У Ромы возникло острое, тягучее ощущение, что на него кто-то смотрит, следит за ним взглядом. Притаился в глубине дома, осторожно выглядывает, тут же спеша спрятаться. Возможно, за ними наблюдают из каждого окна, из-за каждого поворота; может, некто таится во всех этих зданиях, которые только прикидываются необитаемыми, а на самом деле наполнены странной жизнью. Они молчат, глядят, ждут и…

«Хватит параноить!» – сказал себе Роман.

Так и должно быть, так и бывает в заброшенных местах. Люди ушли, но их тени все еще бродят тут, прошлое живет здесь, и человек это чувствует. Роман понял, что поселок вовсе не печальный, как показалось вначале Кате, не просит он жалости, как выброшенный на дорогу щенок.

Нет.

Это темное, злое место.

Недаром сюда никто не ходит. И им с Катей тоже не следовало.

– Тебе не кажется, что уже темнеет? Как будто солнце садится? Хотя рано еще, – сказала неслышно подошедшая сзади Катя, и Роман едва не заорал от неожиданности. Еле сдержался.

– Не знаю. Может быть, – отрывисто проговорил он, стараясь прийти в себя.

Огляделся и подумал, что Катя права: фиолетовые тени растекались по земле, сливались в лужицы, которые скапливались под стенами домов; тьма выливалась из раззявленных окон, и в поселке было темнее, чем должно быть в это время суток.

– Зайдем в дом? Я уже не знаю, что здесь еще фотографировать.

Роман внезапно понял, что абсолютно не желает идти в дом – ни в этот, перед которым сейчас стоял, конвульсивно сжимая в руке мобильник, ни в какой-либо другой. Положа руку на сердце, ему хотелось уйти отсюда. Убежать, если совсем честно, причем как можно скорее. Вытянувшийся в лесу, как дохлая змея, поселок стал ему противен, он сам не мог понять, почему.

Но развернуться и уйти все-таки нельзя. Потому что тупо. Получается, зря они тащились в такую даль? Если пришли, надо сделать все, что запланировано, чтобы потом не жалеть.

– Идем, – решительно проговорил Роман.

– Вон тот дом лучше всех сохранился. – Катя указала на серое здание в паре десятков метров от предполагаемого Дворца пионеров. – Много целых окошек. Мне кажется, там начальство жило. Давай туда?

Роман не возражал.

Глава шестая

– Я не хочу здесь ночевать. Ни за что. Просто не могу, я не… – Лизавета чувствовала, что срывается в истерику. Виски сдавило, затылок сделался горячим и тяжелым, как чугунок, – это ощущение всегда сопутствовало зарождающейся панике.

Кроме очевидных, нормальных человеческих страхов – страха болезни, смерти, нищеты и неудач, страха за своих любимых – у Лизаветы был еще один, скрытый, тщательно подавляемый, ее собственный. Это была боязнь сверхъестественного, потустороннего, и началась она…

«Стоп! Остановись и не вспоминай!»

– Не могу! – повторила Лизавета, стараясь задавить все сразу: непрошенные воспоминания, разыгравшееся воображение, усталость, отчаяние, а главное – накативший ужас при виде домов.

Ян обнял ее, крепко прижал к себе, приговаривая обычные в таких случаях слова: успокойся, не волнуйся, все хорошо, мы справимся.

Постепенно она перестала трястись. Потом сбросила с себя его руки, внезапно осознав, что это Ян во всем виноват, это была его дурацкая идея с походом, он втравил их в эту историю, а теперь они заблудились и, возможно, так и будут блуждать тут, пока…

– Лизавета, я идиот. Прости, все из-за меня. Просто выразить мне могу, как мне жаль.

Муж сказал ровно то, о чем она подумала, и злость на него сразу улетучилась. Желание бросить эти слова ему в лицо пропало.

– Ты хотел, как лучше. Романтика, вечер у костра, водопад. Я понимаю.

– Наверное, убить меня готова. Я бы сам себя убил.

Она бледно улыбнулась.

– Нет уж. Сначала выведи нас отсюда, а потом я с тобой разберусь как следует.

