числа воспоследовала ВЫСОЧАЙШАЯ конфирмация на поднесенном об нем докладе от Сената 2-го департамента – по лишении чинов сослать вечно в Сибирь[25];
2-е. Находясь он под стражею при полку по столь важнейшему преступлению, но освободясь сам собою и, ночным временем, пришед в квартиру малороссианки маиорши Бурковской, дерзнул учинить над нею насилие, но по ея на то несогласию отмстил ей тогда ж тяжкими побоями, о чем она, Бурковская, в самое то время господину маиору конной гвардии Давыдову и в бывшую губернскую канцелярию произнесла прозьбы. Однако я в сем случае слезным моим убеждением и прошением как господина маиора Давыдова, так и обиженную к прощению ему той винности преклонила.
3-е. Когда уже муж мой был разжалован в армейския солдаты, то и тогда еще не воздержался он от продерзости своей, учиня против власти родителя своего новыя преступлении раззорением переславских деревень его, за что подал он, родитель его, в Военную коллегию на его в том, а равно и на жизнь его в опасных поступках прошение, изъясняя в нем, что он просит на него не яко на сына, но как на изверга рода человеческаго, по которому отца его прошению тою коллегиею и определено было сослать его в Сибирь в дальнейший гарнизон, но и от того несчастия, сколько я, любя его, столько ж и избавляя себя от сего пороку, чтоб не быть ссылошняго мужа женою (которой отец моим с ним детям), принуждена была к его помилованию преклонить его светлость князя Григория Александровича Потемкина, которой ради слез моих и из сожаления к тем малолетным нашим детям избавил его от того наказания с тем только, дабы не зделался отцу своему убийцею, чтоб быть ему при полку безотлучно, состоявшем тогда от Москвы за 1200 верст.
Сверх всех сих употребленных мною для спасения жизни его старания моим же попечением доставлено ему имение, ибо 4-е. Когда отец его за вышеписанныя и другия пред ним продерзости и пороки лишил было всего материнскаго имения разными переукреплениями на чужия имяна, но по поданному от меня ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА освященнейшей особе прошению, которое при ВЫСОЧАЙШЕМ ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА повелении в 1776-м году отослано к его сиятельству князь Александру Алексеевичу Вяземскому, по которому ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕМУ повелению наконец и уничтожен к переукреплению зделанной вексель в 30 000 ру[блей], а с накопившимися процентами едва не во 100 000 ру[блей], и описное по нем материнское имение доставлено ему, мужу моему, во владение, и 5-е. По смерти отца его, а в небытность мужа моего тогда в Москве, когда не стало родителя его, захвачено было мачихою его все движимое имение и деньги, в векселях состоящия, но моим же старанием возвращено ему от ней 50 000 ру[блей], которыми и заплатил 40 000 по фальшиво сочиненному и данному купцу Деклеру в 15 000 от него векселю, а наконец 6-е. Получил отставку с чином капитана столь милостиво, как небывалой в штрафах и наказаниях, и остался спокойным имения владельцем.
И за все сии мои старания клятвенно обещался он, муж мой, и быть мне благодарным напредьнаишее время, исправиться в своих пороках, а мне доставить спокойную жизнь. Но сия его клятва, а моя во исправлении его надежда вскоре к тому исчезли, ибо он, получа в имении своем полную власть, все прежния беды и крайность состояния своего забывши и как бы никогда с ним того не произходило, и клятву переменил. Любовь же и заслуги к нему мои так из совести своей удалил, что уже говорит ныне, бутто бы никакого моего старания об нем не имела, и он мне ничем за то не должен. И я столько была несчастлива, что, доставивши все ему благоденствие, нимало напредь успела в том, чтоб исправились чрез то его пороки: он паче прежняго, но наигоршее обратил[ся в] разврат и своеволие, впал в разорительную роскошь, пьянство, буянство, картежную игру и, ко всякой дерзости будучи наклонным, а также и к неистовству, разрушая сими пороками дворянское достоинство, пределы благопристойности и союз супружества. Сии гнусныя его деянии почитал он всегдашним своим предметом, упражнением и должностию. Но сколь таковыя его деянии не были для меня несносны и сколь я ими не оскорблялася, однако все сносила терпеливо, подкрепляема тогда будучи, с другой стороны, тем спокойством, что он сколько-нибудь сохранил еще долгу благопристойности, жил со мною вместе, а не розно. Управление дому и деревень было во обще, дети наши состояли в единственном моем об них призрении и никакой крайности не терпели и достойное воспитание и содержание имели; имение было не продано и не заложено, и за всеми его роскошьми проживал одни только годовые доходы, коих, кроме всяких домовых припасов, простирались до 10 000 ру[блей]. А по сему самому, сколько сил моих было, старалась переносить столь терпеливо, что не только посторонния, ниже мои родные того, что я от него претерпевала, ведать не могли, хотя и знали, но некоторую часть. Все способы к тому употребляла, все ту несчастную жизнь мою, а его пороки сколько по любви к нему, столько же и для детей наших, таить и закрывать и его оправдывать и защищать пред обществом людей, дабы таковою огласкою вовсе не ростроить жизни нашей, ободряя себя надеждою возвращения его в порядочную жизнь в согласность с его летами.
