Глава VII

Скоро пришла Елена, и они, предварительно позвонив таксисту Антону, спустились к центральному входу и стали его ждать. Она была в хорошем настроении. Много рассказывала о том, как с отцом и матерью посещали различные московские и ленинградские музеи, о впечатлениях, вынесенных ею от просмотра картин великих русских и зарубежных художников. Потом неожиданно загрустила, вспомнив о том, как мать отчего-то сравнила ее с девочкой на шаре.

– Но почему? – удивился Эди, представив на миг картину испанского художника и скульптора Пабло Пикассо.

– Вы знаете эту картину? – устремила на него острый взгляд Елена.

– Видел и любовался, – ответил Эди и тут же, заметив неудовлетворенность своей спутницы таким ответом, продолжил: – Две фигуры – хрупкая, балансирующая на шаре девочка и массивная, неподвижно сидящая на кубическом основании фигура атлета. И все это на пепельно-розово-голубом фоне.

– Не ожидала, – улыбнулась она.

– Но вы не ответили на мой вопрос.

– Мама, в отличие от отца, воспринявшего эту картину буквально по аннотациям различных оценщиков творчества Пикассо французского этапа его жизни, как гармонию силы и изящества, увидела в ней прежде всего риск для этого маленького существа, балансирующего на шаре, а потом и свободу, и романтику полета.

– Ваша мама была умницей. Действительно эта маленькая девочка предоставлена сама себе и зависит от умения держаться на неустойчивом шаре, а атлет будто и не замечает или не хочет замечать, какой опасности та подвергается. Но все-таки, почему вас сравнили с нею?

– Тогда я только посмеялась, но после того, как мамы не стало, все чаще вспоминаю эти ее слова и начинаю понимать их смысл. Она словно чувствовала, что мне предстоит многое пережить.

– Леночка, давайте не будем о грустном. Посмотрите вокруг, жизнь продолжается. Лучше расскажите о музее, – предложил Эди, чтобы отвлечь ее от нахлынувших воспоминаний.

– О Пушкинке? – оживилась она, взяв его за руку.

– Да, о нем, – улыбнулся Эди.

– Тогда слушайте, расскажу вам, что сама запомнила. Так вот, в конце прошлого века с инициативой создания музея искусств выступил профессор московского университета Цветаев…

– Не отец ли Марины Цветаевой? – прервал ее Эди.

– Да, именно он.

– Извините, отвлек.

– Ничего, мне было приятно узнать, что вы знаете о Цветаевой, – сказала она, а затем, после нескольких секунд продолжила: – Так вот, Иван Владимирович позже стал и первым директором музея изящных искусств имени Александра III, открытого, если не ошибаюсь, в мае 1912 года. И только в тридцать седьмом году музей назвали именем Пушкина.

– В годы войны его бомбили, – то ли вопросительно, то ли утвердительно промолвил Эди, как бы призывая Елену обратиться к советскому периоду истории музея.

– Да, была разбита часть металлостеклянных перекрытий, и в течение трех лет он оставался под открытым небом, но потом музей отремонтировали и вернули вывезенные в Сибирь экспонаты, чтобы вновь радовали москвичей.

– Спасибо, девочка на шаре, за экскурс в прошлое Пушкинки, как вы нежно назвали этот музей. Об остальном предлагаю послушать в нем. А вообще-то я понял, что с искусством у вас все в порядке. Но знаете ли вы, что искусство ложь, ведущая к истине, вот в чем вопрос? – пошутил Эди.

– Эди, вы же Пикассо процитировали! – воскликнула она.

– Вроде да, правда, не уверен, что слово в слово, – улыбнулся он.

– Может, еще чего-нибудь запомнили?

– Только одну цитату, – промолвил Эди, продолжая улыбаться. – Мне нравится жить бедно, но с кучей денег в кармане.

– Думаете, это его изречение?

– Даже уверен.

– Вы меня все более радуете, – серьезным тоном промолвила Елена, – знаете, я была несколько иного мнения о людях вашей профессии.

– А какого, если не секрет, но только не так громко, ведь нас могут услышать.

– И здесь?

– В том числе и здесь.

– Как все сложно…

– Ничуть, если взять за правило не говорить того, чего не должен знать ваш недруг.

– Я этому никогда не научусь.

– Вы уже достигли многого.

– Вы мне льстите.

– С чего бы?

– Чтобы услышать, что я не досказала.

– Хотелось бы, интересно же, что думает о нашем брате такая продвинутая девушка.

– Хорошо, скажу, только не смейтесь.

– Не буду.