Ян и Лизавета немного постояли, глядя друг на друга. Было уже почти темно, но стемнело странно. В городе или даже в деревне темнота накрывала все вокруг, равномерно. Но в лесу (только в этом или во всех?) тьма наползала издали, окружала тебя, можно было наблюдать ее поступь: сначала мгла окутывала далеко стоящие деревья и кусты. Потом подбиралась ближе, сочилась из-под кустов, как пролитые чернила…

Ты перестаешь видеть сначала то, что в десяти метрах от тебя, потом – на расстоянии пяти, потом – двух… С каждой минутой все кругом утрачивало четкость, становилось нераспознаваемым, а потому пугающим.

Параллельно с этим пропадали звуки. Умолкли птичьи голоса, не поскрипывали больше стволы деревьев, исчезло неумолчное скрипение и шуршание, которое они прежде слышали (должно быть, мелкие зверьки копошились среди ветвей и в корнях растений). Даже ветер, перешептывавшийся с верхушками деревьев, и тот перестал секретничать, стих. Лизавете показалось, что лес застыл, замер в ожидании.

Мрак пытался скрыть лицо Яна, но пока еще Лизавета четко видела каждую черточку.

– Мы не можем идти ночью, ты же понимаешь. Забредем в такую даль, что… – Он нахмурился. – Ты была права, нужно было сразу попытаться вернуться, как только навигатор сдох. Но я повел себя…

– Перестань.

– Короче говоря, нам нужно где-то переночевать. Лес повсюду густой, сама знаешь, мы еле шли.

Что правда, то правда. Солнечный свет с трудом проникал под сень листвы, поэтому Лизавете постоянно чудилось, что лес сжимается вокруг них. Хотелось выйти туда, где светло, но не получалось, наоборот, они залезали в чащу все глубже и, видимо, все сильнее удалялись от правильного пути, буквально проламывая себе путь вперед.

Но «вперед» не означало к выходу из леса. Ян решил: чтобы не ходить по кругу, нужно держаться одного направления, и ему показалось, что лучше идти в сторону солнца.

Только вот солнце от них убежало. Спряталось в подступающей ночи. А вскоре его сменит на небосклоне луна – серебряное солнце мертвых.

– Здесь большая поляна, сама видишь, – продолжал Ян. – Эти дома – хорошо, что они есть! – мне кажется, охотничьи сторожки. Зимовье, может. Значит, места не необитаемые! Люди тут живут или, по крайней мере, бывают!

– Бывали, – поправила Яна. – Сто лет назад. Хотя, думаю, в них никогда никто не жил. Я бы, например, не стала.

Три дома, стоящих на поляне, наводили на Лизавету оторопь. Блуждать по лесу, не зная дороги, было не в пример менее страшно, чем стоять и смотреть на почерневшие хибары.

Она не могла сказать, откуда этот страх, однако он был силен. Дома выглядели нежилыми, но в то же время не казались ветхими, разваливающимися. Что-то поддерживало в них жизнь. Невысокие, со скошенными, скругленными углами, приземистые, словно стремящиеся уйти под землю, скрыться с глаз, они недобро смотрели на незваных гостей.

Толстые стены, низкие круглые окна, похожие на выпученные глаза; немного перекошенные, но крепкие двери, которые не открывались уже много лет, а то и десятилетий… От домов исходит тьма, подумалось Лизавете. Что-то в них ловило солнечный свет и поглощало его. Наверняка и внутри – непроглядная темень, сырость, холод, черная плесень по углам. Лизавете страшно было подойти, ступить внутрь: вдруг голодный дом и ее сожрет?

– Хорошо, я понял: дома тебе не нравятся. Пусть так, – вздохнул Ян. – Но если пойдем обратно в лес, то добьемся одного: окончательно стемнеет, идти мы не сможем, придется ночевать прямо под деревом, рискуя…

– Ян! – прервала его излияния Лизавета. – Я понимаю, не ребенок. Не надо мне объяснять очевидные вещи. Просто говорю, что мне тут не нравится. Разве ты сам не чувствуешь? Здесь мрачно.

– Это всего лишь дома. – Он сбросил рюкзак с плеч. – Старые пустые строения.

«Если я чего-то терпеть не могу, то именно этого. Старых пустых строений», – подумала Лизавета, но не стала произносить вслух.

– Ночевать в одном из домов я не буду. Точка. Даже не уговаривай.

