Мы больше не общаемся в этот день. Смею надеяться, что он даёт мне передышку, но не могу перестать всё время таращиться на проклятый телефон. Вешаю шторы назад, плотно запахиваю и больше не открываю. Перед сном на повторе слушаю трек, который он скинул мне вчера. Тихие звуки музыки убаюкивают переливающуюся всеми ночниками пыльную комнату.

Утром я расчёсываюсь дольше, чем обычно. Заканчиваю только тогда, когда расчёска перестаёт застревать в спутанном клубке, ровно спускается ниже лопаток. Почему-то зависаю у шкафа с одеждой, но в конце раздражаюсь на саму себя и хватаю первый попавшийся не грязный свитер. Такой же мрачно синий, как ноябрьская ночь. Сейчас на улице холодно, и никто не требует от нас дресс-кода. Влезаю в почти истёршиеся на коленях джинсы, укрываю всё это великолепие серой курткой и бегом выхожу в подъезд. Уже в лифте вспоминаю, что чай так и остался покрываться тонкой плёнкой на кухонном столе.

Улица встречает меня пронизывающим ветром, и я радуюсь выбору свитера. Спешу на остановку, получаю привычные тычки локтями, утреннее бурчание спящих людей, наполняющих транспорт. Мне чудом достаётся место у окна, но за ним печальная картина – ни следа вчерашнего буйства красок. Теперь деревья стоят полуголые, на них падает серое безжизненное небо. Октябрь подходит к концу…

Беру заветный чай у метро. Не хочу, чтобы его отсутствие превратилось в плохую примету или очередной страх. Терпеть не могу горячие напитки, язык обжигает так сильно, что я не замечаю ни вкуса, ни сахара.

Поездка в метро тоже проходит без происшествий. На поверхности я привычно считаю шаги – двести тринадцать, проходная. Там снова тот юный парень, который улыбается мне. Я вымученно поднимаю уголки губ в ответ.

Сорок шагов, третий этаж, третья дверь.

– Привет, – конечно, он уже здесь. Максим почти всегда приходит раньше меня.

Его тон спокойный, расслабленный. Будто и не было вчера никакого разговора, и мы всё ещё не знаем, как звучат другие слова в наших устах.

– Привет, – я бросаю совсем короткий взгляд, чтобы не дать ему прочесть ни единой эмоции, которые ураганом сносят меня после этих выходных.

– Алисочка, дорогая… – уже несётся на меня из другого угла. Рабочий день начинается.

Я улыбаюсь вежливо и неловко, я шлю почту, я готовлю бесконечный ворох документов, я звоню по телефону с этой же приклеенной улыбкой "офисной Алисы", маской, скрывающей мой ноябрь.

В такую погоду полдень всегда подкрадывается незаметно. Низкое тучное небо, моросящий дождь, не желающий разойтись до полноценного ливня или угаснуть совсем – о приближении обеда не сообщает даже голод.

– Пообедаем вместе? – он стоит рядом с моим столом так, будто делает это каждый день. Присаживается на самый край, ладонь ложится на беспорядочную стопку бумаг, голова чуть склоняется в мою сторону, и еле заметная улыбка играет на лице. Тёмная прядь падает на лоб, и я смотрю на неё, а не в глаза. Я ужасно хочу узнать, потеплели ли его глаза также, как слова, но не рискую.

Я никогда не хожу на обед. В соседних офисных зданиях на первых этажах есть столовые и пара кафешек для корпоративов. Насколько я сужу по разговорам – там уютно и вкусно. Еду оттуда мне приносит Алия Вадимовна, никогда заранее не спрашивая пожеланий, я только отдаю ей деньги и неловкость во взгляде. Как бы там не кормили, даже возможность самой выбирать блюда не выманит меня наружу раньше времени… Я не хожу на обед. По понятным причинам.

Оглядываю наш кабинет – он уже пуст, и никто не видит эту неожиданную сцену.

– Если Алия принесёт тебе очередной винегрет с борщом, я не выдержу. Ненавижу запах свёклы, – усмехается Максим. Я тоже не люблю свёклу, неужели она кормит меня ею? Не замечала раньше…

– Там же дождь… – я говорю это так же неуверенно, как капает неопределившаяся с утра погода.

– И холод, всё как ты любишь.

Максим подхватывает куртку со спинки стула и протягивает мне.

– Брось, это же не свидание. Просто деловой обед двух коллег, ещё даже не друзей.

Я сдаюсь слишком быстро. Буквально бросаю все утренние мысли киснуть за своим столом и встаю без них, легче на несколько кило. Хватаю протянутую куртку и иду за Максимом, считая шаги. Сама не понимаю, зачем это делаю, но простое монотонное действие успокаивает.

