11

Аста ненавидела и свой голос, и это лицо, склонившееся над ней. Ещё она ненавидела саму себя. И если жуткое сипение голосовых связок можно было как-то скрыть, просто молча и презрительно рассматривая давно небритый подбородок мужского лица, то тело – нет. Она только что видела его отражение, когда ей удалось со второй попытки повернуть голову к зеркалу: безвольное, распростёршееся на широком диване и полностью обнажённое.

Сейчас она ненавидела все – даже воздух. Он висел перед глазами душным маревом, которое с каждым вдохом вливалось в лёгкие, точно кисель – вязкий, горячий, плотный, сушащий губы и заставляющий все тело покрываться холодным противным потом.

Она не испытывала стыда за свою наготу: был только холод в конечностях, и было одно сплошное отвращение к самой себе за то, что этот мужчина заставил её жевать какую-то растительную дрянь, чтобы нейтрализовать действие яда, и от которой жутко першило в горле. И она не сомневалась, что и он полностью разделяет это чувство. Но она должна тянуть и тянуть время, безропотно принимая навязываемые правила, а там видно будет. Даже в таком состоянии игры в поддавки привораживали, и она была не просто помешана на них – она в них жила.

– Не смотри! – хрипло выкрикнула она и закрыла глаза.

– Угу, – буркнул он, наклонился и коснулся губами её подбородка. – Мать всегда так делала и говорила, что заживёт. Прошло?

Она с трудом подняла руку, притронулась к опухшей скуле и удивлённо протянула:

– Нет…

– Хреновый из меня лекарь, – он развёл руками. – Извини, не получилось.

Аста скосила на него взгляд. Она уже давно и незаметно прислушивалась к своему телу, проверяла, как скоро мозг восстановит связь с мышцами. И этот мужчина, которого она, ни задумавшись ни на мгновение, прикончила бы и сожгла и в том заброшенном здании, и здесь, действовал совершенно не логично. Во-первых, оставил ей жизнь. Во-вторых, он знает, что и как делает. В-третьих, в телефоне было достаточно информации, чтобы отбросить её, как использованный презерватив. Второе настораживало больше всего, так как, что делать ей самой в сложившейся ситуации не представляла. Поэтому охотно поддержала его мнимую заботу.

– Тогда ещё надо, – прошептала она. – Моя мама говорила, чтобы прошло три раза нужно.

– Ты хорошая актриса. Уверен, и лгунья ещё та, – резко ответил он. – Но пришло время поговорить и о мужских приметах.

– Пришло, – покорно согласилась Аста.

Креспин приподнял её за плечи, подложил под голову круглый валик от дивана, чтобы она могла сидеть, и, наконец-то, прикрыл пледом. Она облегчённо выдохнула, а он притянул ногой стул и уселся рядом.

– Кто ты?

Она неторопливо откашлялась, чувствуя, что возвращается не только тепло, но и голос и силы. Подвигала под пледом бёдрами и вызывающе вскинула глаза.

– Уж не девочка на побегушках!

– Дело в том, что я тоже так думаю, – Креспин наморщил лоб. – Но ты, в силу своего статуса, не попадаешь в схему.

– Что такое статус? – тут же поинтересовалась она.

– Не важно… Конечно, в моем случае одним трупом больше, одним меньше… И тем не менее…

Он вытащил из одного кармана её пистолет с глушителем, а из второго коробку с патронами. Она смотрела на него до предела распахнув глаза, пока его пальцы неторопливо защёлкивали латунные цилиндры гильз в пазы рамы, и вздрогнула, когда магазин клацнул, заняв своё место в рукояти. Креспин повертел кистью, словно примеряясь к чужому оружию.

– Оглох?! – зло спросила она.

– Твой куратор это знал. А ты?

– Ничего мы не знали. И тот курьер в музее Кракова, а потом и врач, из которого выбили место встречи и пароль, сначала про статус спрашивали. Потом спохватились, но оказалось поздно. Сердце не выдержало… У обоих…. Да и фраза не той оказалась.

– Значит, Латиф, не из твоей игры?

– Нет. Это для Хромого.

Аста пожала плечами, а Креспин бросил на неё тяжёлый взгляд и показал карту памяти.

– Хижук. Игорь Витальевич. Где он?

– Быстро ты… – она отвела глаза.

– Быстро, – передразнил он. – Его звали Пено.

– Что?

– Курьер в Кракове. Его имя Пено.

– Я не знала.

– Как узнали об остальных? И что ты, девочка, сама делаешь в этой схеме?

– Господи… – она съёжилась под пледом, стараясь казаться жалкой и испуганной, – неужели не ясно…

– Тогда последний вопрос. КГБ?

Она не ответила, и Креспин напрягся. Пауза после последних слов ему абсолютно не понравилась. А у неё сложилось впечатление, что тот сейчас достанет из кармана мелок, нарисует на её лбу крест, поднимет ствол и выстрелит в пересечение линий. Но больше скрывать эту информацию она опасалась. Может быть, именно она и спасёт ей жизнь.

– Когда вас убивают, считая нелюдями, я искренне радуюсь тому факту, что вас стало меньше, – сказал он.

– А ты, значит, олицетворение добра и справедливости? – уголки её губ поползли вниз.

– Так… – он поднялся. – У каждого из нас только что были аргументы, которые делали нас полезными друг другу. Теперь же их среднее арифметическое…

– Равно нулю, – тихо закончила она.