– Это было бы…

– Нет, – твердо проговорила она. – Я туда не пойду.

Ян сдался.

– Давай тогда палатку ставить, пока еще что-то видно.

Сноровки им не хватало. Ян ставил палатку несколько раз в жизни, и всегда рядом был опытный товарищ, готовый помочь, Лизавета не делала этого вовсе. Но в итоге они одержали победу: палатка стояла, хотя и несколько криво. После пришла очередь костра и ужина. Проблем не возникло, вскоре они сидели возле потрескивающего огня, ели то, что должно было стать романтическим ужином, но теперь лишь служило насыщению, восстановлению сил.

Лизавета согрелась и поела, что способствовало поднятию духа. У них было вино, и, когда молодая женщина выпила пару бокалов, ей перестало казаться, что они не сумеют выбраться из чащи. Да и дома, торчавшие из земли, точно были не построены, а попросту выросли, пробились наверх сквозь почву, больше не выглядели настолько ужасными.

– У меня возникла отличная идея, – сказал Ян. – Утром заберусь на самое высокое дерево и посмотрю, в какой стороне наша деревня.

– Прекрасно! – несколько преувеличенно, благодаря выпитому вину, восхитилась Лизавета. – Давно надо было это сделать!

– Умная мысля приходит опосля.

Ближе к полуночи забрались в палатку. Голова у Лизаветы слегка кружилась, тело налилось хмельной тяжестью. Ян отдал ей спальник Семенова, пропахший чужим запахом, но теплый, а сам закутался в одеяло. Лизавета кое-как пристроила голову на жесткую, будто камень, надувную подушку. Было не слишком удобно, но спать хотелось страшно, и, едва успев пожелать мужу спокойной ночи, Лизавета погрузилась в темные воды сна – погрузилась стремительно, словно к ногам привязали тяжелый камень, утащивший ее на дно.

Проснулась так же, в один миг перейдя от сна к бодрствованию. Открыла ничуть не заспанные глаза в темноте, и на нее навалилось осознание: что-то не так.

В чем оказалось дело, Лизавета сообразила уже в следующую секунду: пустота. С той стороны, где полагалось лежать и спать Яну, было пусто, оттуда шел холод. Не слышалось сонного дыхания, к которому Лизавета за год их брака успела привыкнуть, не было привычного тепла.

Яна не было рядом, тем не менее Лизавета шепотом позвала его, несколько раз произнеся имя мужа, будто это было заклинание, которое могло сделать так, чтобы он материализовался из мрака.

Не помогло. Она была одна – одна среди дремучего леса, в жалком коконе палатки, которая не смогла бы уберечь ее от того, что могло в этом лесу обитать.

Лизавета запаниковала, забилась в спальнике, пытаясь выпутаться из него. С непривычки удалось не сразу, но спустя мгновение она высвободилась из теплого мешка, натянула джинсы и свитер, расстегнула замок и на четвереньках выползла из палатки.

«Он всего лишь пошел в туалет!» – пришла спасительная мысль.

Да, но тогда зачем закрывать на замок вход в палатку?

Чтобы тепло не уходило, чтобы зверь какой не пробрался.

Споря сама с собой, Лизавета беспомощно озиралась по сторонам, не видя ничего вокруг.

«Надо бы фонарик взять», – мелькнула мысль.

Костер Ян погасил, когда они собрались идти спать. Они не знали в точности, так ли следует поступить, или лучше оставить огонь, чтобы отпугивать диких зверей. Страх устроить пожар пересилил.

– Ян! – пискнула Лизавета, опасаясь говорить слишком громко. Мало ли кто может услышать и прийти на зов. – Янчик, ты где?

Голос звучал почти неслышно, точно она говорила в подушку. Ночь хоронила звуки.

Лизавета встала во весь рост и повернулась лицом к темным домам. Вернее, не совсем темным. В одном из окошек горел свет. Оранжевый плящущий огонек, такой обычно идет от свечи.

Кто-то пришел сюда ночью и зажег свечу в заброшенном доме.

Или там и прежде кто-то был, но не хотел показываться им на глаза?

Нет, что за ерунда! Дома были пусты, никаких сомнений, скорее уж…

Лизавета вмиг догадалась, что происходит, и от облегчения засмеялась, хотя ничего смешного не было. Смех прозвучал в неподвижном воздухе неестественно громко и неуместно, как будто она расхохоталась в церкви. Или на похоронах.