На шестьдесят третьем передо мной распахиваются стеклянные двери, и непривычная буря из ароматов кофе, пирожных и мяса заставляет живот урчать в предвкушении. Мы проходим с подносами вдоль линии с едой, и я набираю всё, что сильно пахнет. На моей тарелке жирные куски шашлыка подпирают блестящую в масле селёдку, пышущая паром тарелка супа едва помещается рядом с тремя сортами пирожных. Никаких салатов, которые так любит носить мне начальница, никаких полезных овощей и ограничений. Зато есть грибы в каком-то ярко красном соусе. Понятия не имею, как я это съем. Удивляется даже Максим.

– Сколько лет ты не ела? – спрашивает он, когда мы усаживаемся за угловой столик у окна.

Кажется, до того, как осень разлила в моём сознании красок, я вообще не чувствовала вкус еды.

– Парочку уж точно, – тихо хмыкаю в ответ. С рабочего номера пишу Алии Вадимовне, что сегодня мне не нужно ничего брать. Уверена, что она не удержится и всё равно принесёт.

Сначала мы едим молча, за что я жутко благодарна. Откусываю от всех тарелок понемногу и уже точно понимаю – мне не съесть эту гору. И не каждое блюдо оказывается таким же чудесным на вкус, как на запах. Можно принести их домой и пару дней просто нюхать?

Когда я замираю с очередным куском на вилке и начинаю сомневаться, а стоит ли продолжать, Максим говорит:

– Давно ты тут работаешь?

Откладываю вилку. Немного хмурюсь и вспоминаю – а правда, сколько? Половину жизни, не меньше. Остальное я топлю в тумане, безуспешно стараясь забыть. Работа здесь – мой самый спокойный, самый удобный период жизни. Я очень держусь за это место и этих людей. И Алия Вадимовна даже не представляет, насколько я ей в действительности благодарна. За то, что взяла девчонку без законченного высшего, за то, что почти не нагружает меня больше, чем мои скудные, по её мнению, мозги могут потянуть… И главное – за то, что её было так легко изучить, так элементарно предугадать.

– Скоро пять лет.

Максим удивлённо задирает бровь, но никак не комментирует. А я думаю, что он начинает складывать собственную мозаику обо мне. И, кажется, у него получается успешнее…

Получалось бы, если бы он знал главное обстоятельство, которое регулярно переворачивает мою жизнь с ног на голову. Если бы знал, что контроля над этой жизнью и над этой мозаикой у меня нет.

– Затянуло тебя здесь, – и вот он опять смотрит в глаза. Сначала ловит мой взгляд, а потом цепляет его своим арканом и не отпускает. Но на этот раз он старается делать это мягче, и меня уже не режет скальпель хирурга. А в голове снова играет мелодия той песни, которую он прислал в субботу. Теперь я почти не боюсь музыки. – А я пришёл ненадолго, но задержался.

Хочу спросить почему, но резкий стук сердца в самом горле мешает говорить. Конечно, не из-за меня. Такого не бывает. До моего памятного падения в реальность на прошлой неделе, февраль не знал оттепели.

– Полгода назад написал заявление об увольнении, но до Алии не донёс, даже не распечатал. Обстоятельства изменились, – говорит это без тени улыбки, чуть жёстче. И сразу улыбается, слегка прищурив глаза. – Хочешь, пришлю тебе файл, поменяешь в шапке имя?

Это был удар под дых, и я резко выдыхаю. Снова набираю воздух, и снова выпускаю весь без остатка. Наверно, со стороны кажется, что я пытаюсь успокоиться после внезапного предложения. На самом деле я тону в нахлынувших волнах отчаяния. Где-то на периферии снова крутятся кадры старой плёнки "какой могла бы быть твоя нормальнаяжизнь". Это удар, и мне больно.

Передо мной возникает кружка чая. Максим достаёт её из ниоткуда и придвигает к моим сцепленным рукам, забытым на столе.

– Прости, я слишком часто забегаю вперёд, – говорит он тише, спокойнее. Я цепляю чашку и делаю глоток. Чай прохладный, сладкий, как я обычно пью. Это совпадение случайно, но я дышу чуть ровнее.

– Меня всё устраивает, я не планирую увольняться, – стараюсь говорить ровно, но ощущение, что Максим мне не верит, не пропадает.

– Планируешь встретить здесь старость нашей дорогой Алии? С возрастом люди становятся невыносимыми.

– Тогда её возраст уже пришёл, – слова тихо вылетают из моего рта и вызывают у него улыбку.

