Глава вторая. Лето в Виргинии

И если лето – это время убегать из дома навстречу несбыточным мечтам, то осень – время возвращаться.

А. Квонтион

Сплетенный из льняной пряжи гамак лениво покачивался на ветру. Нейт лежал в нем, согнув ноги в коленях и прикрыв глаза, изнывая от скуки и жары. Он держал в руках раскрытую книгу, но строчки расплывались по старой, пожелтевшей бумаге.

–– Натаниэль, милый, может, зайдешь в дом? – к мальчику подошла его мать, погладила прохладной ладонью по лбу, смахнув испарину, и убрала налипшие волосы с лица. – Я принесла тебе лимонад, а Виола готовит апельсиновый лед.

Мальчишка сощурился от солнца и взглянул на мать. Она села рядом с ним и мягко прислонилась к его ногам. В ее руке был запотевший стакан с цитрусовым лимонадом. По стенкам стакана стекали капельки воды, и в них отражалось жаркое полуденное солнце. Внутри позвякивали кубики льда, плавали дольки лимона и листочки мяты. Нейт взял стакан из рук мамы и улыбнулся ей. Он всегда удивлялся поразительной способности матери чувствовать его малейшие желания. Чуть позже она скажет, что это и называется «быть родителем».

–– Спасибо, – мальчик закрыл книгу и положил ее на ротанговое кресло. К книгам он всегда относился бережно. На этот раз в его руках был «Хоббит, или туда и обратно» Толкина. История приключений Бильбо Беггинса.

–– Ты совсем заскучал здесь, да, малыш? – Джен взяла вчерашнюю газету со стола и помахала ею перед лицом. Воздух, на пару градусов выше температуры тела, был настолько густым, влажным и жарким, что казалось: она машет газетой под водой. – Дед починил твой велосипед. Ты можешь съездить к пруду и порисовать там. Если хочешь.

–– Серьезно? – мальчишка оживился, потому что раньше Джен всегда сопровождала его на велопрогулке: ненавязчиво ехала позади. Вовсе не потому, что не могла крутить педали так же быстро, как он сам, а потому, что, думал Нейт, мама хотела дать ему немного свободы, пусть и призрачной. – А ты со мной не поедешь?

–– Ты уже достаточно хорошо знаешь эти места, Нейт. Будь дома к ужину, милый. Не забывай посматривать на время. – Нейт кинул быстрый взгляд на дорогие часы, которые ему подарил на прошлый день рождения деловой партнер отца, и кивнул. Джен поцеловала сына в лоб и ушла в дом. Звук ее шагов был отчетливо слышен, потому что Джен носила атласные домашние туфли на каблуках. Нейт видел такие туфли в глянцевом журнале, когда сидел с мамой в приемной у стоматолога. И однажды на витрине универмага на Манхеттене. А еще, ее шаги были слышны, потому что рассохшийся пол на веранде тонко скрипел, намекая, что не помешало бы что-то с этим сделать.

Когда мама скрылась в доме, из распахнутых окон послышался ее смех и голос отца, а потом зазвучала «Жизнь в розовом цвете» Эдит Пиаф.

Нейт залпом выпил лимонад, вскочил с гамака, повесил этюдник с масляными красками на плечо, и ринулся в гараж, где стоял его починенный велосипед.

В гараже не было нужды, никто не пользовался им по назначению уже очень давно. Машину дед парковал у ворот – никому бы здесь не пришло в голову воровать у Сэмюэла Розенфилда. Дед был старым человеком, его уважали в округе, да и во всем мире (казалось иногда Нейту). Изредка дед возился в гараже, перебирая движок старичка – трактора, но, в основном, там хранили всякий хлам. Мама говорила, что Нейт еще слишком мал, чтобы понять, почему дед так трепетно относится к старым вещам. Но Нейт понимал. Он думал, что, возможно, эти вещи очень дороги деду или, может быть, они напоминают ему о том, как он был молод лет пятьдесят назад, когда купил эту вешалку для верхней одежды и шляп.

В его парусиновых туфлях голубого цвета было полно песка, потому что Нейт никогда не надевал их, как следует: он всегда наступал на задник. Отец несколько раз говорил ему, что не стоит в эспадрильях садиться на велосипед, но Нейта это мало волновало. Он открыл старую деревянную дверь, ведущую в гараж – чугунный замок тяжело качнулся, петли запели. Нейт потянул носом воздух и улыбнулся: пахло старым машинным маслом, дедовыми самокрутками, сыростью и книжной пылью.

