Весна в Нью-Йорке была теплой, ласковой и сухой. Распускался плющ, кутая стены из красного кирпича акварельным зеленым одеялом. Нежно перешептывалась трогательная листва айлантов и платанов. Листья были еще совсем молодыми, помятыми, морщинистыми, совсем, как младенцы, только выскользнувшие из лона матери. Природа оживала, а вместе с ней и люди, уставшие от серой и влажной зимы. Солнце светило неясно, сквозь пелену, какой обычно были заволочены крупные города, но грело вполне ощутимо, поэтому, выйдя за школьные ворота, Нейт снял кашемировый пиджак светло-серого цвета с эмблемой школы на груди и черным кантиком и убрал его в рюкзак.

Возле школы Нейта ждал водитель. Он был красивым. У него были пронзительной синевы глаза, подбородок, как говорил отец, размером с наковальню и такие накачанные руки, что костюм на нем чудом оставался целым. Нейт чувствовал себя немного влюбленным в него. Иногда он списывал это на то, что влюблен во многих людей и многие вещи. Например, он был влюблен в Дэйзи Гамильтон из двенадцатого класса. Нейт пригласил ее на выпускной бал еще в октябре, когда поймал себя на мысли, что, как дурак, смотрел на ее подпрыгивающие груди и обесцвеченные локоны, пока она бежала по школьному коридору. Затем последовали короткие отношения и свидания, и секс, первый и неловкий для них обоих. А потом они разбежались, и Нейт решил, что пойдет на выпускной вечер в одиночестве.

Он был влюблен в музыку Нирваны, и в Курта Кобейна, и в мысль о том, что лето перед колледжем будет особенным.

В последний учебный день Нейт хотел прогуляться до дома пешком. Помахав водителю, ждущему его с приоткрытой дверью возле черной тонированной машины, Нейт виновато улыбнулся и пожал плечами.

Отец выкупил больше пятидесяти процентов акций компании, в которой работал, после смерти одного из основателей. С тех пор многое изменилось, частью этой новой жизни был и водитель. Нейт не представлял себе, как садится в машину и торчит в нью-йоркских душных и шумных пробках, переговариваясь с услужливым шофером в строгом костюме. Натаниэль стал подозревать, что это не единственная его функция. Дон возил его в школу или куда угодно еще, мило поддерживал беседу, в основном говоря: «да, сэр», «конечно, сэр», «вы правы, сэр». А еще он носил под троечкой от «Босс» нагрудную кобуру. Спорить с родителями о необходимости телохранителя Натаниэль не стал. Дон был милым парнем, морпехом, так и не сумевшим распрощаться с оружием, как успел выяснить Нейт, когда догадался, что Дональд был не просто водителем. Иногда Нейт задерживал на нем взгляд дольше, чем требовалось, и его это ужасно смущало, он понимал, почему, а иногда представлял, что скрыто под этой его броней дружелюбия. И под костюмом.

Когда он открыл дверь собственным ключом, мама уже ждала его у порога.

–– Прости, – выдохнул Нейт. Он закрыл дверь и прислонился спиной к ее прохладной поверхности, а потом улыбнулся матери. Наверняка, Дон позвонил ей и сообщил о его нелепом побеге. Его щеки раскраснелись от бега, волосы на висках слиплись от пота, а безукоризненная форма растрепалась: галстук Нейт развязал еще на школьных ступеньках. Он скинул рюкзак с плеча и тот с глухим стуком ударился об деревянный пол. Джен смотрела на него, поджав губы, и мальчишка ожидал, что она будет ругать его за то, что он сбежал от Дональда, но вместо этого она подняла рюкзак, увенчанный логотипом люксового бренда, с пола, отряхнула от пыли коричневую кожу и положила на полку.

–– У меня кое-что есть для тебя, – Женевьева поцеловала его в горячую щеку и старым, как сам мир, жестом смахнула с его лба испарину. К тому, что от сына, который, казалось, еще недавно пах ее молоком, все чаще и чаще несло табаком, Джен уже привыкла. Она положила ладонь на его шею и улыбнулась, а затем вытащила из кармана домашнего платья три билета на самолет, пунктом назначения в которых значилась Ницца. Нейт знал, что это значит: они летят к ее родителям в маленький приморский город, который назывался Сен-Максим.

–– Но разве мы не едем в Виргинию? – непритворно удивился Нейт.

–– Малыш, ты окончил школу. Мы с отцом захотели сделать тебе подарок. Виргиния подождет. Тебе нужно набраться сил перед колледжем, отдохнуть, а не слушать старые дедовские истории. Только представь: морская вода, нежное солнце… Тебе понравится.