Он доедает бефстроганов на своей тарелке, я пью чай, с грустью глядя на еду, которая больше в меня не лезет. И больше не пахнет так чудесно и ярко, как эта странная осень. Люди вокруг расходятся назад по офисам, мы остаёмся почти вдвоём. По стеклу рядом барабанит разошедшийся дождь.

– Где-то там внутри, глубоко под туманами и дождями ноября живёт настоящая Алиса, – вдруг говорит Максим, и я вздрагиваю. Чуть не опрокидываю чашку чая, а он продолжает, снова глядя на меня в упор: – Она не ходит в офис, работает на фрилансе, варит по утрам капучино и долго стоит с горячей чашкой у окна, когда оранжевые листья заливает вода. Она тихо улыбается своим мыслям, а к обеду, когда выходит солнце, и дома уже не спрятаться от палящих лучей, она спускается работать в кафе. По вечерам она ходит в кино на некассовые фильмы, в которых мало экшена и шуток, зато они бередят её душу. Она шутит сама, но в эти моменты ни единый мускул не дрогнет на её лице. У неё одна или две самых близких подруги, с которыми она смеётся в парке, и иногда ходит на концерты и вечеринки. Ходит так редко, что подругам впору обидеться. Она мечтает покорить как минимум Эверест, но выбирает себе отпуск в горах Алтая, и в лесах Карелии. Она улыбается своим мыслям так уютно, что хочется тут же обнять. И так загадочно, будто знает все тайны мироздания, и когда-нибудь тебе расскажет…

Кажется, я не дышу всё время, что Максим говорит. Передо мной в красках рождается картина, и каждое новое слово добавляет тот самый штрих. Ни одного мазка мимо.

Весь его монолог я просто не нуждаюсь в воздухе.

– Я одного не знаю. Чем занимается эта Алиса?

Рисует… – чуть не вырывается у меня. Потом лёгкие резко наполняются кислородом, и я беру себя в руки.

– Разве она чем-то занимается? Выдуманным персонажам не нужны деньги, чтобы выживать.

Но Максим не обращает внимания на мои слова, всё его внимание вдруг поглощает чашка чая, обвитая моими побледневшими пальцами. Я стараюсь их расслабить.

– Всё-таки чай, не капучино? – не могу понять, спрашивает он или говорит утвердительно.

– Эликсир уменьшения, – шутки вокруг моего имени могли бы быть смешными, если бы не были такими…горькими.

– Пойдём, Алия будет раздуваться и фыркать паром, если мы опоздаем ещё сильнее, – он встаёт и протягивает мне руку. Пытаюсь найти причину её не касаться, растерянно цепляюсь взглядом за свои недоеденные тарелки. Максим кивает и зовёт девушку со стойки, просит упаковать всё с собой.

На второй раз руки уже не предлагает, но мне всё равно на мгновение кажется, что стеклянно-оконные стены кафе немного плывут, как в тот раз, когда он поймал меня.

К счастью, на этот раз обходится без падений, каких бы то ни было. Мы возвращаемся в кабинет отдельно, чтобы не вызывать лишних сплетен.

Я улыбаюсь вежливо и неловко, я шлю почту, я готовлю бесконечные бумаги. Я дотягиваю до вечера и выбегаю из кабинета в тот момент, когда он совершенно пуст.

По дороге я сбиваюсь, впервые за долгое время, и не считаю шаги. Меня не покидает ощущение, что я уже приняла решение, которое повлияет на мою жизнь. Одно или несколько. Шаги, которые сделала я сама, и которые сделали за меня…

Возможно ли сделать шаги за другого человека, или мы сами и только сами причина и следствие всего происходящего вокруг? Если я шагаю в неопределённость, если не знаю, во что и как всё может вылиться – о каком контроле за своей жизнью может идти речь? Все действия всегда происходят в неопределённости, частичной или полной.

Как пытаться контролировать шторм. Всё, что ты можешь сделать – попробовать не утонуть. Как я, всю свою жизнь.

Рядом на дороге звенит неприятный гудок трамвая. Кто-то гневно кричит на неловкого водителя. Передо мной вьётся очередь людей, спускающихся в метро. Яркость резко идут вверх, становясь до боли ядрёной. Из туннеля впереди наползает тьма.

Она сливает толпу в огромную двухвостую змею с шипами голов-зонтов, крадёт из поля зрения дома по бокам, дорогу, трамвай. Мои ноги, руки, грудь. Последними в ничто проваливаются глаза, и я падаю.

[1] Максим прислал Алисе песню "Sleep, sugar" Poets of the Fall