Ян, конечно же! Он хотел осмотреть дома, даже ночевать там собирался, но она заартачилась. Знал, что жена будет против, если он туда пойдет, и решил сходить один, потихоньку, пока она спит!

Следом за облегчением пришла злость: какого лешего он так поступил? Оставил одну, а она и без того на нервах! Ушел, не предупредив, не подумав, что жена может проснуться, напугаться.

Но сердилась Лизавета недолго: понимала, что версия внезапно созревшего в голове у Яна решения сходить в тот дом среди ночи не выдерживает критики. Он не сделал бы такого, не пошел бы туда по доброй воле: чего ему там делать?

Лизавета нагнулась, взяла лежавший в карманчике палатки фонарик и решительно направилась к дому. Вчера вечером она сказала себе, что ни за что к этим лачугам не подойдет, и ей по-прежнему не хотелось, но сейчас все изменилось: Ян был там.

Она старательно разжигала в себе раздражение, досаду, даже ярость – любые эмоции, которые могли помочь подавить разъедающий внутренности страх за близкого человека. Лизавета чувствовала: Ян не спроста там очутился. Нечто позвало его, и теперь мужу, возможно, грозит опасность.

Глава седьмая

Внутри было пусто. Вопреки ожиданиям ребят, в здании не оказалось мебели, светильников, книг, ковров, посуды, игрушек и прочих предметов быта. Здесь не было того, чем пользовались люди, жившие в поселке более тридцати лет назад: очевидно, уезжая, они забрали с собой все, на что так интересно было взглянуть из двадцать первого века. Оставались лишь голые стены с отвалившимися от них сгнившими обоями, растрескавшиеся оконные рамы, грязные, исполосованные дождями или разбитые окна, стулья без сидений и колченогие табуретки, скрипучие деревянные полы, мусор и крюки, на которых когда-то висели люстры.

Брат с сестрой зашли в подъезд дома, который выглядел менее тронутым временем, чем остальные. Это было единственное жилое здание в три этажа. Роман поначалу этого не заметил, только потом углядел окошки на третьем этаже. Они были маленькие, мансардные, а само здание – ненамного выше двухэтажек.

Катя решила, что тут могло жить, как она выразилась, начальство. Что ж, возможно. Здесь даже имелась пожарная лестница, а над подъездами нависали нарядные козырьки, от которых давно остались одни воспоминания.

Подъезда было два, на лестничных клетках – по четыре двери, обитых почти нетронутым дерматином. Роман подергал ручку ближайшей – заперто.

– Зачем они их запирали? Уезжаешь навсегда, все с собой увозишь… Стены, что ли, охранять?

– По привычке, наверное, – ответил Роман, пробуя очередную дверь. Тоже не поддалась.

– Вот! – радостно сказала Катя. – Эта открыта!

Они зашли, заглянули в комнаты, увидели картину полного запустения, вдохнули кислый запах плесени и нежилого помещения. В большой комнате пол был влажный, валялись коричневые скукожившиеся листья.

– Окно выбито, дождь три дня подряд сюда заливал. Зимой снегу по колено наметает, – грустно сказала Катя. – Потом снег тает, отсюда и сырость.

Сделав несколько снимков, ребята вышли из квартиры, направились в следующую, тоже не запертую бывшими хозяевами. Здесь картина была та же.

– Пошли на второй этаж?

Роман хотел, чтобы Катя отказалась, но она отчего-то согласилась.

Они поднимались по лестнице, стараясь двигаться осторожно, не оступиться: всюду валялись обломанные доски, битые кирпичи, стекла. Вдруг где-нибудь ржавый гвоздь торчит, наступишь неаккуратно, воткнется в ногу – и привет, столбняк!

На втором этаже тоже было четыре двери, Роман стал искать незапертую. Повезло с третьей попытки.

– На третьем не жили, – сообщила Катя, которая, оказывается, успела туда заглянуть. – Дверь на чердак на висячий замок заперта.

– Так и подумал, что там нежилое помещение, – сказал Роман, – окошки слишком маленькие.

– Еще на двери написано «КИНО», значки непонятные намалеваны.

