Часть первая

Глава первая. Винодельня Розенфилд

Вот она, одна из коварных ловушек детства – необязательно что-то понимать, чтобы это чувствовать.

К. Р. Сафон. Тень ветра

1995 год

В то лето, как и много раз до этого, семья Розенфилдов приехала в Виргинию. Когда стих рокочущий шум двигателя новенького, сверкающего в лучах заходящего солнца отцовского автомобиля, а колеса скрипнули по мелкой мраморной крошке и замерли, Натаниэль открыл дверцу и выбрался из машины. Мягкую кожу его голубых парусиновых туфель тут же покрыла пыль. Она налипла так мгновенно, что Нейта это даже позабавило: ее словно притянуло магнитом. Папин черный «Крайслер» девяносто третьего года тоже был весь в пыли. Мальчик провел указательным пальцем по приспущенному стеклу у пассажирского сидения и улыбнулся.

В окнах бывшей рабовладельческой усадьбы горел свет. Пока еще неясный, но Нэйт точно знал, что их ждали. Он знал, что, как только рассеется закат, а бархатная южная ночь поползет по земле, окна загорятся ярче, став единственным источником света на несколько миль вокруг.

Усадьба была красивой, она сохранила свой первозданный вид во многом благодаря заботе хозяев. История и традиции, которые с трепетом хранили эти стены и массивные колонны, увитые резными валютами, всегда настораживали Нейта. Усадьба, построенная еще до начала Гражданской войны приближенным первого и единственного президента Конфедеративных Штатов Америки³ – Джеймсом Розенфилдом, видела многое. Нейт часто рассматривал портрет далекого предка, висевший над камином в столовой. Взгляд у него был добрым, но, возможно, это вольность художника. Мальчишка часто задавался вопросами о несправедливости рабства, иногда он озвучивал их, и тогда отец отвечал ему, что так же, как и Нейт, он когда-то был одержим историей семьи: пытался найти доказательства, что он вовсе не плохой человек, хоть его предки и были плантаторами. Он читал старые новостные сводки, сохранившиеся в библиотечном архиве. Часто болтал с шерифом в городке неподалеку, и тот рассказал ему однажды, что о мистере Розенфилде написано не так уж много, но те люди, жизнями которых он владел («Подумать только, как это ужасно звучит,» – сокрушался отец) чувствовали себя хорошо, они были в безопасности. О старом Розенфилде говорили: «Человек с большим сердцем». Нейт задумывался, может ли быть в безопасности человек, когда он не принадлежит сам себе, но на этот вопрос у его отца не было заготовленного ответа. «Мы никогда не принадлежим сами себе без остатка», – говорил он. «Я твой отец. И какая-то часть меня всегда будет принадлежать тебе. Но я ведь в безопасности, правда?».

Нейт так и не смог понять, была ли добросердечность плантатора Розенфилда семейной легендой, придуманной для отвода глаз и очистки совести. Он решил, что судить людей по поступкам их далеких предков неправильно. Нейт надеялся стать хорошим человеком, заслужить это звание собственными делами. И, если когда-нибудь его потомки зададутся вопросом о его наследии, то он будет готов.

Отец всегда говорил загадками. Позже Нейт поймет: он поступал так для того, чтобы его сын научился мыслить глубже, чем среднестатистический житель страны.

Многие годы спустя, собирая осколки своего вдребезги разбитого сердца, Нейт не досчитается одного, того осколка, который перестал принадлежать ему летом две тысячи первого года. И тогда к нему придет понимание.

Усадьба была полностью белой, если не брать в расчет деревянные окна и решетчатые ставни, но не ослепительно-белой, а скорее, матовой. А еще она была очень старой. Нейту казалось, что он в жизни не встречал зданий старше этого. Южную стену плотным живым ковром увил плющ. Струящийся водопад лестницы с причудливыми балясинами, окутала виноградная лоза.

Земли Виргинии были плодородными, если знать, как возделывать их. И, видимо, Джеймс Розенфилд знал, потому что совсем рядом с усадьбой процветал виноградник, а когда-то и винодельня, стоящая сейчас в метрах двадцати от дома и закрытая на огромный амбарный замок. Дела пошли на спад, после введения сухого закона, но и тогда какой-то из Розенфилдов догадался, как сохранить богатство и семейное дело. Он или она, Нейт точно не знал, но отец говорил, что, скорее всего, «он», потому что женщины в то время не были независимыми, заключил сделку с крупной торговой сетью, и виноград стали поставлять в магазины и на фермерские рынки. Винодельню, конечно, прикрыли, но только по официальным данным, на бумаге. На самом деле она окончательно прекратила свою работу, только когда отец Натаниэля, Аарон Розенфилд отказался быть виноделом и уехал в Нью-Йорк, чтобы поступить в Колумбийский университет и стать архитектором.

