Исполняя волю пастыря, два монаха открыли в малом покое лаз, сдвинув, как это делал в церкви Гусев, средние доски. Служка Ипатий и Певун привели Елену и Палашу, укрытых в черные плащи, старцы накинули на плечи торбы с кормом, и следом за монахом с факелом все стали спускаться в подземелье. Кто-то из монахов запел псалом:

– «Расторгнем узы их и свергнем с себя оковы их…»

И многие старцы подхватили псалом:

– «Живущий на небесах посмеется. Господь поручается им…»

С пением государевы преступники исчезли в подземелье, закрылся, словно сам собою, лаз. Никто бы не мог сказать, что в покоях игумена Вассиана еще несколько минут назад толпилось почти двадцать иноков. В покоях царила тишина, чистота и таинственность. Какая-то сила надвинула на доски лаза пеструю дорожку и поставила стол. Все это и застал Илья, появившись в покоях игумена спустя те самые несколько минут.

В подземелье сквозь пение прорывались возмущенные крики Елены и Палаши. Но они были слабые, непохожие на голоса здоровых девиц. Еще утром княжну и сенную девицу насильно напоили квасом с беленой, и теперь они какой-то час пребывали как бы во сне. И люди и вещи казались им тенями, сами же они не ходили, а плавали, будто во сне, и были ко всему безразличны. Они забыли, что с ними произошло за минувшие полсуток, не представляли, где находятся. Лишь изредка к ним приходило некое просветление. Так случилось и в подземелье. Они начали кричать и звать на помощь, но силы их быстро иссякли, и они вновь впали в состояние засыпающих рыб.

Асан-Дмитрий неотступно следил за ними, иногда подносил к их лицам терпко пахнущую льняную подушечку, и окружающий мир становился для Елены и Палаши волшебным, притягательным.

Путники шли подземным ходом медленно и долго. Только Вассиану было ведомо, какой путь они преодолели. А он тянулся больше версты и к тому же еще ветвился. Вассиан со старцами два раза сворачивали от главного хода. Наконец из узкого хода они вышли в просторную клеть с широкими лавками вдоль стен. Вассиан проверил, все ли собрались в клети, и велел Ипатию перекрыть проход в нее тяжелыми дубовыми плахами. Они плотно и словно намертво ложились в пазы толстых бревен, и вынуть их со стороны хода было невозможно. Когда Ипатий завершил работу, Вассиан сказал:

– Дети мои, здесь будем дожидаться наступления ночи. Да хранит вас Бог Вседержитель. – Асану-Дмитрию он прошептал несколько слов: – Мы с тобой, сын мой, берем слишком большой грех на душу, потому стоять нам смертно и без обмана.

– Так и будет, святой отец: смертно и без обмана, – отозвался тать и взялся проверять заплот. Остался доволен.

Монахи уселись на лавки и замерли. Похоже, они были безучастны к происходящему вокруг них и с ними. Их, видимо, не волновало то, что они стали сообщниками измены государю, державе, сделались соучастниками преступления. Казалось, они приготовились уйти в небытие, с тем и смирились. В созерцании внутреннего мира они готовы были пребывать вечно. Этим знатным в прошлом новгородцам ничего иного не оставалось. У каждого из них был свой мир, свои воспоминания. Однако вкупе они думали об одном и том же: о падении вольного Новгорода, о том, что великий князь лишил их свободы, самостоятельности, разорил их родные гнезда, разрушил семейный уклад, разбросал по гиблым местам. Теперь по вине самодержца Ивана Васильевича они, именитые новгородские люди, потеряли все, что было нажито веками, он превратил их в нищих, без семей, без близких. Такое не забывается. Тот же новгородский посадник Василий Лихой, а ныне старец Вассиан, был главой семьи в семнадцать человек. Одних сыновей было девять. Все сложили головы, кто в сечах с московитами, кто на плахе, и кровь их на руках у великого князя Ивана III. «Эх, Ивашка, Ивашка, за что ты меня в нищету и неволю бросил, за что порубил корни и крону?!» – в сердцах клял великого князя Вассиан, смотрел на княжну Елену ненавидящим взглядом и твердил: «Поделом тебе страдать за грехи батюшки. У Афанасия Некрасы – вон сидит у заплота, горюет – попригожее тебя девки были, невесты сынов моих. А где они? Да по воле твоего батюшки – гореть ему в геенне огненной – все в монашки пострижены». И у каждого, кого бы ни коснулся Вассиан, он нашел бы в душе вместо молитвы ко Христу ненависть к попирателю воли и палачу. «Ничего, теперь наш час пришел хоть малую толику жажды утолить. Не видать тебе своей дщери, самодержец», – утвердился Вассиан в своей силе и стукнул посохом о плахи под ногами.

Однако не все были готовы служить хоть дьяволу, лишь бы побольше укусить великого князя, не все отрешились от родной земли. Еще в тот час, когда во двор обители въехала княжеская тапкана, служка Ипатий понял, что вершится некое злодейство. А когда он увидел княжну и ее служанку со связанными руками, уразумел суть умысла. А убедился в том, что впустил в обитель преступников, когда услышал звон оружия в конюшне. «Что же теперь будет? – спросил себя Ипатий, когда вошли в клеть. – Выходит, что и я пособник татям? Ишь как оплел паутиной Певун. Истинно паук. Того и гляди, заставит руку поднять на государеву дочь. Ведь сунул же мне для надобности за пояс сулебу^[12]. Нет, тому не бывать!»