Он прошёлся по комнате, задумчиво потёр лоб и повернулся, покачиваясь с пятки на носок. Затем поднял оружие, а она, как заворожённая, следила за ним, пока линия прицела не миновала её голову. Креспин в это раз все-таки почесал глушителем бровь, и Аста, которая не дышала, пока ствол описывал плавную дугу, сглотнула, шумно переводя дыхание. И вдруг её осенило – чёртов блокнот Козлова… Она не смогла прочитать то, что находилось на самом виду…

– Ты – это он, – горько усмехнулась она. – Я чувствовала, что ничем хорошим это не кончится, когда врач особо не кочевряжился, выложив информацию про этот бар. «Статус не важен!», – вопил он. Важно, кто придёт. Я права, Хромой?

– Хромой? – переспросил он, словно пробуя слово на вкус. – Почему?

Он прищурился и помахал длинным стволом влево вправо. Аста обхватила себя за плечи – она не могла ошибиться, иначе игра бы сразу закончилась.

– Сейчас я могу доказать это кому угодно.

– А тут что, есть ещё кто-то?

Креспин демонстративно оглянулся по сторонам.

– Мне доказывать надо. Больше никому и ничего.

– Я снова ошиблась?

– Конечно, да.

– Нет!

– Мало знаешь – хорошо спишь. Но не в твоём случае. Так?

– Я же лгунья.

Аста потрогала вспухшую губу. Силы возвращались, отправлять её в утиль, похоже, не станут, так почему бы не продолжить заговаривать ему зубы и искать путь к спасению. А ещё она почему-то безумно желала, чтобы его губы вновь коснулись её лица. Уроды, которые пытались раздвинуть ей ноги, умирали сразу. Этому мужчине она бы помогла сама…

– Начинай, – тихо сказала она. – Но учти, я патриот, и завербовать меня будет сложно.

– Кому ты нужна, – он шагнул к ней. – Разве что…

– Тогда с этого и начни, – она облизнула верхнюю губу и медленно потянула с груди плед. – Клянусь, я не стану сопротивляться. Наоборот!

– Мне надоело заниматься твоим телом. Хотя, положив руку на сердце, могу подтвердить – оно великолепно. Однако, это твой единственный плюс. Прикройся и, давай-ка, поговорим о главном.

Гнев выплеснулся из неё, как прокисшее пиво из-под резко сорванной пробки.

– Мои плюсы ты перечислил. Теперь давай минусы, но будь уверен – твои окажутся не менее значимыми.

– Минус один – но он очень жирный, – спокойно ответил он. – Твой пистолет у меня.

– Когда-нибудь он будет у меня снова, – прошипела она, сверкнув глазами, – и сначала я нажму курок, а потом пофилософствую над твоим трупом. Или нет. Я уж постараюсь, чтобы ты подыхал, как можно дольше, и…

– У тебя не язык, а помело. Теперь заткнись.

Аста согласилась молча. Она отодвинулась к стене, натянула плед до подбородка и настороженно ожидала продолжения. Сейчас она выглядела, как избитая собака, которая скорчилась перед очередным ударом, но уже приходит в себя и оскалила зубы. Но понять, насколько она к этому удару готова, было невозможно. Сам же Креспин чувствовал странное замешательство, которое исходило от неё, но не мог понять, чем оно вызвано – накатившимся страхом, или лихорадочным поиском выхода. Он растянул губы в скупой улыбке, достал из кармана шприц и покрутил его между пальцами.

– Интересная штуковина…

Она молчала. Подойдя ещё на шаг, он остановился едва ли не вплотную к ней. Пальцы левой руки ловко сдёргивали с иглы колпачок и одевали его обратно. Аста переводила взгляд с его лица на шприц, потом на пистолет и обратно, чувствуя, как вновь пересохло во рту и стал шершавым язык, после чего сделала попытку подняться, но ледяной взгляд пригвоздил её к месту.

– Ты хотела впрыснуть эту дрянь мне? – жёстко спросил он, бросив пистолет в кресло у окна.

Шприц летал в его руке туда-сюда, и на кончике иглы она отчётливо видела поблёскивающую крохотную каплю – предвестника инъекции, которая сначала развяжет ей язык, а затем оборвёт жизнь. Оборвёт с гарантией – она сама подбирала дозу. Укол прикончит и более крепкого мужчину, чем Хромой, не говоря уже о ней самой. И тогда, распрямившись пружиной, она выбросила вперёд руку с растопыренными пальцами, целясь ему в глаза – только лица в этом месте уже не было. Ногти проткнули воздух, а тяжёлый удар в живот швырнул её тело обратно. Дикая боль вспухла внутри крохотной точкой, рванулась в стороны и пронзила насквозь. Она скорчилась, прижав колени к груди, и заскребла диван, с хрипом втягивая в лёгкие вместо воздуха пустоту.

Креспин несколько секунд мрачно смотрел на вздрагивающее тело, затем уселся рядом. Он размахивал шприцом, как дирижёр палочкой.

– Ты понятия не имеешь, где находишься – раз. Ты не можешь просто так встать и уйти – два. И мы ещё не закончили разговор. Это три. Понятно?

– Вырву… мразь… сожру…

Аста выла, вцепившись зубами в кожу дивана. Креспин бросил пластиковую тубу на пол и раздавил хрупкий цилиндр каблуком.

– В очереди сначала постой, мазохистка чёртова.

– Когда я встречу эту курицу – твою девку! – то я проверну с ней тоже самое, прежде, чем прикончить, – стонала она. – Только листья я буду грести из грязной лужи граблями. А уж потом… ты пожалеешь, что ударил меня во второй раз… первый я могла бы забыть… хотела… но ты…

Креспин пошевелил обломки шприца носком ботинка.

– Ты жива только потому, что это выгодно мне, – сказал он.

– Козёл, – выдохнула она и добавила через секунду: – И воняет от тебя козлом. Я бы оторвала твой хрен, если бы ты только попробовал его достать. Я бы даже переступила через себя, чтобы добраться до него зубами…