О том, что их ждали, говорили распахнутые настежь, выкованные из металла ворота с воющими ржавыми петлями. Выйдя из машины, Аарон поспешил закрыть их. Он хорошо знал нрав своего отца и помнил, как тот часто упрекал его в нерасторопности, говоря, что этим он в мать, не забывая припомнить, что сын предал историю семьи. Жену свою, Марию, дед любил, но считал, что медлительность Аарон унаследовал от нее.

К отцу на помощь поспешил садовник. Он поправил на ходу затертую панаму цвета хаки и ускорил шаг. Садовник Ноа Ламберт был стариком невысокого роста. Его морщинистые узловатые руки всегда были в земле, лицо, нещадно высушенное солнцем, покрыто пигментными пятнами, а светлые глаза казались почти прозрачными. Седые волосы, словно налипшие клочками, остались только на висках и затылке. На нем всегда, как и сейчас, была простая одежда и обувь. Нейт помнил его с тех пор, как стал помнить себя, а отец говорил, что Ноа работал здесь еще в те времена, когда он сам был мальчишкой. Нейту Ноа нравился. Он срывал для него поспевший, налитый и сладкий виноград, когда лето клонилось к осени. Он охотился за самой спелой, черной гроздью, мыл под холодной водой, а потом молча отдавал Нейту с солнечной улыбкой на лице. Ноа был теплым человеком, от него даже пахло сухим хлопком и нагретой за весь день землей. У него на руке был пятизначный номер, набитый синими чернилами. Со временем цифры позеленели под загорелой кожей. Нейт однажды спросил у деда, что значит этот номер, а дед сказал, что на руке садовника выбит номер, потому что Ноа – еврей⁴. А еще посоветовал не задавать лишних вопросов. Со временем Натаниэль сам разобрался в том, что же значат эти цифры, и пришел к мысли, что плантаторы ничем не отличались от Гитлера.

Натаниэль улыбнулся старику, тот потрепал его по макушке и поспешил к Аарону.

–– Мистер Розенфилд, – запричитал садовник, – мы ждали вас не раньше, чем через два часа, – он снял панаму, прижал ее к груди и взглянул на Аарона.

–– Прошу, Ноа, – Аарон притворно нахмурился и покачал головой, – мы же договорились в прошлый раз. Никаких «мистеров», – Нейт с интересом наблюдал, как отец обнял Ноа и похлопал его по спине своими чистыми, тонкими ладонями. «Белоручка», – обычно фыркал дед, видя, какими ухоженными были руки Аарона. Но отец таким вовсе не был, он обнял садовника, не боясь испачкать в земле и пыли свое белое поло «Ральф Лорен» и бежевые шорты.

–– Я сообщу Сэмюэлю, Аарон, что вы приехали, – Ноа поспешил к дому. – А потом помогу вам с вещами.

–– Спасибо, мистер Ламберт, но мы справимся сами, – из машины наконец вышла Женевьева Розенфилд – мама Нейта. Последние пару часов в дороге ее одолевала жуткая мигрень, и она сидела в машине, приходя в себя.

–– Мадам, – Ноа склонил перед ней голову, улыбнулся и, как показалось Нейту, даже немного смутился.

Натаниэль часто наблюдал за мужчинами в присутствии его матери. Они все, как один, робели и не могли связать двух слов. Еще бы, его мать была настоящей красавицей. Таких красивых женщин Нейт видел, разве что в кино. Ее темные длинные, слегка волнистые волосы развевались на ветру, как и легкое желтое платье в мелкий цветочек. Она выглядела уставшей, но все же завораживающе прекрасной и статной. Пухлые губы тронула улыбка, когда Джен привлекла сына к себе и обняла. Глаза ее обычно были светло-карими, а сейчас, на закате, казались медными.

–– Помоги отцу с замком, – попросила Джен, видя, как муж пытается справиться с этой ржавой рухлядью. Она наклонилась и поцеловала Нейта в лоб.

Июльский вечер был теплым, а лето Виргинии в самом разгаре, на самом его пике. Солнце садилось за дымящийся от испарины горизонт, кутая усадьбу, винодельню и окрестности едва уловимым розово-золотистым маревом. Поля, покрытые паутиной и росой, стояли за воротами недвижно. Душный, душистый, туманный воздух мягко стелился по земле, путался в хлопке, растущем островками и хранившем историю юга. Трогательные хлопковые коробочки казались мягкими на ощупь, почти голубыми в сумерках. Пахло свежескошенной травой, полевыми цветами, сеном и влажной виноградной лозой. Цикады без устали пели в кустах, это был вечный саундтрек этих мест. Ворота скрипели, пока отец пытался их закрыть, нарушая металлическим скрежетом особенную, почти волшебную тишину.