– Я думала, что такие, как вы, все время в плащах, шляпах, с кинжалами и пистолетами, а тут Пикассо, Цветаева и многое еще другое.

– Понятно, начитались всяких там книжек.

– Не только, но и насмотрелась фильмов, – прервала она его. – К тому же выясняется, что мой папа, самый мирный на свете человек, является тоже своего рода Бондом. Никак не пойму, как он смог столько времени молчать и не говорить.

– Вы скоро увидитесь с ним, – теперь Эди прервал ее, чтобы завершить тему о чекистах. – Сегодня или завтра купим билеты.

– Как он там, вы с ним говорили?

– Юра общался с ним, у него все нормально, ждет нашего приезда.

– Так хочется его увидеть.

– Потерпите, скоро встретитесь.

Между тем подъехало такси, за рулем сидел улыбающийся Антон.

– Все-таки понадобился, – сказал он, здороваясь. – Куда рулить?

– В музей Пушкина, – пояснила Елена, устраиваясь рядом с Эди на заднем сиденье. – Знаете, где это?

– Вам на Пречистенку или Волхонку?

– На Волхонку.

– Это рядом, мигом довезу, – бросил через плечо Антон и нажал на педаль газа.

– А вы быстро приехали, – похвалил Эди таксиста.

– Повезло, был здесь неподалеку, жмотов одних подвозил из Шереметьево.

– Чем они вас достали, что так обзываете их? – поинтересовался Эди.

– Не поверите, везли баулы, набитые иностранным тряпьем, не умолкая, говорили о баксах и чеках, а рассчитались по таксометру копейка в копейку.

– Наверно, из Штатов возвращались, сейчас наши вожди только туда и летают, – заметила Елена.

– Не уверен, так как они меж собой шептали о предстоящем конце военблока коммунистов, – раздраженно сказал Антон.

– Может, о Варшавском договоре? – переспросила Елена, посмотрев на Эди.

– О нем, о нем, – уточнил Антон. – Говорили, что наконец-то советский народ перестанет задарма кормить так называемых друзей из-за бугра.

– Эти болтуны скорее желаемое выдавали за действительность, – заметила Елена, бросив удивленный взгляд на Эди, который расслабленно взирал на виднеющиеся через боковое стекло такси серые здания большого города.

– Может, и болтуны, но обо всем этом они говорили довольно-таки складно. И явно сами участвовали в каких-то переговорах, – уверенно заметил Антон, глянув в салонное зеркало, в котором отражалось лицо Елены.

– А вы лично верите в это? – неожиданно спросила она.

– Девушка, откровенно скажу, мне от этого ни холодно ни жарко. Для меня важнее, чтобы к вечеру в кармане был заработок. А то, что новые товарищи наверху способны все перевернуть, я уже понял, и мне этого вполне достаточно, чтобы не нервничать из-за того, что наши союзнички разбегутся или не разбегутся, – периодически поглядывая в зеркало, произнес Антон.

– Может, расскажете нам о причинах такой самоуверенности? – спросил Эди, повернув голову к таксисту.

– Аха, вот и Эди наконец-то проявил интерес к нашей политбеседе, – рассмеялся Антон, – а то от московской каменной серости никак не мог оторваться. Конечно, скажу, мне не жалко. Вот сами подумайте, десятки лет вели одним курсом, убеждая нас, что он единственно правильный. Об этом все бывшие паханы, ой, вожди в один голос верещали, пока не вышли из их же рядов другие, сегодняшние, кто убеждает, что надо идти вприпрыжку новым перестроечным курсом к социализму с человеческим лицом. Главное, без тени сомнений заявляют, что процесс пошел, а что это за процесс и куда он направил свои стопы, вразумительного ответа нет. Зато все уши прожужжали, что скоро демократическая благодать осчастливит всех и вся, но люди, слава богу, не слепые и видят, что работяге становится все хуже и хуже, а в это время партийцы, теневики^[8], цеховики^[9] и всякие там спекулянты жируют…

Эди, все более удивляясь начитанности и опасной открытости Антона, с интересом слушал его рассуждения. Неожиданно вспомнилась лекция профессора Высшей школы КГБ СССР Федькина на курсах подготовки руководящего состава органов госбезопасности. Профессор лаконично рассказал о том, что противник прилагает огромные усилия по подрыву авторитета компартии как руководящей и направляющей силы советского общества. В качестве весомого аргумента в пользу озвученного им тезиса привел слова много лет проработавшего в СССР американского дипломата Кеннана^[10], написанные в далеком 1947 году, о том, что Советская Россия может превратиться из сильнейшей в одну из слабейших стран мира, если что-нибудь подорвет единство и эффективность партии как политического инструмента.