Но сего мною ожидаемого и последнее спокойствие мое погасло, и вся жизнь наша растроилась в плачевнейшее и самобедственное мне и детям моим страдание сверх чаяния уже нашего. Еще горшая востала на меня и детей моих буря, новое постигло поражение, новая утеснила нас крайность и бедствие, когда оной муж мой свел новое знакомство и прелюбодейной союз со вдовою титулярною советницею княгинею Катериною Несвицкою, по отце Чагиных[26]. И сия та самая коварная женщина есть корень всех моих злополучий и источник гибели детей наших и нашего имения. Она, льстясь имением мужа моего, не устыдилась явным с ним своим прелюбодейством расторгнуть священный союз брака и, обольстив его по его легкомыслию и распутности, обманами своими подвергнула своей власти, от чего всего нашего благополучия и дети наши лишились, и вся спокойная жизнь наша ею, Несвицкою, от нас удалена, по-видимому, на всю жизнь нашу, так что муж мой по слепой своей к ней привязанности зделался мне существенным тираном: вместо достойнаго детям воспитания добровольно погубил их, вместо доставления им наследственнаго имения зделал их нищими и в угодность ей проматывает все свое имение для ея обогащения и для удовольствования ея прихотей, от чего получаемой с родительскаго имения доход до 10 000 ру[блей] в год стал уже весьма недостаточен; вся економия растроилась, запасы истощились, начали накопляться долги, а безмерныя роскоши от часу более возрастать.
Но сего еще мало: он к большему моему наказанию па научению тоя Несвицкой начал делать разныя мне наглости, ругательства, мучения и едва не повсядневно бил по щекам, по голове, волосы на голове драл, дацкою собакою травил[27] и плетей для сечения меня требовал, руку и ногу переломить мне угрожал, слугам и служанкам своим приказывал мною наругаться, а моих собственных жестокостию своею разогнал и все, что я имела, серебро и брилианты обобрал, а, перевезя меня из московскаго в загородной дом свой, содержал тамо пять месяцов под караулом людей своих, как невольницу, не позволяя отнюдь мне выезжать, ни ко мне никого не допущать, так что все то время и родную мою мать[28] видеть не могла, ниже проведать ей обо мне было невозможно. Сам же отошел от меня жительствовать в другую половину того же дома, приставил к ней денной и ночной людей своих караул, дабы меня во оную не впущать, чтоб я ведать не могла о накоплении его долгов и о истощении его имения ко оной Несвицкой. И так денно и ночно у ней пребывал и, что только возможно ему было, то всем меня во угождение ей огорчал и оскорблял, от чего я пришла в разныя жестокия болезни, такия, что на весь мой век лишилась здоровья своего.
