– Введите его, – донеслось откуда-то из глубины кабинета. Меня втолкнули в дверь, и я оказался в царстве восточной роскоши. Большой, метров десять длиной, кабинет был сплошь отделан драгоценными породами дерева, пол был устлан роскошным ковром, не менее роскошные ковры висели на стенах, а единственное окно было завешено пышной, кажется, шелковой портьерой, не достававшей, врочем, до пола сантиметров 60. Из мебели в кабинете был письменный стол размером с небольшой космодром из лакированного дерева, сделанный из того же материала книжный шкаф, да еще посреди кабинета стояло совсем не гармонировавшее с обстановкой кресло из стальных труб с зажимами на передних ножках и подлокотниках.

– Посадите его, – распорядился человек, сидевший за столом.

Мои конвоиры бодренько взяли меня под белы рученьки и усадили в кресло, застегнув привычными движениями зажимы на моих запястьях и щиколотках. Им явно не впервой было проделывать эту операцию.

– Можете идти, – сказал человек за столом, и мои конвоиры тотчас послушно вышли.

Только когда они плотно закрыли за собой дверь, хозяин кабинета встал и подошел ко мне. Он был невысокого роста, в зеленом френче и декоративном пенсне, какие стало модно носить на Земле в прошлом году. Ничего не выражающее, словно каменное лицо и холодные как лед глаза явно не сулили мне ничего хорошего.

– А теперь, господин Светлов, поговорим о вашем визите в наши края и о целях этого визита, – заявил он с видом паталогоанатома, готовящегося начать очередное вскрытие.

– Почему бы и нет, – ответил я. – Только нас, кажется, не представляли друг другу. А меня, знаете ли, еще мама учила – никогда не разговаривать с незнакомыми людьми.

В глазах человека во френче что-то блеснуло, но он ответил:

– Я – старший следователь министерства государственной безопасности Милрада Арлис Керния, и…

– А вы птичка высокого полета, – перебил его я. – Старший следователь. Надо же! И чем же я привлек ваше внимание к своей скромной персоне?

Лицо Кернии осталось каменным, но голос его выдал, когда он даже не сказал, а пролаял:

– Не дерзите, Светлов! Мне достаточно щелкнуть пальцами, и вы умерете такой смертью, что сто раз пожалеете, что вас не сбили корабли Космического Патруля!

– Вы что, еще и волшебник? – поинтересовался я.

Я переигрывал, но только чуть-чуть. Мне надо было показать этому типчику, что я не только не боюсь его, но и вообще чихать хотел и на него, и на весь Милрад. И что для такой наглости у меня есть причина, весомая как реактор космического корабля. Впрочем, уже то, что меня допрашивал не какая-нибудь мелкая сошка, а старший следователь мистерства госбезопасности, говорило о большом внимании к моей скромной персоне. Или о том, что инопланетные корабли крайне редко нарушали космическое пространство Милрада. Вполне возможно, что я был первым гостем из другого мира за все годы блокады этой планеты Земным Содружеством. Потому-то они и подняли такую шумиху вокруг меня. Что ж, все это приятно, а теперь главное – не разочаровать этого индюка во френче и суметь выйти через него на заправил этого мирка.

Он неожиданно усмехнулся.

– Можете считать меня волшебником, но в моих руках, – он сжал пальцы в маленькие кулачки, – ваша жизнь.

– Тогда постарайтесь ее не выронить, – ответил я. – Я очень не хочу, чтоб она разбилась.

– Из вас, Светлов, получился бы замечательный шут, – бросил он, внезапно расхохотавшись.

– Из вас тоже, – любезно сообщил ему я. Это надо было видеть. Кернию словно раскаленной кочергой ткнули, он налился кровью, как помидор, и так посмотрел на меня, что я понял: больше шутить не надо, если я хочу остаться живым.

– А теперь к делу, – сказал я деловито, пока он молча смотрел на меня, видимо, решая, что со мной сделать – зажарить живьем или просто сжечь. – Я прилетел сюда не просто так, шутки ради, у меня, дружочек, была для этого причина, весомая, как реактор звездолета, и эта причина – вовсе не Космический Патруль. Я много лет дурил лягашей, как хотел, и продолжал бы дурить их еще столько же, если бы не нарвался на крейсер в зоне выхода около ваших границ. А привело меня к вашим границам одно очень важное дельце. Если твое начальство, не дай бог, узнает о том, что ты тянул резину, оно просто отправит тебя в расход безо всяких базаров.