–– Ладно, но это ведь ненадолго? – в кухне Нейт налил себе стакан воды и выпил половину, а потом еще немного.

–– Всего две недели, – Джен надела жаростойкую рукавицу и достала из духовки индейку, и у Нейта в животе заурчало от запаха еды. Несмотря на то, что у нее была помощница по хозяйству, Джен любила готовить сама.

–– Хорошо, – согласился он.

Кухня была просторной, светлой, в стиле современной классики, как и вся квартира. Массивная деревянная мебель белого цвета, темный паркетный пол и стены цвета слоновой кости. Посуда была чешской, мама купила ее, когда была в Чехии, еще до рождения Нейта, она была белой, с каймой из голубых полевых цветов и серебристых узоров.

–– Слушай, я все хотела с тобой поговорить, – мать поставила на стол тарелки, столовые приборы, хлеб и пару бутылочек «Перье». – Ты ведь знаешь, что не обязан изучать архитектуру, как твой отец? И Колумбийский – не единственный вариант. У тебя много других талантов, милый.

–– Я знаю, мам, но я ведь знал, кем буду еще до своего рождения, – усмехнулся парень и сел за стол.

–– Что ты имеешь в виду? – Джен села рядом и улыбнулась сыну, погладив его по щеке.

–– Я и сам не знаю, ма, – Нейт покачал головой и потер лицо ладонями, а потом шумно выдохнул. – Я не знаю, чего хочу. И мне кажется, что путь, по которому прошел отец – единственный правильный и для меня.

–– Тебе восемнадцать, Натаниэль, – он был немного влюблен и в то, как мама называла его полным именем. Ее легкий, едва уловимый, тягучий французский акцент звучал красиво. Словно его имя было создано для французского языка. – Ты и не должен знать. Но ты должен знать, чего точно не хочешь.

–– Я не хочу обычной жизни. Не хочу проснуться однажды восьмидесятилетним стариком и понять, что упустил что-то важное. Но я не знаю, что должен сделать, чтобы не упустить, и что именно для меня важно, я тоже не знаю.

–– Путешествовать, любить, писать маслом, – она улыбнулась, обнажив свои белые зубы, раскладывая по тарелкам индейку, орудуя ножом и вилкой так же легко, как и словами. Она все делала так – такой уж была его мама. В ее мягком тоне и вкрадчивых интонациях всегда было больше мудрости, чем во всех книгах, прочитанных Нейтом. – Ты мог бы изучать искусство, или музыку, или литературу, если бы захотел.

–– А если я вдруг не захочу ничего изучать? – спросил он, с каким-то подростковым вызовом глядя на мать.

–– Ну, тогда я скажу тебе: остановись, выключи шум, мешающий сосредоточиться, и подумай вот о чем: ты молод, твоя жизнь только начинается, она впереди, она здесь, она ждет тебя. Выйди на улицу и оглянись. Путешествуй, люби, пиши картины, делай что угодно, но будь. Просто будь, – Женевьева сжала его ладонь в своих пальцах и поцеловала. Любой матери важно знать, что ее ребенок просто где-нибудь есть, что он не заблудился в себе, как в лабиринте Минотавра. – Лето, когда тебе восемнадцать, – лучшее время в жизни. Ты наивен, юн и полон надежд.

–– Но мы ведь поедем в Виргинию после того, как вернемся из Франции? – с надеждой спросил Нейт. Там его ждали друзья и настоящее лето. Беззаботное время, какое бывает только когда тебе пять, ты счастлив и не задумываешься о будущем.

В прошлом году, во время каникул, Нейт понял, что влюблен в обоих своих друзей. Джо был веселым парнем, он остроумно шутил и заразительно смеялся. А Крис был Крисом. Тем мальчиком, которым Нейт его запомнил, мальчиком с печальными глазами и сладким южным акцентом. Наверное, думал Нейт, это и значит быть молодым: быть влюбленным в людей и в саму жизнь.

–– Конечно, милый, мы поедем, – пожав плечами, сказала Джен и деликатно улыбнулась, заметив на щеках сына легкий румянец.

В последнее лето, проведенное в Виргинии, Нейт все чаще покрывался румянцем и никак не мог себе этого объяснить. Когда, казалось бы, привычным жестом Крис касался его руки, случайно или намеренно, задержав ладонь чуть дольше положенного. Или, когда смотрел на него своими кристально-чистыми голубыми глазами, окруженными такими длинными ресницами, какие Нейт только видел. Или, когда раздевался без стыда, прежде чем нырнуть в воду и почувствовать ее прохладу на своей разгоряченной коже. Он делал множество простых и обычных вещей, которые вгоняли Нейта в краску и немного пугали.