До той поры, пока Ипатий не знал о том, что Певун потерял своих сообщников, он хотя и задумал проявить воле Певуна непокорство, но страх перед ним довлел над его благим намерением и он был послушен цепкому вожаку татей. Узнав, что Певун лишился своих подручных, Ипатий воспрянул духом. Час его пришел. И страх долой. С одним-то Певуном он справится, и отсюда, из этой клети, злочинцу не уйти. «Ой, не уйти тебе, Певун! – взбодрил себя Ипатий. – И вы, старцы прогнившие, мне помехой не будете», – окинув взором согбенных монахов, подумал богатырь.

На том и оборвались размышления служки Ипатия, сироты из Кузнецкой слободы. В проходе за дубовым заплотом чуткое ухо Ипатия уловило некие шорохи и тихие голоса. Он подобрался к заплоту, прислушался. Там, за дубовыми плахами, кто-то сетовал на возникшую преграду. В этот миг к Ипатию подошел Асан-Дмитрий.

– Кто там? – спросил он тихо служку.

– Пришли государевы люди, – ответил довольно громко Ипатий.

Он шагнул в сторону, а когда Певун приблизился к плахам и приник ухом, вытащил из-под свитки сулебу, схватил Певуна за шею, сжал, словно клещами, нацелил оружие в бок Певуну, уколол его и яростно приказал:

– Открывай заплот, ежели думаешь остаться в живых!

Асан-Дмитрий никогда не терял самообладания, и испугать его было трудно. Ровным, мягким голосом он произнес:

– Побойся Бога, Ипатушка. Ведь я выполняю волю великой княгини Софьи Фоминишны. Она же вольна распорядиться судьбой своей дочери.

– Елена – государева дочь! Открывай заплот! – потребовал Ипатий и вновь уколол Певуна.

Потекла кровь, но Певун не дрогнул.

– Ну так не мешай мне разбирать заплот.

Асану-Дмитрию потребовалось мгновение. Когда Ипатий отпустил его, он ударил служку в солнечное сплетение локтем и вынырнул из-под него на середину клети. В руках у татя сверкнула сабля.

– Неблагодарный! Как ты смеешь поднимать руку на благодетеля! – Размахивая саблей, он загнал Ипатия в угол. – Молись Всевышнему!

Ипатий отбивался от сабли сулебой. Тут же, вскинув посох, на служку поднялся Вассиан.

– Ах ты, гнида, ах ты, иуда! – крикнул игумен и сумел ударить Ипатия по плечу.

Еще трое монахов с посохами встали на Ипатия, на него посыпались удары, он едва успевал отбиваться и увертываться от них.

В это время из-за дубовых плах раздался зычный голос Владимира:

– Именем государя, откройте заплот, и вас ждет милость!

– Милости нам не будет, – ответил Асан-Дмитрий. – Если не дадите мирно уйти, мы убьем княжну Елену! – И он крикнул монахам: – Эй, иноки, ведите сюда княжну!

В то же мгновение, когда Певун отвернулся от Ипатия, служка коротким, но мощным ударом – по-кузнецки – выбил из его рук саблю, ринулся на него, повалил на пол, прижал мощным телом. Асан-Дмитрий потянулся за саблей. На Ипатия вновь посыпались удары посохов. Но он успел ударить рукоятью сулебы Асана-Дмитрия по голове, и тот сник. В тот же миг Ипатий перехватил посох Вассиана, вырвал из его рук, поднялся на ноги и, размахивая посохом, разогнал монахов, поспешил к заплоту и принялся вынимать плахи.

Монахи засуетились, вскинули на плечи свои сумы и, увлекая Елену и Палашу, покинули клеть. Вассиан не побежал. Он склонился к Асану-Дмитрию, тронул его за голову, повернул лицом, потом выпрямился, шагнул к Ипатию и ударил его кулаком по лицу.

– Проклинаю! – С тем и поспешил за убегающими монахами.

Игумен знал, что никто из иноков не надеялся на милость великого князя, всем им, как и ему, грозила лютая смерть за то, что пригрел похитителей, что изменил крестному целованию служить верой и правдой державе и великому князю. Вскоре Вассиан услышал, как преследователи настигают его.

Илья ввалился в клеть, едва отбросили четвертую плаху. Он схватил Ипатия за плечо и спросил:

– Ты кто?

– Служка я монастырский, – ответил Ипатий.

– Где княжна?

– В лаз ее утянули. Поспеши не мешкая за мной.