Я хотел провести ребром ладони по шее, чтобы уточнить, что хочу этим сказать, но руки у меня были скованы наручниками. Однако старший следователь оказался парнем сообразительным и все понял без наглядной демонстрации.

– Что же это за дело? – спросил он, испытующе глядя на меня.

– А это я скажу твоему начальнику, когда меня туда отведут, – ответил я как можно более нагло. Жаль, что я не мог закинуть ногу на ногу в этом кресле, чтобы дополнить картину непринужденной беседы. Керния продолжал пристально смотреть на меня, а мне казалось, что я читаю его мысли. Старший следователь взвешивал все «за» и «против». Если я лгу ему, то он, конечно, получит порядочный нагоняй за то, что потревожит своего начальника без важной на то причины. Но если я все-таки не лгу, а он не отведет меня на встречу с министром… Если в первом варианте для него всегда сохранялась возможность как-то отбрехаться, то второй вариант неизбежно должен был привести к самым плачевным последствиям. Он буквально пронзил меня взглядом, словно пытался проникнуть в мой мозг, чтобы понять, говорю ли я правду. Но я продолжал с безмятежным спокойствием сидеть в своем кресле, и он, наконец, решился. Сев за стол, он нажал кнопку на пульте управления и отрывисто сказал в интерком:

– Соедините меня с приемной господина министра государственной безопасности.

Я откинулся, насколько это было возможно, на спинку кресла, стараясь устроиться поудобнее. Первый серьезный раунд на Милраде остался за мной. Я нисколько не удивился, когда через несколько минут в кабинет Кернии ввалились мои конвоиры, которые отстегнули меня от кресла и выволокли в коридор. Сам старший следователь пошел вместе с нами.

Кабинет министра государственной безопасности Энрика Езно, где я оказался полчаса спустя, был куда больше и роскошнее, чем у его подчиненного, а сам министр – еще ниже ростом, маленький и юркий. В его кабинете не было стального сиденья с зажимами, так что мне удалось неплохо устроиться в оббитом мягкой кожей кресле с высокой спинкой. Правда, руки мои были скованы наручниками, а предусмотрительный министр на всякий случай положил на стол перед собой бластер, но по сравнению с приемом, оказанным мне старшим следователем, это все были мелочи.

– Выкладывай, в чем дело, – хмуро приказал он, бросив на Кернию тяжелый взгляд. Пока подчиненный старательно объяснял причину, в силу которой он был вынужден побеспокоить своего начальника, да еще притащить в его кабинет какого-то вонючего заключенного, я откровенно рассматривал лицо министра. Мелкие черты, остренький нос и подбородок, светлые, коротко подстриженные волосы, уложенные на прямой пробор, казалось бы, ничего такого, на чем мог задержаться взгляд. И только посмотрев ему в глаза, можно было понять, почему этот человек получил столь высокий пост в этом жестоком мирке. Давно я не видел такого жестокого взгляда. Хотя умным его назвать было сложно. Скорее из тех, кто хорошо умеет стричь головы всем, кто встает на его дороге или может встать в сколько-нибудь обозримой перспективе.

Керния наконец закончил трепаться, и господин министр посмотрел на меня.

– И что ты хотел мне сообщить? – спросил он.

Я улыбнулся. Министр молча ждал, сверля меня взглядом.

– Я хотел рассказать одну очень важную вещь, – сказал я, выдержав драматическую паузу. – Чертовски важную.

– Конкретнее, – нетерпеливо дернул щекой Езно.

– Можно и конкретнее, гражданин начальник, – произнес я, улыбаясь. – Паханам Земноого Содружества до смерти надоело смотреть на ваши местные выкрутасы, и они собираются положить им конец.

– Вот как? – ровным голосом спросил министр. Лицо его оставалось все таким же невыразительным, но по блеску в его глазах я понял, что мое сообщение не оставило его равнодушным.

– Именно так, – ответил я. – Они задолбались держать вас в осаде, и их беспредельно задолбал ваш беспредел, так что они уже начали ножички точить. А что такое ваши игрушки-сторожевички против Военно-Космических Сил Земного Содуржества? Так, смазка для бластера. Часа не пройдет, как от ваших кораблей останется только облачко радиоактивного пепла.

– Земля решила отбросить нейтралитет? – поинтерсовался министр, буравя меня взглядом. Но я его выдержал, как выдержал полчаса назад такой же сверлящий взгляд его подчиненного.