–– Порядок, – наконец выдохнул отец и с трудом вынул ключ из старой скважины, как раз тогда, когда Нейт подошел к нему, чтобы помочь. Этими воротами пользовались нечасто. Дед Розенфилд обычно оставлял свою машину за ними. Аарон не решился поступить так же с новым «Крайслером».

–– Как себя чувствуешь, Нейт? – отец обнял мальчишку за плечи и повел назад к машине, припоминая, как его укачало неподалеку от дома из-за неровных глиняных дорог.

–– Пап? – Нейт взглянул на отца снизу вверх: Аарон Розенфилд был довольно высоким.

–– Да, дорогой? – мужчина открыл багажник и стал доставать чемоданы, один за другим кладя их на землю. Коричневые чемоданы из нежной телячьей кожи к такому отношению не привыкли. На такие обычно надевали чехлы, прежде чем сдать их в багаж самолета, летящего куда-нибудь к берегам Франции.

–– Что, если Виола снова станет меня целовать? – с опаской спросил Нейт и поджал губы.

–– Ты знаешь, как она тебя любит, – усмехнулся Аарон. – Но хочешь знать, что я об этом думаю? – отец захлопнул багажник и провел ладонью по волосам – буйным кудрям, когда-то смоляным, а сейчас с заметной проседью. Нейт кивнул. – Она увидит тебя и подумает: «Надо же, как вырос этот парень. Ну просто красавчик. Он совсем уже взрослый, не стану, пожалуй, целовать его, как того розовощекого ребенка, которым он был еще в прошлом году».

Ответить Нейт не успел, пока он обдумывал сказанное отцом, входная дверь распахнулась. Сначала из дома вылилась порция желтого света, а потом на крыльцо вышла Виола Спенсер – домоправительница Розенфилдов. Править сейчас было нечем: у Розенфилдов не было прислуги, как в прежние времена, но бабушка Виолы, как и ее мать, работала в усадьбе, дед Розенфилд попросил Виолу остаться, чтобы помогать его жене по дому. У Виолы был белый передник, темные мясистые губы, глаза чуть навыкате и завязанные в тугой пучок курчавые волосы.

–– Нейт! – воскликнула она глубоким, грудным голосом. А после зацеловала его, вопреки словам отца, который стоял в стороне, поджав губы, чтобы не рассмеяться. Предрассудки былой эпохи давно были стерты. И сейчас, когда Нейт обнял Виолу в ответ, это было заметно, как никогда прежде. Нейт любил мисс Ви, как сам ее называл, и скучал по ней и ее грушевому пирогу с корицей, но все же, если бы его спросили, он бы сказал, что можно было бы обойтись и без поцелуев.

–– Виола, милая, здравствуй, – Джен подошла к домоправительнице, и они тоже расцеловались в обе щеки, а когда очередь дошла до отца, мисс Ви обняла и его.

Следом из дома показалась пожилая чета Розенфилдов. Сэмюэль громко рассмеялся при виде внука, спешно спускаясь с крыльца на негнущихся ногах.

–– Только посмотрите на него, – в уголках его глаз блестели слезы. Отец говорил, что дед с возрастом становится сентиментальным, но от этого не менее заносчивым, добавлял он, а Нейт понятия не имел, что значит слово «заносчивый».

–– Как ты вырос, мальчишка, – Сэмюэль пожал ладонь Нейта совсем по-взрослому, а затем обнял. Объятия у деда были крепкими. Как и рукопожатие: он считал это признаком мужественности, поэтому, пожимая руку деда, Нейт старался сжать ее как можно сильней. От него сладко пахло табаком: дед курил самокрутки. Его одежда была выстирана и выглажена – белые брюки и льняная рубашка. Сэмюэль Розенфилд был человеком «старой закалки», как обычно говорила мать Нейта. «Прости ему все слова, потому что однажды, когда он уйдет, покинет нас и этот мир, ты будешь жалеть, что не простил», – добавляла она, когда Нейта после очередного упрека деда жгли яростные, горячие слезы обиды. Дед был неоднозначным человеком, и Нейт так и не решил, как к нему относиться.

–– Папа, – мягким голосом сказала Джен и обняла деда. Нейту было странно слышать, что она зовет его папой, ведь ее собственного отца здесь не было. Сэмюэль был ворчливым стариком, но Женевьеву любил, как казалось мальчику, гораздо больше собственного сына.

–– Почему ты зовешь его папой? – спросил Нейт, когда ему было лет девять.

–– Потому что его это радует, – просто ответила Джен и погладила сына по волосам.

–– Но разве нам даются не одни родители на всю жизнь? – мальчишка нахмурился.

–– Одни. Это просто знак уважения. Я никогда не буду любить твоего деда, как своего отца, просто так принято.