И так час от часу более возрастала тогда мое несчастие, а его жестокость и тиранство, которая крайность и самогорчайшее мое состояние принудила меня тогда искать способов по утолению моих злоключениев посредством его родственников и свойственников, а имянно князя Гаврилу Петровича Гагарина, за которым в супружестве мужа моего двоюродная сестра, и покойного генерал-аншефа Якова Лукича Хитрово супругу Анну Алексеевну, ему же, мужу моему, по матери его двоюродную тетку[29]. И он, князь Гагарин, по тому моему прошению многократно ездил в дом к Анне Алексеевне яко на медиаторской нам суд и на общей с нею совет, чтобы лутче мне в таких обстоятельствах помочь и проговаривая мне тогда: как, де, муж твой есть развращенной и пороками своими гласной человек не только всему обществу, но и самой ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ по его важнейших преступлениям, то, де, должно тебе его вовсе бросить, а в разсуждении имения, дабы оное как есть все родовое, а не им самим благоприобретенное, сохранено было в пользу малолетных наших детей, ехать в Петербург и, сославшись во всем на них, родственников его, и на существо гнусных и законам противных его деяниев, как прежних, так и нынешних, просить ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО, чтоб для пресечения лютовства его из ВСЕМАТЕРНЯГО к детям нашим милосердия движимое и недвижимое его имение повелеть бы заблаговремянно от него отобрать и отдать родственникам и свойственникам его в опеку. Детей же наших, поелику я, как небывалая в пороках, то [по] законам ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА имею в том пред ним, мужем моим, законное и неоспоримое преимущество, чтоб отдать их мне в материнское призрение – сыновей до совершенаго возраста, а дочерей до замужества, и повелеть из собираемых со онаго имения опекунам производить как мужу моему, так и мне з детьми по размотрению их пристойное содержание. Но я ему, Гагарину, во всем том его совете последовать отреклась, сказав, что я ни при каковой крайности и ни при каковых мужа моего ко мне жестокости розводу добровольного с ним зделать не могу и названием сим не только гнушаюся, но и страшуся, сожалея не только его, мужа моего, но и детей моих, коим он отец, и для того не хочу пред всем обществом обнаружить столь гнусныя мужа моего пороки, кои не только детям нашим, но и самой мне довольно соделают стыда и несчастия, а потому прошу его, Гагарина, в том только одном – подать нам руку помощи к спасению нашему, чтоб его, мужа моего, добропорядочно увещевать и чтоб советами его своими ввести в совесть и дать возчувствовать его развращенности и всеобщее наше несчастие, как мое, так и детей наших и собственное его, от чего, естли он не воздержит себя, то вечно мы погибнем. Каковое мое разположение и противу мужа моего тиранств терпение Анна Алексеевна, похваля, сказала ему, князю Гагарину, что оное мое намерение весьма порядочное. Если ж, де, он и после их того ему совету и увещания останется в прежних своих дебожах и в тиранстве противу меня, также и в незазорном с нею, Несвицкою, неистовстве, которая его коварством своим по его простоте и неосторожности интригами своими как слепова в петлю вогнала и порочному еще больше пороков и несчастия приумножила, единственно только для своей от него корысти в таковую его гибель довела, чтоб чрез то всю его имение обобрать ей себе, и он до такова дойдет мотовства по своей к ней ослепленной страсти, что не оставит ни единыя души себе и детям на пристанище и пропитание, в каком де случае, не допущая их до сего несчастия, должно им по родству помочь и воздержать его от того, не утруждая сею прозьбою ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА особу, а тоже, де, самое могут оне испросить от Правительствующаго Сената по силе ВЫСОЧАЙШАГО Учреждения о губерниях[30], на каковыя случаи зделаны ныне ВЫСОЧАЙШЕЕ узаконение к пресечению распутным людям мотовства, как есть, де, они ему госпожа генеральша Хитрово и он, князь Гагарин, ближайшие люди свойством. На что самое он, князь Гагарин, опорачивая мужа моего таковыя деянии, согласился и ему, мужу моему, о том объявили. Но муж мой, узная, какия приняты ими меры ко удержанию его распутнаго жития и мотовства, он, не хотя лишиться полновластия в ымении своем опекою, а также и от пороков своих отстать, но ко избавлению от того по наставлению княгини Несвицкой прибегнул он к тому ж князю Гагарину и столько в том предуспел, что нашел способ преклонить его уже к своему удовлетворению столь сильно, что ис покровителя моего зделался он, Гагарин, гонителем моим и тогда ж отступил от условия своего и обратился из одной чрезвычайности в другую: вместо обещаннаго мне защищения удостоверил уже его, мужа моего, в той безопасности, что он никогда опекою имения своего не лишится и что он будет первейший его протектор, и таковым удостоверением и наиболея поощрил мужа моего ко всякому страстей его стремлению и тем еще больше зделал разврат нашего союза, подав ему надежду и одобрение хуже прежняго себя вести, а меня гнать и ненавидеть.
О проекте
О подписке