– А то как же, – ответил я. – Утомились они там сидеть на своей куче, и ни во что не встревать. Захотелось кровь разогнать и показать, кто здесь пахан. Да и остальным урок будет, чтоб бузить не начали.

Лицо министра богатством своей мимики напоминало погребальную маску, но выражение, появившееся в его глазах, ничто не могло скрыть. Это был страх, обыкновенный человеческий страх, и я мысленно поздравил себя. Полдела, считай, уже сделано.

– Это все, что ты хотел мне сообщить? – спросил Ерзо все таким же невыразительным голосом.

– Понятное дело, нет. Что же я тебя огорчу, и ничем не помогу. Я друзей не кидаю.

– Мы тебе не друзья.

– Это ты сейчас так думаешь. Но очень скоро вы все, ребятки, станете, натурально, моими лучшими корешами. Без вариантов. И знаете почему, ребятки?

– И почему же?

– Я не только знаю, что Земля собралась обломить вам ваши развлекаловки здесь, но и еще в курсах, когда и как она собирается это сделать.

– И когда же?

– А это пока будет моим маленьким секретиком.

Министр изобразил на своем лице гримасу, которую он, как видно, принимал за улыбку.

– Светлов, в моем ведомстве есть замечательные ребятки, которые за час выбьют из тебя все, что мне надо знать, а потом пустят в затылок пулю, чтобы ты не путался у нас под ногами.

– Ты меня напугал, парень, – засмеялся я. Лицо министра наконец-то дернулось, но он сдержался. – Может, ты и узнаешь, когда тебе надо будет ложиться в ящик, но не больше. А я еще знаю, как вам всем вылезти из той лужи, в которую вы сели. И тут уж никакие твои пытки не помогут, потому что только я один знаю, в какие двери надо постучаться и как надо попросить, чтобы все получилось. Только я один смогу провернуть это дельце. Пристрели меня, и вы все ни черта не получите. Ну разве что кроме военного трибунала Земного Содружества за все те дрова, которые вы тут наломали. Запомни и заруби себе на носу – только я знаю, как вам выпутаться.

– Ну и как же?

– А вот этот секретик я поберегу до встречи с самой большой местной шишкой. А то, чего доброго, ты решишь блеснуть своей деловитостью и сам все расскажешь боссу, а мне прикажешь пустить пулю в затылок, чтобы не раззвенел по свету твои секреты. Мол, мавр сделал свое дело – мавр может уходить. Не пойдет так, гражданин начальник. Я не для того сюда летел за сотню парсеков, рискуя своей задницей, чтоб получить пулю. Этого добра у меня и на Земле хватало.

Судя по выражению глаз министра госбезопасности, я был недалек от истины. Но я выкрутил ему руки, и деваться ему было некуда.

– И тормози, парень, а то опоздаешь, – сказал я. – Пока думать долго будешь – хлоп! – и приземляться тут земные крейсера, и тебя в первых рядах отправят на расстрел, потому что статей по земному кодексу ты нарушил не меньше меня, а посчитать, так, небось, и больше. Смотри, не опоздай.

Я посмотрел ему прямо в глаза и понял, что свой второй раунд на Милдаре я тоже, безусловно, выиграл. Впрочем, радоваться было рановато, так как впереди меня ожидало еще множество подобных баталий. И все же я не мог не испытывать чувства глубокого удовлетворения, следя за рукой министра, которая включила лежавшее на столе переговорное устройство.

– Добрый день, это Энрик тебя беспокоит, – проговорил он таким мягким голосом, что я удивленно поднял голову. Казалось, что на место Езро посадили другого человека, до того непохож был его голос на тот, которым он говорил со мной несколько секунд назад. Стальные нотки исчезли как по волшебству. – Дело есть у меня к тебе очень важное и срочное.

Несколько секунд он молча слушал то, что ему говорил собеседник, а потом сказал:

– Тогда после обеда. Да, до встречи. Спасибо.

Министр повесил трудку и несколько секунд смотрел на меня, а потом негромко сказал, обращаясь к своему заместителю:

– Сегодня после обеда я пойду на доклад к Главному. Подготовь бумаги по этому делу.

Керния послушно вскочил и направился к двери, но приостановился и спросил, указывая рукой на меня:

– А что делать с этим?

– С этим? – буркнул министр и ожег меня таким взглядом, что моя куртка едва не задымилась. – В камеру его.