–– При усадьбе только малая часть – то, что осталось, – говорил дед. – Просто сад: в прежние времена там сажали только столовый виноград. А теперь посмотри: все, что сделали твои предки, заметает пыль. И скоро пыли будет так много, что и в памяти этих мест не останется, – он касался лозы, и она была такой же сухой и старой, как его руки. – Но знаешь, что я тебе скажу, мальчик? Если бы южане победили в той войне, страна никогда не превратилась бы в то, во что превратилась сейчас.

–– Но разве в войне можно победить? – Нейт задумался и, сощурившись от яркого солнца, от которого не спасали его новенькие «Рэй Бэн», взглянул на деда. Он всегда думал, что в войне можно только проиграть. Дед в ответ только усмехнулся и покачал головой.

Сэмюэл часто катал Нейта по окрестностям. Он говорил, что на машине нужно ездить, чтобы продлевать ей жизнь. Он возил Нейта к старым землям, которыми по сей день владела семья Розенфилд, но которые никто не обрабатывал уже много лет. Он показывал Нейту плантацию, от которой время не оставило ничего, кроме ссохшейся лозы и покореженных креплений. Сэмюэл Розенфилд, или просто дед Сэм, как называл его Нейт, был потомком богатых плантаторов-южан. Он был человеком старой закалки (так говорили мать и отец, оправдывая его) и многое отвергал. Например, своего собственного сына, и президента Буша, и Клинтона, а затем снова Буша, только уже младшего.

–– Если бы не твой упрямый, как мул, отец, все было бы по-другому. Имя Розенфилд жило бы еще многие десятилетия. А теперь все наши надежды, надежды твоих предков, – в тебе, мальчик.

Нейт вряд ли осознавал, что значат эти слова. А дед едва ли понимал, какую ответственность возлагал на двенадцатилетнего мальчишку. «Боже мой, ему ведь всего двенадцать», – сказал бы Аарон, если б услышал эти слова. Натаниэль вдруг вспомнил лицо отца, когда тот осаживал деда: «Боже мой, па, мир перестал быть таким, каким ты помнишь его. Но ты слишком горд, чтобы понять это. И слишком упрям, чтобы покинуть Виргинию».

Нейт кое-что смыслил в религии. Его мать была католичкой. Впервые он узнал об этом, когда она взяла его с собой в собор, чтобы послушать органную музыку в Сочельник. Ему тогда было семь. А еще Нейт знал, что его отец – агностик. И он нигде и никогда не вспоминал имя Бога так часто, как в Виргинии, когда говорил с дедом.

Нейт проехал мимо старой плантации, в направлении ближайшего городка, не обращая внимания на то, что сложенные металлические ножки этюдника больно хлещут его по костлявому боку. Он точно знал, где ему свернуть, чтобы добраться до пруда как можно быстрее. По дороге он увидел радиовышку, которой раньше здесь не было, и подумал вопреки словам деда, что, если цивилизация добирается сюда, в Абингдон, значит, не такой уж плохой стала страна. Он вспомнил, как несколько лет назад отец купил две рации, и они играли в исследователей все лето, таскаясь по Нью-Йорку, посещая музеи и выставки, парки и кинотеатры. «Наземное управление для майора Тома»⁵, – шепотом говорил в рацию отец, когда они сидели в кинозале на разных уровнях. Он просто обожал Дэвида Боуи, а Нейт отвечал: «Майор Том наземному управлению. По-моему, этот фильм полный отстой». Это была премьера «Бэтмен возвращается» Тима Бертона.

То было единственное лето, проведенное не в Виргинии, потому что весной отец и дед сильно поругались.

Спрыгнув с велосипеда и бросив его на землю, когда дорога прервалась высокой травой и желтым рапсом, Нейт аккуратно пробрался через заросли к пруду, он надеялся не наступить на змею. Ноа сказал, что прошлым летом наткнулся на одну и так и не понял, была ли она ядовитой.

Мальчишка устроился в тени раскидистого кизила и открыл деревянный ящик с красками. В воздухе пахло лимонным миртом и застоявшейся водой. После продолжительных дождей и гроз пруд разбухал, и в нем можно было поплавать, но сейчас он стал обмелел и был полон головастиков. Посреди гладкой, недвижимой ветром воды образовался островок, на нем сидела парочка уток и негромко переговаривалась. Солнце жгло небо, заволоченное прозрачными облаками, и тень от огромного куста цветущего кизила была как раз очень кстати.

