Но как я, не желая при всех мужа моего пороках и жестокостях ко мне быть разводною женою, а паче чтоб оставить детей моих вовсе, и таковой предлагаемой мне мир и на добровольное расторжение брака согласиться не могла. Средств же к примирению никаковых уже не оставалось, то по сей моей и детей моих крайности могу сказать по совести, что противу воли моей, но доведена будучи деяниями мужа моего до того, что принуждена была ехать обратно в Петербург и подать Правительствующаго Сената во 2-й департамент прошение с прописанием законных подозрений, за которыми я дела моего в Москве иметь не могу, и с подробным объяснением всех вышеписанных обстоятельств. По которому моему прошению 1787-го году марта от 16-го на основании ВЫСОЧАШАГО о губерниях Учреждения 84-й и 391-й статей и было определено, чтоб к господам главнокомандующему в Москве генерал-аншефу, сенатору и ковалеру Петру Дмитриевичу Еропкину и к правящему должность рязанского и танбовскаго генерала-губернатора Гудовичу послать указы, предписав, дабы по жительству мужа моего и по случаю всех произшествий в Москве, а по состоянию недвижимаго его имения в Резанском наместничестве, учиня между собою надлежащее сношение и войдя во всю подробность моего прошения и во всех частях в разсмотрение, поступили по точной силе означенных ВЫСОЧАШАГО Учреждения статей. И ежели окажется все то мужа моего неистовство, как я показываю, и дети наши точно лишены пристойного содержания, взять потребныя меры, також и об московском полицыймейстере Годене в объявленном преступлении должности изследовать по законам без всякаго упущения. Но как на сей Правительствующаго Сената указ господин главнокомандующий в Москве представил, что он по свойству с мужем, по силе 1724-го года ноября 13-го^[39] дня указа в разсмотрение по сему делу входить, ни с господином Гудовичем сношение иметь, ни решения по сему делу своего дать не может, а препоручил все оное московскому губернскому правлению, то по тому его, господина Еропкина, представлению, а равно и по вторично поданному от меня прошению, чтоб дело сие благоволено было препоручить одному резанскому правящему должность генерала-губернатора господину Гудовичу вторичным Правительствующаго Сената того ж года июня от 4-го числа указом возложена вся оная должность на одного уже господина Гудовича с таковым в том указе изъяснением, что ВЫСОЧАЙШАГО Учреждения о губерниях по статье 84-й таковыя дела по существу своему относятся к генерал-губернаторов, а до губернскаго правления не принадлежат, а потому Московскому губернскому правлению и представлено одно только, что принадлежит до изследования московскаго полицейместера Годеня. Мужу же моему, чрез кого надлежит, велено объявить, чтоб немедлено явился к резанскому правящему должность генерала-губернатора господину Гудовичу. И я уже уповала, что таковыми милостивыми Правительствующаго Сената указами положен предел моим несчастиям и гонению мужа моего, но здесь паче прежняго ввергнута была в утеснение и в горчайшия обстоятельства.

Означенной правящей должность генерала-губернатора Гудович вместо исполнения по двум Правительствующаго Сената указам на основании ВЫСОЧАЙШАГО Учреждения о губерниях 84-й и 391-й статей в прошении моем зделать законное удовлетворение и о дурных его, мужа моего, поступках учинить законное поступление как о таковом человеке, о каковых закон ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА 1785-го года апреля от 21-го числа жалованныя Российскому дворянству грамоты^[40] предписывает 65-ю статьею^[41], дозволили ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО собранию дворянства изключить из онаго дворянина, которой опорочен судом или котораго явный или безчестный порок всем известен, хотя бы и судим еще не был, пока оправдается, и по узаконению 1787-го года, апреля 21-го дня состоявшагося, по 17-му и 37-му пунктам^[42]. Но он, вместо того, чтоб по силе узаконениев произвесть дело сие о преступлениях мужа моего в узаконенных на таковыя дела присудственных местах разобрание, повел оное не по предписанной ему должности, а в точную противность 1780-го года сентября 26-го дня указа, которым повелено: «поступая по прямому разуму ВЫСОЧАЙШИХ Учреждений и других узаконений, коим первое служит подпорою, никто б из генерал-губернаторов и правящих ту должность, и других начальников не делал от себя собственно никаких установлений, но всю власть звания своего ограничивал во охранение сих установлений и в тех пунктах, кои по точному и словесному смыслу ему в должность предписаны, тем более, что все части, кои требуют устройства и поправления, конечно, не будут оставлены по порядку без внимания» ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА^[43]. Но он, господин Гудович, как скоро я приехала в Рязань и явилась к нему в дом, оказал мне свою немилость и гнев и с наичувствительнейшею мне обидою и прискорбностию изволил меня порицать, безчестить и с великим ко мне пренебрежением проговаривал, для чего я осмелилась мимо всех присудственных в Москве мест просить о переводе производством дела моего к нему в Рязань, и, не войдя в существо дела онаго ни мало, изволил называть его, что оно есть не уголовное, пустое и ничего не стоющее, ничего в себе не заключающее и ему весьма противное. А потом принуждал весьма усильным образом меня к миру с мужем моим и чтоб все претензии, на нем отыскиваемыя, прекратила, а получала бы от него, мужа моего, как какая-либо наложница, содержание по 500 ру[блей] в каждой год, а при том бы взяла б себе, ежели хочу, одну пятилетнею дочь, уграживая при том, если я с ним, мужем моим, не помирюся, как он, Гудович, мне приказывает, то всемерно буду о том сожалеть, потому что после и того, де, не получу. То тогда он мне определял, сказывая при том: дело, де, твое продолжится волокитою, а муж твой тем временем по невоздержности своей и достальное имение промотает, и дети, де, ваши чрез то будут нищие.