Когда мои конвоиры поволокли меня к выходу из кабинета, он внезапно резво поднялся на ноги, подошел ко мне и произнес:

– Если ты, гад, мне солгал…– Он не договорил, но все было понятно и без слов.

– А ты поди проверь, – ответил я, оскалив зубы, и тотчас получил в рыло.

– В отдельную камеру его! – распорядился господин министр, когда меня уже выволакивали из его кабинета. – И непрерывно наблюдать за ним! Но никакого битья.

– Так точно, господин министр, все будет исполнено! – бодро отозвались мои конвоиры. Они оказались честными, если так можно выразиться, людьми. Ни разу за все время, пока мы шли до моей новой камеры, они меня не ударили. Но и кровь из разбитого господином министром носа вытереть мне не дали.

Надо сказать, что камера, в которую они меня затолкали, так же отличалась от моей первой квартирки, как кубрик обычного грузовоза от кают класса люкс на суперсовременном пассажирском космолайнере. Она была примерно такого же размера, но этим все сходство и заканчивалось. Во-первых, она была одноместной, во-вторых, вместо нар здесь стояла большая кровать с мягкой периной и парой нормальных подушек, в-третьих, вместо старинной «параши» здесь был нормальный биотуалет, и, наконец, вместо решетки – толстенная плита бронестекла, благодаря чему обитатель камеры был всегда на виду, но не мог даже палец в коридор высунуть. Что ж, несмотря на то, что здесь я себя чувствовал, как таракан в стеклянной банке, это было все же лучше, чем моя старая камера. Я нисколько по ней не тосковал, вот только Йоханеса было немножко жалко. Интересно, как он там без меня? Впрочем, у меня было, о чем подумать кроме него – не до чужих бед, когда своих выше крыши.

Я повалился на кровать, оценив толщину и мягкость перины, и подумал, для кого создавалась в этом страшном здании такая роскошная камера. Одно могу сказать точно: никогда я, ребятки, не сидел с такими удобствами и комфортом. Посмотрев на потолок, где торчал красный глазок видеокамеры, я усмехнулся и вернулся к своим проблемам. Впрочем, довольно быстро я пришел к выводу, что в данный момент я все равно ничего не могу, даже если сильно захочу. Десять сантиметров бронестекла никакой Черный пояс не пробъет, а в коридоре вдобавок стояли три охранника с бластерами.

Сторожили меня ничуть не хуже, чем монетный двор Земного Содружества. Что ж, их можно было понять. Тот, кто отдал распоряжение посадить меня в эту камеру, прекрасно понимал, в каком неприглядном положении они оказались. И так же хорошо понимали, что выход у них был только один – я. Ну, по крайней мере, я так думал. А вот как они раскинут своими мозгами, еще бабашука надвое сказала.

Я устроился поудобнее и решил немного вздремнуть, тем более что в последний раз я спал довольно давно. Но поспать мне не дали. Меня разбудили буквально через пять минут, выдрали из постели и поволокли на допрос. Когда меня снова повели по коридорам и переходам, я почувствовал себя несколько уверенней, поскольку теперь в мою спину не тыкали бластером. Вроде мелочь, а все же приятно, не говоря уже о том, что эта «тактичность» явно свидетельствовала об изменении моего нынешнего статуса.

Я ожидал, что меня отведут в какой-нибудь очередной кабинет этого огромного здания, но я ошибся. Мы вошли в лифт и спустились куда-то глубоко вниз, явно под землю, и оказались в начале длинного, узкого и совершенно пустого коридора с каменными стенами и редкими лампами на потолке. Пахло сыростью и погребом. Мой провожатый, возглавлявший наше маленькое шествие, бодро зашлепал по лужам, и я, получив легкий тычок в спину, зашагал вслед за ним.

Через несколько минут мы выбрались на ярко освещенную площадку и остановились перед дверью лифта. Один из моих конвоиров нажал на кнопку, и спустя несколько секунд легкий шорох уведомил нас о том, что капсула лифта опустилась на наш уровень по гравитационному лучу. Но дверь не торопилась открываться. Открылось только маленькое, забранное бронепластиком окошко, через которое на нас взглянул человек, чье лицо было закрыто светофильтром боевого скафандра. Он что-то сказал, и в ответ один из моих конвоиров бросил короткую, словно топором из дерева вырубленную фразу. Дверь лифта открылась, пропуская нас внутрь. Лифтер в бронескафандре, до зубов вооруженный, молча нажал на кнопку вверх.