Натаниэль все чаще замечал, что его тянет к Крису, и в Виргинию он рвался вовсе не за тем, чтобы слушать истории деда, а за тем, чтобы снова увидеть Кристиана. И понять, наконец, что значит этот непонятный трепет в груди и в животе, который возникал каждый раз, как только Нейту бросал взгляд на капризный контур розовых губ, на красивую, широкую уже сейчас, линию плеч.

Нейт вдруг некстати вспомнил, как громко и звонко в тишине зазвучал прессованный уголь, разломившись надвое, когда он, увлеченный, уронил его на пол: почти новый кусок упал из онемевших, напряженных пальцев. Вспомнил, как разглядывал придирчиво холст, который натягивал на подрамник и грунтовал сам, оценивал набросок. Набросок хаотичный, очень примерный, но уверенный и характерный. Мольберта у Нейта не было, он установил старый этюдник, положив под сломанную ножку кусок деревяшки, найденной в гараже. Крис тогда сидел на простом стуле в открытой спокойной позе, положив ладони на колени. Нейт вспомнил, как Крис потянулся и поправил ворот расстегнутой рубашки, соскользнувшей с расслабленного левого плеча. Вспомнил, как он, Нейт, вздрогнул едва заметно и безмолвно попросил: «Не двигайся, пожалуйста». И Крис замер, и улыбнулся в ответ. Ему нравилось писать ранним утром, когда накануне, спрятавшись в саду Розенфилдов с фонариком, они читали вслух и бездумно пялились на звезды. Нравились мягкие полутона и полутени, что лились на лицо, руки, скрещенные ступни Криса. Ему нравились рассеянные первые лучи солнца, ласкающие красивую скульптурную линию его скул. Крис не видел в этом ничего особенного, но каждый раз соглашался позировать. Однажды он сказал: «На твоих картинах я другой. Намного красивее, чем есть на самом деле. Почему ты рисуешь меня таким?»

–– Я вижу тебя таким, – ответил Нейт.

Это была, пожалуй, самая странная часть их дружбы. Не их и Джо, а та, которая принадлежала только ему и Крису.

Тот портрет хранился в комнате Нейта в Виргинии, и Нейт чуть было не сказал матери, в чем истинная причина его иррационального желания раз за разом возвращаться туда,где был он, Крис. Но потом резко передумал.

–– Ты уже решил, чем будешь заниматься после школы? – спросил Крис, наблюдая, как Нейт увлеченно пишет его портрет.

–– Нет, но это последний год. И надо бы уже определиться, – он на секунду отвлекся и взглянул на Криса. Его взгляд был рассредоточен, ресницы дрожали. – А ты?

–– Завербуюсь в армию, – признался Крис. – К «морским котикам».

–– Ты серьезно? – если бы время остановилось, Нейт, конечно, поймал бы кусок угля, который выронил. Но все произошло так быстро, что он успел оставить на полу черный след. Нейт слышал, как он падает, со звонким стуком отскакивая от бетонного пола, и решил, что в тот момент его сердце звучало точно так же.

–– Брось, колледж, ученая степень и красивая жизнь на Манхеттене – это для тебя, а для меня… Военная карьера – единственный способ отсюда вырваться.

Крис вечно ходил в синяках. Нейт знал, что отец бил его, когда напивался, поэтому все лето Крис проводил в усадьбе Розенфилдов, и Нейт нарочно не вмешивался в разговоры своих родителей с другом, он давал ему возможность почувствовать, что он часть всего этого.

Глаза жгло от подступающих слез.

–– Ты ведь хорошо пишешь, – сказал Нейт, не намеренный отступать, но все же спрятался за холстом, чтобы не объясняться с другом. Крис иногда давал ему почитать школьные сочинения.

Ничего объяснять не нужно было: смотри и понимай, Крис видел, Нейта выдавали предательски дрожащие руки.

Нейт чувствовал себя беспомощным и почему-то виноватым. Он улыбнулся, вспомнив, как они сидели допоздна и говорили ночи напролет в темной комнате, освещаемой только полной луной. Они строили планы, задыхаясь в вечных проблемах реальности, они были молодыми и неопытными. Или молчали, слушали во дворе пластинки или радио, которое играло всю ночь и не хотели, чтобы наступало утро. О, Боже, они должны были сделать столько всего, столько всего успеть, но все планы Нейта разбились о «морских котиков».

Крис тогда встал со стула, на секунду забыв, что он натура, и подошел к Нейту, и взглянул в глаза.

«Прости», – это не прозвучало, но подразумевалось.

А осенью Нейт, не зная, что делать со своими чувствами, начал встречаться с хорошенькой Дейзи Гамильтон и снова стал играть в теннис.

...

3 4 5

...

Премиум

(7 оценок)