Говоря все это, Катя вслед за братом вошла в квартиру. На полу валялся сгнивший половик, на вешалке висело тяжелое старомодное пальто, когда-то бывшее синим, с полусгнившим коричневым воротником. В комнате стоял унылый торшер на длинной ноге, а больше ничего примечательного, все то же, что и в двух предыдущих квартирах.

– Хватит, пошли домой, пока… – начал Роман, выходя из квартиры, но удивленно умолк.

– Ты чего? – спросила идущая позади него Катя.

Он указал подбородком на дверь квартиры напротив.

– Видишь?

Катя сразу поняла, что брат имеет в виду. Когда они пришли, та дверь была заперта. А теперь приглашающе приоткрылась.

– Я проверял. Она была закрыта. Сто процентов.

Впрочем, полной уверенности в голосе Романа не слышалось.

Катя пожала плечами.

– Может, дверь не была заперта, просто перекосилась в косяке, застряла.

– А я дернул слабо, не от души, потому и не смог открыть. Теперь же она отрылась от сквозняка, – подхватил Рома, но сказал это словно бы не сам, а по подсказке, как если бы ему на ухо нашептали, только озвучить осталось.

Однако звучало логично. Могло ведь такое быть?

«Да, – немедленно подтвердил разум, – в жизни всякое случается».

«Нет! – завопила интуиция. – Это ловушка! Если ты не сумел открыть, то как это сделал легкий ветерок? Еще и настолько вовремя!»

Пока Роман спорил сам с собой, Катя протиснулась мимо него и подошла к двери. Толкнула, раздался тихий скрип. Как в кино. Точнее, в фильме ужасов. Там без зловещих скрипов никуда.

– Ты уверена, что нам туда надо?

Но Катя уже вошла, и ему ничего не оставалось, как последовать за ней.

Внутри оба сразу почувствовали: эта квартира отличается от других. Прежде были опустевшие старые помещения, напоминавшие больных собак, которых бросили хозяева.

Здесь атмосфера была совсем иная.

Роману ясно представилось, что это место пропитано чьим-то отчаянием, болью, которые так и остались тут, застряли, материализовались – их будто бы можно было потрогать. Парнишка слышал стоны, голоса, крики и точно знал, что они доносятся из тех времен, когда ни его, ни Кати еще на свете не было.

Он впервые осмыслил, что все, кто жил здесь, в поселке, до того, как это место обратилось в прах, были реальны. Люди дышали и говорили, открывали и закрывали двери, смотрели в окна, пользовались мебелью, обедали и ужинали, зажигали люстры и настольные лампы, ходили по улицам, делали покупки в магазинах, сидели за партами в школе…

Замкнутое истлевшее пространство стало скручиваться в тугой узел, смыкаться вокруг него, и спустя мгновение Роман забыл, кто он, как его имя, зачем он пришел сюда.

Катя звала его снова и снова, но он не слышал. Стоял, уставившись перед собой, плотно окутанный чужими страхами, гневом, паникой, страданием. Безумные крики не прекращались, наполняли пространство вокруг; воздух кипел ненавистью, мукой, предчувствием скорой гибели.

Роман ощутил тяжесть в руке и, опустив глаза, увидел, что руки (руки взрослого мужчины с квадратными ногтями и темными жесткими волосками) судорожно сжимают оружие.

Ружье дернулось; и дергалось еще, еще, раз за разом. Роман завопил.

Комната больше не была пуста, здесь стояли шкафы и кресла, на стене висел ковер, а за столом сидели люди, семья с детьми. Их рты открывались черными провалами, исторгая крики, звучавшее в мозгу Ромы; глаза становились огромными, на лицах и телах расцветали алые цветы смерти.

Кровь потекла из стен, закапала с потолка. Багряные густые потоки изливались сверху и сбоку, бурлили у ног сидящих в комнате мертвецов. Маленькая девочка с дырой посреди лба повернулись и посмотрела прямо на Рому, потом улыбнулась, и кровь хлынула у нее изо рта.

Он шарахнулся назад, натолкнувшись на Катю. Голоса, оглушавшие его, стихли, вернулось осознание себя. Это снова был он, Роман, перешедший в одиннадцатый класс, обожающий компьютерные игры, сосланный отцом и мачехой в Липницу. Сдуру притащивший младшую сестру в проклятое место.