Выдавив краски из тюбиков на палитру в определенном порядке, который уже стал привычным (Нейт точно знал, что за кобальтом синим шла виноградная черная), мальчишка поставил небольшой грунтованный холст на подставку и, взяв в руки мастихин, стал набрасывать первые очертания будущего пейзажа. Вода и камыши, трава и рапс, и мирт, и, конечно, птицы. Он писал уже кистью, в руках держа хлопковую салфетку, которой подтирал недочеты, весь вымазался краской и совершенно забыл про время. И даже то, что тени стали гуще и больше, и солнце плавно утекло на запад, не волновало его, потому что он вдруг почувствовал себя таким настоящим, живым, взрослым.

Из-за камышовых зарослей послышался шум, затем звонкий смех и мальчишеские голоса. А затем Нейт увидел двух ребят примерно его возраста, которые, стаскивая с себя одежду, направлялись к воде.

–– Привет, – сказал один из мальчишек, бросив на траву футболку. Он был довольно высоким, его темная кожа переливалась матовым блеском в свете заходящего солнца, пухлые губы были растянуты в улыбке, а между передних зубов была небольшая щель. Он заметил Нейта раньше, чем его друг, который поднял на Нейта испуганный взгляд, будто не ожидал увидеть здесь кого-то еще.

–– Привет, – с опаской ответил Нейт и поднялся на ноги.

–– Я Джо, это мой друг Крис, – Крис был светловолосым и голубоглазым, уголки его бровей были опущены немного вниз, от чего его взгляд делался печальным. У него было детское лицо и румянец на щеках. Мальчики подошли ближе и обменялись рукопожатиями с Нейтом, который, прежде чем стиснуть их ладони, как учил дед, попытался оттереть краску со своих пальцев.

–– Нейт, – представился он.

–– Что ты здесь делаешь, Нейт? – весело спросил Джо и кивнул на этюдник.

–– Рисую, – признался Натаниэль. – А вы что?

–– Покажешь? – Джо задал следующий вопрос, проигнорировав вопрос самого Нейта.

–– Да, но она еще не готова.

–– Ничего себе! – воскликнул Джо, заглядывая за крышку этюдника. – Да ты художник, парень. Крис, посмотри-ка!

Так началась их дружба, продлившаяся долгие годы. Они втроем без устали, как могут только дети, слонялись по городку и окрестностям, покупали мороженое и уплетали его, сидя прямо на бордюре перед магазином. Мальчишки катались на велосипедах и плавали в пруду. Крис сказал, что никаких змей здесь нет и что Ноа принял сухую ветку за змею. Сам Крис жил с отцом на лошадиной ферме, его мать повесилась, когда старший брат попал под машину, Крису тогда было три года, и он почти ничего не помнил. Он любил лошадей и однажды, когда его отец уехал в Шарлотсвилл по делам, позвал на них посмотреть.

Джон был сыном шерифа, помимо него в семье были три младшие девочки, но Джо говорил, что им рано еще гулять с ними. Мама Джо поила их водой и угощала обедом. Нейту она сразу понравилась, потому что у нее были добрые глаза и мягкие руки.

Нейт уходил из дома рано утром, а возвращался только вечером, уставшим, грязным и невероятно счастливым.

Как-то раз, ближе к августу, перед тем как заснуть, он услышал разговор родителей за стенкой. Мама сказала:

–– Не знаю, Аарон, конечно, у него появились друзья, но он еще ни разу за все лето не садился за музыку.

А папа ответил:

–– Знаю, любовь моя, но, пожалуйста, не трогай его. Пусть у него будет детство.

И Нейт заснул с четкой уверенностью, что никто не отберет у него это лето в Виргинии, лучших на свете друзей и воспоминания.

Однажды, Джозеф рассказал им историю. Эту городскую страшилку ему рассказала его мать. А ей ее мать, а ей ее мать – Джо продолжал бы до бесконечности, если бы Крису не надоело его слушать.

–– Хорошо, – сказал он. – Мы поняли, – не выдержал Кристиан, пытаясь сообразить, сколько поколений сменилось, прежде чем история дошла до Джо.