Я же на таковое его предложение принуждена была объясниться, что, естли б я и согласилася на таковой мир, но оным ни себе, ни детям нашим не доставила б ни малейшаго спасения и облехчения от бедствия нашего, равно так и мотовства имению нашему не пресекла бы, а тогда-то уже бы он безо всякой опасности и достальное промотал бы, так что не только погоднаго бы мне содержания не из чего было производить, но и сам бы, лишась имения своего, а стал бы скитаться, пришедши в сущую бедность. И так по сим обстоятельствам нельзя мне на сем предложении решить судьбу мою и детей моих, чтоб быть мне у мужа моего на содержании, да и весьма неприлично, ибо я ему жена законная, имея с ним толикое число детей и проживя почти весь век уже с ним вместе, могу имение его почитать общим, а не удельным, почему и жить с ним розно, при всех его пороках и тиранствах, сколько для моей честной репутации, столько ж и для спасения бедных моих детей никогда не желаю! Дети же мои мне все ровно жалки. Следовательно, не одну только пятилетнюю дочь, но и всех их, несчастных детей моих, в моем материнском призрении так, как и прежде, живучи с ними, иметь желаю, а по сему сей предложенной мне мир от него, Гудовича, вменяю я не во облехчение обид моих, но в явное притеснение мне и пренебрежение, будто б столько стараниев и трудов моих прилагаю я по сему делу из ынтересу своего, ища погибели мужа моего, чтоб чрез то возпользоваться бы мне имением его, а не по единственной любви к детям моим и не из сожаления о самом муже моем. Но естли б я желала имения его, давно бы оным возпользовалась чрез то, когда он приговорен был два раза в ссылку, но я сама его от того прошением моим избавила, которой процесс у всех еще в памяти, к моему оправданию сослужащей. Но вместо того предложенной мне от него, Гудовича, мир есть точно в противность божественным и гражданским законам и ни что иное, как точное росторжение брака нашего, что его превосходительству весьма не приличествовало принуждать меня к таковому миру, которым он меня с мужем моим вечно разводить, и чтоб я сама себя зделала добровольно разводною женою и тем отступилась бы родная мать от детей своих малолетных, отдав уже тогда прямо на жертву мучениям княгини Несвицкой, до чего здравой разсудок и натуральное материнское к детям привержение не допустит меня исполнить сие с ними и с собою убивство. Притом же ни с летами моими, ни с поведением весьма не сходно, чтоб жить мне с ним [в] добровольном разводе, когда законных к тому притчин он, муж мой, не только ни в котором судебном месте правильно еще не доказал, да и вовсе о том не просит. Почему и просила его, господина Гудовича, примирить нас обоюдным миром, что зависило совершенно от его власти, если б он только пожелал сие благодеяние нам зделать, и тем бы дело сие давно решил благополучно к пользе нашей, так чтоб я прозьбою моею не только ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА освященнейшею особу, но и никакое присудственное место не трудила бы.

Ныне же не просить мне о сем изыскании дела во обиде моей, а детям моим о заступлении их никак невозможно, видя их, шестерых, совсем погибающих и страждущих в сущем наругательстве и мучении подо властию Несвицкой. Естли их я от сей бедственности правосудием ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА не удостоюся избавить, то они навсегда останутся в руках сей гонительницы их, и я уже не в силах буду тогда перенесть болея моего несчастия и постараюся безвремянно печалью моей сократить жизнь мою, которая ни на что мне без детей моих ненадобна будет. А сие время продолжаю оною, не инако как подкрепляя себя надеждою, ожидая ВЫСОЧАЙШЕЙ к нам милости ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА, которою слезно дерзаю испрашивать.