–– И я буду звать мамой чужую женщину? – озадачился Нейт.

–– Как захочешь, милый. Как захочешь.

Мария Розенфилд была совсем другой. С чувствами относительно бабушки Нейт определился давно: она ему нравилась. Внука Мария любила абсолютно и вопреки, как и собственного сына, а вот к невестке относилась прохладно, но та все равно упорно звала ее «мама» и улыбалась так, как могла только она.

После затянувшихся приветствий и слов восхищения по поводу того, каким красавцем вымахал Нейт, они все собрались за одним столом. Ноа поначалу чувствовал себя неловко, зато Виола громко смеялась над шутками Аарона и внимательно слушала рассказ матери Нейта о том, как она пару недель назад провела выходные в Милане со своей подругой Бетти, домохозяйкой из верхнего Ист-Сайда. Нейт смотрел на слегка запотевший бокал, наполненный темно-красным, пожалуй, даже багровым вином, который стоял почти нетронутым возле тарелки его отца, и рассматривал свое отражение, стараясь найти того взрослого красавца, о котором все говорили, но видел только себя. Да, его руки и ноги слегка вытянулись за последний семестр в школе, но Нейт напоминал себе подросшего котенка – угловатый, нескладный, тощий.

Его клонило в сон после съеденного мясного рулета и лукового супа, который изумительно готовила Ви. После долгой дороги и долгих разговоров, и напряжения, которое повисло над столом, когда дед заговорил о виноградной лозе, все почувствовали себя утомленными. Виноградник медленно погибает, потому что Ноа в одиночку не справляется с объемом работы, говорил дед, а у него самого колени болят. При этом он многозначительно посмотрел на отца и сказал, что было бы неплохо, если бы тот сподобился помочь подвязать виноград, и тогда отец сказал, что не сможет остаться надолго, потому что в Нью-Йорке у него много незавершенных дел. Финансовое положение Розенфилдов значительно ухудшилось со времен Гражданской войны – нанять рабочих дед не мог, но и сыну этого сделать не позволял. «Из принципа», – говорил Аарон.

Натаниэль зевнул, обнаружив, что поймал себя на мысли, как было бы здорово, если бы он уснул прямо здесь, а отец, как раньше, взял бы его на руки и донес до кровати.

–– Что-то ты совсем раззевался, приятель, – Аарон потрепал сына по волосам, а тот пожал плечами.

–– Я подготовила для тебя комнату, Натаниэль, – улыбнулась бабушка. – Виола застелила кровать новым постельным бельем.

–– Спасибо, мисс Ви, – Нейт встал из-за стола, поцеловал ее в щеку, а затем всех остальных по очереди, пожелал им спокойной ночи и устало поплелся в сторону лестницы.

–– Не забудь принять душ, милый, – напомнила мама.

Темный паркет, начищенный до блеска, местами пора было ремонтировать, потому что кое-где он облупился, и доски, уложенные причудливым рисунком, совсем прохудились от времени. Даже не специалист мог при взгляде на паркет запросто понять, что не одно поколение Розенфилдов родилось, прожило свой век и гордо встретило старость и смерть в этих стенах.

Нейт поднялся по лестнице, скользя ладонью по гладким, затертым временем деревянным перилам и, свернув налево, очутился в своей комнате. Раньше она принадлежала его отцу, а еще раньше деду. Она была довольно просторной, со светлыми стенами и с темными панелями из дуба. На кровати лежал такой мягкий матрас, казалось, что лежишь на вате. Платяной шкаф в углу и письменный стол у западной стены, с грудой книг на нем. Дверь в ванную, которая не закрывалась на защелку, сколько Нейт себя помнил, тоже была сделана из светлого дерева. В комнате, конечно, было огромное окно с балконной дверью, откуда был выход на веранду, опоясывающую усадьбу. Нейт думал, что и его отец, и, возможно, когда-то дед, насчёт последнего мальчик был не уверен, как и он сам, плющили носы о стекла этого окна, глядя на приусадебный участок, на сад, полный фруктовых деревьев и на колючие розовые кусты, пестрящие красными бутонами. А еще они кругами носились по веранде и засыпали под стрекот цикад, ночные перешептывания птиц и шум молодой листвы. А вечерами, когда становилось влажно, сыро и холодно, обычно ближе к осени, сидели на широком белом подоконнике и выводили пальцами узоры на запотевшем окне.

Мальчик принял душ, как настаивала мама, и почистил зубы. Когда он дошел до кровати, на ходу надевая голубую хлопковую пижаму в белую и желтую полоску, не чувствуя ног от усталости, то повалился на постель прямо поверх одеяла и почти мгновенно уснул. Ему снилось невероятной синевы небо и песчаные буераки.