История рассказывала о некоем Джереми Эверморе, мужчине с рыжей бородой, который был плантатором и выращивал сахарный тростник. Он был человеком жестоким, но не просто жестоким, зверски жестоким, уточнил Джо для острастки, создавая мрачную атмосферу. Он сек рабов по малейшей провинности, если они собрали мало тростника, или не так смотрели на его жену. Говорят, он даже оборудовал пыточную камеру в подвале, где проводил свои жуткие эксперименты – сшивал людей, чтобы создать сиамских близнецов, выкалывал глаза и морил голодом. А однажды, даже съел младенца, отобрав его у роженицы, которая понесла от него. Люди сговорились и устроили бунт, подожгли усадьбу ночью, и она сгорела вместе со всеми спящими Эверморами. Потом ее восстановили и там жили другие плантаторы и другие рабы, но никто не задерживался надолго, потому что дух господина Эвермора до сих пор обитает там, как и души, замученных им людей.

Крис не поверил ни единому слову, потому что сам вырос в этих местах, как и его отец, а до этого дед, но ничего подобного никогда не слышал. А Нейт охотно поверил и даже предложил туда съездить, чтобы проверить правдивость истории. В конце концов, они выбрали день, и все же съездили, но не нашли ничего, кроме полуразрушенной усадьбы и покосившегося забора. Разочарованные, они вернулись домой, но Нейт все равно упрямо верил в то, что рассказ был чистой правдой, потому что на секунду в окне второго этажа он увидел, или убедил себя, что увидел, мужчину с рыжей бородой и черными, пустыми глазницами.

В тот день Нейт пригласил Джо и Криса на обед. Они сидели в саду, за

Большим обеденным столом, на нем было много вина, фруктов и закусок – Виола постаралась на славу. Ближе к полудню подали салат и горячее – ростбиф с брокколи. Крис и Джо переглянулись друг с другом, а затем посмотрели на серебряные столовые приборы, разложенные в ряд на чистой, накрахмаленной салфетке, с вышитым красными и золотыми нитками, семейным гербом. Женевьева заметила их замешательство первой. Она наклонилась к Крису и потянулась к Джо, собирая в ладонь все ненужные вилки и ножи, а потом подмигнула мальчишкам. Джозеф улыбнулся, и принялся уплетать свой тибоун стейк. А Крис ещё какое-то время наблюдал за матерью Нейта. И Нейт готов был поклясться, что его глаза наполнились слезами.

После обеда в саду, наполненном птичьей трелью, запахом созревающих фруктов и скошенной травы, Нейт провел друзьям экскурсию по дому. Самым невероятным Крис и Джо посчитали библиотеку, которая была больше городской раза в два. Они рассматривали старые пластинки и проигрыватель, а потом добрались до книг. Нейт сказал, что они могут взять почитать что-нибудь, потому что в последние дни они увлеклись чтением «Хоббита». Не сговариваясь, словно их вело желание приключений, пусть и в вымышленном мире, они каждый день встречались возле того пруда, где познакомились, садились в тени кизила, стелили плед и доставали сэндвичи и розовощекие персики, Нейт вытаскивал из рюкзака книгу – старую и потрепанную, кем-то до него, и читал в слух. А когда наступал вечер, и читать было уже невозможно, они плескались в пруду, полноводном, после череды дождей.

Мальчишки водили пальцами по старым корешкам книг и внимательно читали названия. Джо выбрал Бальзака, потому что ему понравилась бархатная обложка, но Нейт сказал, что это литература для взрослых. Он дал Джозефу «Удивительного волшебника из страны Оз» Фрэнка Баума, а Крису первую книгу из «Хроник Нарнии» Льюиса. И они оба уехали домой, в предвкушении чего-то прекрасного. Натаниэль им даже слегка позавидовал. Сам он зачитал эти книги до дыр.

В конце августа, когда Нейту пришло время возвращаться домой, Джозеф и Кристиан примчались на велосипедах, чтобы его проводить. Они обнялись все втроем. Нейт предложил друзьям приехать к нему, в Нью-Йорк, он обещал показать им Статую Свободы и качели в центральном парке. Они пожали руки и поклялись друг другу, что их дружба никогда не закончится, что они обязательно встретятся снова.

Когда Нейт сел в машину, то сразу же прилип лицом к стеклу на заднем сидении, наблюдая, как удаляется пейзаж, как Крис и Джо становятся все меньше и меньше, и подумал, что это было лучшее лето в его жизни.