А окроме меня кому мои дети нужны? Кому за сих сирот вступиться? Кто похочет для них таковой труд со обидою тяхчайшею и хлопоты претерпеть с гонением многих знатных особ к притеснению таковому, ибо всякому своя печаль горька и несносна, а чужую печаль легко всякой судить может! При том же не только постороннему об недостойном детей наших воспитании, но и мне, родной их матери, прозьб и жалоб не внемлют, и суда во оной обиде, как мне, так и детям моим, от Несвицкой учиненной, три года не дают, и истинности моей о том изыскать не хотят, поелику оне, ВЕЛИКАЯ МОНАРХИНЯ, никому не нужны и не болезны, никто не подаст им руку помощи ко избавлению от гонительницы сей княгини Несвицкой, какому бы она несчастию их не подвер[г]нула, с которою муж мой, а их отец, живя не позволенным образом, проматывает и закладывает родителей своих имение на ея обогащение и на строение московских домов, не проча детям своим, и обязывается векселями в больших суммах, переводя оные на ее ж, Несвицкой, имя. Но и того еще оскорбительнея, что не только она, Несвицкая, и ея дети, коих она у себя пятерых имеет, общежительствующим у него, мужа моего, в доме, но и служители нашего дому во угождение ей, как управляющей всем домом нашим, детьми нашими наругаются и, презирая их, причиняют им по малоледству их всякое прискорбие, грубости и невежество, а паче бьют и увечат. А при том, имея она над ними власть, принуждает их меня бранить и злословить и не называть матерью, приказывая им признавать и называть матерью себе ея, Несвицкую. Сверх же сего в наругательство и наичувствительнейшую мне обиду дву[х] дочерей моих девиц, по сущей еще молодости их и по сиродству, как подвластны ей, приучает к распутному житию и ко обхождению в компаниях с недостойными их людьми, отпущает в непринадлежащия места и домы, где обыкновенно бывает молодых людей от правил добронравия удаление, и стремится всеми силами показать им злыя примеры, сердце и нравы их зделать развращенными и поврежденными. И, хотя сей один пример к розврату незрелаго их разсудка довольно уже есть велик, что она, Несвицкая, разлуча меня с ним, мужем, живет с ним беззаконно и производит всякое неблагопристоинство во обхождении своем с ним, мужем моим, при них, дочерях моих, безо всякаго стыда и зазора. Притом же и всех честных приятелей наших от него отдалила, дабы оне советами своими не дали ему почувствовать его распутности, коею он убивает все свое семейство, жену, детей и сам себя. Напротив же того, ездят ныне в дом наш больше те, кто ей, Несвицкой, угоден, а паче роду Чагиных, кои со общаго с нею согласия по склонности мужа моего к дебожам улещают, упаивают и во всякии пристрастии и пороки интригами, обманами своими вводят, что им и нетрудно сие исполнить по желанию их и порочному пороков прибавить, ибо он всегда почти таков был и ныне есть. А чрез то разными случаями, как только им способнея, и тайно и нагло все его имение грабят к себе.

Он же, ослепяся ею, Несвицкою, всегда с ним явно пребывающею, не только об детях и об имении, но и сам об себе не рачит и не сожалеет, не видит даже и того, можно сказать, наказания, что по разлучению со мною от невоздержной жизни и всегдашняго пьянства дважды параличом разбит, но не оставляет своего беспудства, а исполняя все то, что только ей, Несвицкой, угодно, почему и кроме уж того, что он просто пьян и роспутен, но по таковым его болезням, о которых и сам поданным в прошлом 1788-м году в генваре месяце в Правительствующей Сенат прошением объявил себя он страждущим тяшкими болезнями, почему не может уже управлять порядочно имением, а наипаче когда ею, Несвицкою, столь ослеплен и страстен, что не только ей, но и всему семейству Чагиных во всем верит. Сие ис того видимо очень, что оне, Чагены, обрадаясь сей добыче и возпользуяся всеми его слабостями и для своей от него корысти забрали с него по простоте и по распутности его или верющия письма, или бланкеты за подписанием руки его, как точно то доказывается ис того, что Московской управы благочиния 12-й части маиор Василий Петров сын Чагин^[44], двоюродной брат княгине Несвицкой и общей с нею росточитель имения мужа моего, раздает людей его, мужа моего, он, Чагин, по делу сему за притеснение мое, в подарки. На что я имею ясное доказательство – письмо его, Чагина, у себя. А по сему ясно уже видимо, что не только он, муж мой, сам расточает свое имение, но и Чагины оным управляют и раздаривают. А ис того весьма всякому ощутительно, порядочно ли он, муж мой, владетель и правитель имения своего и чувствует ли он, что делает сам противу себя. И естли б он был здравого разсудка и не распутнаго жития, то могли бы в ымении своем уполномочить с такою властию означеннаго Чагина, совсем постороннего к нему и детям нашим человека, да и такова в происках коварнаго, как то самое письмо его, Чагина, доказывает?