Ипатий повел Илью в узкий проход. Служка мчался по подземелью с топотом и рычанием, словно медведь. Илья едва поспевал за ним. Они бежали в полной темноте, любое препятствие могло быть для них роковым, но о том им некогда было думать. Вскоре они услышали, как впереди кто-то тяжело бежит, сопит и стонет. Это был Вассиан. Ипатий схватил его за рясу, дернул и завалил под ноги. Перешагнув через Вассиана, он помчался дальше. Наконец Ипатий и Илья увидели свет факела. Догнав монахов, Ипатий хватал их за что придется, кидал, будто снопы, под ноги, пробивался к тем, кто бежал впереди. Он знал, что княжну и сенную девицу уводят два более молодых монаха, которые тоже попали в сети Певуна, служили ему. Неожиданно свет факела пропал, а Ипатий и Илья оказались перед разветвлением подземного хода. Ипатий взмолился: «Господи милосердный, укажи путь!» – но в растерянности пребывал недолго, толкнул Илью налево:

– Беги туда, а я – сюда!

Илья бросился в темноту, но пробежал совсем немного, споткнулся о большой камень и упал, повредив колено. Превозмогая боль, мутившую разум, волоча ногу, он двинулся дальше и через минуту-другую заметил впереди дневной свет. Прибавилось сил. Илья одолел немочь-боль, и вот уже выход из подземелья – прямо в густые заросли кустарников. Солнечный свет ожег глаза. Илья закрыл их и вслепую выбрался из кустов вниз по косогору на лужайку, а когда открыл глаза, то увидел, как к берегу Москвы-реки спускаются два монаха и между ними связанные по рукам Елена и Палаша. Они были саженях в двадцати, и Илья закричал:

– Стойте! Именем государя, стойте!

Вскинув меч, он похромал, потом кубарем полетел вниз.

– Нет, вам от меня не уйти! – в ярости крикнул он, поднимаясь на ноги.

А справа саженными прыжками на помощь Илье летел Ипатий. Монахи поняли, что им нет спасения, и, бросив свои жертвы, разбежались в разные стороны. Илья в те мгновения вновь упал на землю, покатился вниз и остановился лишь у самых ног княжны Елены.

– Господи, княже, спаситель наш! Да уж не с неба ли ты?! – воскликнула княжна.

Илья поднялся, начал развязывать Елене руки. Ипатий хлопотал над Палашей. Как только у Елены освободились руки, она обняла Илью и припала к его груди.

– Любый мой, ангел-спаситель мой, – шептала она в порыве благодарности. Елена нашла его губы, целуя, продолжала шептать: – Любый мой, любый сокол!

Поддался порыву и Илья. Забыв о Палаше, он целовал лицо Елены и тоже шептал:

– Аленушка, Аленушка, радость моя!

Той порой на круче появился Влас со своими ратниками, и смущенные Илья и Елена отдалились друг от друга. Лица их пламенели.

– Прости меня, княжна, что голову потерял, – приходя в чувство, сказал Илья.

– Матушка Богородица простит нас, заступница наша, – ответила Елена, улыбаясь.

Поднявшись на косогор, Илья распорядился:

– Влас, лови монахов. Двое из них где-то на берегу реки, а остальные прячутся тут по кустам.

– Исполним, княже, – отозвался Влас и крикнул ратникам: – А ну, отловить их, как лис!

– Ипатий, – позвал Илья служку, – найди Вассиана в подземелье. Сам с воинами поведешь его в Кремль, все расскажешь государю.

– Того заслуживает Вассиан, – ответил Ипатий. – Я приведу его.

Он пошел вверх, к лазу в подземелье.

Илья, Елена и Палаша медленно направились лесом к обители. Княжна была все еще возбуждена и благодарила Илью за спасение.

– Господи, сколько страху мы натерпелись! Да я верила, что нас не оставят в беде. И прими, мой ангел-спаситель, благодарность, – вновь с понятным Илье смущением произнесла Елена.

Близ монастырских ворот Елену и Палашу ждала тапкана. Возле нее стоял Владимир Гусев. Он распахнул дверцу.

– Спасенной – рай! Спеши домой, матушка-княжна, порадуй батюшку, да нас избавь от смертной маеты, – сказал он с поклоном. – И тебе, княже Илья, благодарность от россиян за мужество. Скажешь в Москве, что я остался отлавливать монахов-злочинцев.

– Поедем вместе, – позвал Илья. – Тут есть кому их повязать.

– Нет-нет, дело надо довести до конца. Перед государем ответ держать буду. – И Владимир поклонился Елене.

– Все это я передам батюшке, славный боярский сын, – отозвалась Елена и повернулась к Илье: – Садись с нами, любезный князь. Ведь ты наш спаситель, нам бы без тебя…

Ее темно-карие глаза светились нежностью.

– Благодарствую, великая княжна. Мне привычнее в седле, – ответил Илья и спросил Гусева: – Не пойман ли мой Казначей?

– Он ждет тебя за воротами. Да и Клима возьми с собой за возницу. – Гусев крикнул: – Эй, Клим! – Тот вышел из ворот. – Садись за вожжи!

Молодому румянолицему молодцу это пришлось по душе. Он важно поднялся на облучок, с достоинством взял ременные вожжи и застыл в ожидании приказа. Появился верховой Илья, взмахнул рукой, дал команду:

– Пошел с богом!

Клим лихо свистнул, кони с места пошли рысью.