«К великому сожалению, Антон прав, когда говорит, что партия, точнее ее руководящее звено разлагается, сросшись с торгашами, пустив в свои ряды всякого рода отщепенцев и перевертышей. Не дай бог, это как-то начнет влиять на умонастроения чекистов, ведь не случайно Маликов ни с того ни с сего начал говорить о необходимости усиления конспирации в работе не где-нибудь, а на самой Лубянке. Неужели коллеги поддались на призывы некоторых неожиданно демократизировавшихся политбюровцев?» – подумал Эди, продолжая слушать монолог разгорячившегося таксиста.

– Если все московские таксисты так политически подкованы, то я спокоен за судьбу страны, – специально прервал Эди таксиста. – Вижу, слышу, что вы не все время работали таксистом: слог и логика рассуждений выдают вас, но в то же время нет-нет, да проскальзывают слова из блатного жаргона. Так кого в вас больше? – добродушно спросил Эди.

– Так и быть, поганку гнать^[11] не буду, вы мне понравились своим дружелюбием, да к тому же, так на всякий случай, совет бесплатный дам, у нас же страна советов – не дайте себе мозги запудрить этим болтунам из-за зубчатой стены, – нахмурился Антон, а затем, покрепче взявшись за руль, продолжил: – А что касается твоего вопроса, отвечу так, конечно, я не сразу стал таксистом. У меня были планы стать инженером, ученым, и потому я поступил в Бауманку, знаете, с ходу поступил, знания за школу были…

– Куда? – не сдержалась Елена.

– В Бауманку, на радиотехнический факультет, там же стал заниматься боксом, даже в нескольких соревнованиях удачно выступил, но после второго курса пришлось уйти.

– Не возьму в толк, такая перспектива и ушли, – сочувственно промолвила она.

– Молод был – дурак был, понимаете, связался с нехорошей компанией, в общем, выгнали под зад пинком, так вам скажу. Позже загудел в тюрягу из-за того, что одному хаму по хряпалке съездил. Отмотал на зоне три года, а в сухом остатке – я таксист. Вот поэтому, Эди, как ты правильно заметил, мой язык терпит и правильный глагол, и феню^[12].

– Как в народе говорят, от сумы и тюрьмы никто не застрахован, – сказал Эди, наблюдая за тем, как тот плавно поворачивает машину к музею.

В голове сразу зафиксировалось, что Антон рассказал о себе правду, но тем не менее вырвавшаяся из глубин мозга беспокойная мысль вопрошала: «Ладно, учеба и спорт – это понятно, но для чего о своей ходке в тюрьму поведал? Обычно люди пытаются умолчать о таких вещах, а этот рассказал, мол, смотрите, какой я открытый. К тому же во всю ивановскую ругает партийные верхи и перестройку. Отказывается от денег, хотя называет жмотами тех пассажиров, кто на чаевые не раскошеливается. Хочет приблизиться? Но с какой целью? Стать незаменимым и далее иметь постоянного платежеспособного клиента? Вполне возможно, но как бы то ни было надо внимательно разглядеть его, а вдруг действительно пригодится в работе с моисеенками и сафинскими».

– Так оно и есть, никто не застрахован от этих бед, – громко согласился Антон, прервав тем самым работу мысли Эди. – Я никак не мог себе представить, что окажусь на нарах, но оказался, – как бы подвел итог. Затем остановил машину у бордюра тротуара и, развернувшись, произнес: – Ладно, бог с ними, с нарами-то, как говорится, я доставил вас в точку назначения, какие будут дальнейшие указания?

– Если через пару часов будете свободными, подъезжайте, и мы с удовольствием прокатимся с вами обратно до гостиницы, – ответил Эди, протягивая тому три рубля, что было в два раза больше, чем набежало на таксометре.

– Не надо денег, с друзей плату не беру, тем более идущих соприкоснуться с большим искусством, – объяснил Антон, – закончите, подходите сюда же, подъеду к двенадцати, это и будет через два часа.

– Спасибо, но работа есть работа, если ко времени не выйдем, уезжайте, – уважительно промолвил Эди и, положив трешку на переднее сиденье, вышел из такси. Елена тут же последовала за ним…

Когда через два с половиной часа они вышли из музея, полагая, что Антон не дождался их и уехал, то, к своей радости, увидели его, стоящего прислонившись спиной к боковой двери машины.

Он встретил их улыбкой и словами:

– Еще пять минут и газанул бы.

– И правильно сделали бы, а то мы совсем забыли о времени у картин великих мастеров, – пояснил Эди.