Рождение сына

Ровно через год я опять была беременна. Моему счастью не было предела, но еще где-то в глубине души жило опасение, что опять может случиться что-то плохое. Я уже знала особенности своего организма, берегла себя и была во всем очень осторожной.

Саша ко мне всю беременность даже не притрагивался, хоть я об этом и не просила. Это было его собственное решение: отказаться от секса и от любых ласк.

Из-за проблем со свертываемостью крови течение беременности действительно было сложным, и я много времени провела в больницах. На сроке тридцать шесть недель меня в очередной раз направили в роддом на сохранение. Это была пятница, и мне хотелось остаться на выходные дома, но все же меня положили. В роддоме меня осмотрели. Наталья Витальевна, мой врач, долго сомневалась по поводу того, что со мной делать: с одной стороны, рожать было рано, а с другой стороны, роды могли начаться в любой момент. В конце концов она приняла решение сохранить беременность. Мне вкололи соответствующие препараты, и я весь день провела лежа, стараясь лишний раз не шевелиться.

Часов в девять вечера я проснулась от того, что мне очень хотелось повернуться на другой бок. Видимо, когда я поворачивалась, мышцы живота напряглись. И началось… Отошли воды… Я позвонила Наталье Витальевне. Ее не было в городе. Она обещала созвониться с дежурным врачом, заверила, что все будет хорошо.

Через какое-то время меня осмотрел дежурный врач. Светлана Васильевна задавала мне странные вопросы типа: «Когда ты планировала рожать?» Как на это отвечать, когда роды начались на три с половиной недели раньше? Я сказала, какую предполагаемую дату родов мне ставили в поликлинике, рассказала, что Наталья Витальевна просила дотерпеть до понедельника. А она упорно твердила: «Я тебя об этом не спрашиваю. Скажи, когда планировала рожать!» Какие тут могут быть планы, когда речь идет о родах…

В этом растерянном состоянии меня отвели в предродовую палату. Там меня встретила акушерка, вежливая женщина средних лет. Она объяснила мне, что нужно делать, воткнула мне в вену капельницу с гибкой иглой, сказала, что можно ходить в туалет, а в туалет мне хотелось все время. Я катала штатив капельницы по палате до туалета и обратно. Сначала это было несложно. Потом начались схватки посильнее. До туалета и обратно я уже не ходила, а бегала, чтобы успеть добраться до кровати, пока в очередной раз не накроет… Меня раздражал шов на линолеуме, за который цеплялись колеса штатива, и я толкала его изо всех сил. Потом я совсем перестала вставать с кровати, потому что было невыносимо больно, и я почему-то изо всех сил упиралась ногами в спинку кровати, как будто это могло облегчить боль. Так продолжалось долго, очень долго, часов восемь-девять.

Приближалось утро. Мне поставили капельницу со снотворным, я заснула на целый час, а когда проснулась, мне опять что-то вкололи. Накануне утром мне кололи препараты, чтобы предотвратить наступление родов, а ночью — препараты, чтобы ускорить роды. Наверное, именно от этого было очень больно. После очередного укола схватки стали очень частыми, и боль была невыносимой. В голове все время была только одна мысль: «Сколько еще? Когда все это закончится?» Мне было стыдно потом, что я совершенно не думала в этот момент о ребенке.

Из-за того, что воды отошли несколько часов назад, произошло какое-то инфицирование, у меня поднялась температура…

Чуть позже меня перевели в родовую палату. Я увидела яркий свет. За окном было уже утро. Вокруг меня суетились женщины в белых халатах. Их было много: человек пять или шесть. Они все время что-то говорили, что-то делали. Суета… Я плохо понимала происходящее. Ничего не чувствовала. Не было сил. Я была совершенно измотана.

Егор родился в восемь утра. Перед тем как он родился, мне сделали надрез в промежности, чтобы не было разрывов. Я почувствовала быструю резкую боль.

Вдруг из всего происходящего мой мозг выхватил фразу: «Какой горячий…» Я поняла, что это говорят о моем ребенке. Он горячий? Почему горячий? Что с ним? Кажется, только в этот момент до меня дошло: «Это все происходило не только со мной, мой малыш трудился и терпел боль вместе со мной, а я о нем совсем не думала, сосредоточившись только на себе». Егора куда-то унесли оказывать первую помощь, едва я успела увидеть его краешком глаза. Я не услышала его голос, хотя помнила, что ребенок после рождения должен сразу же закричать.

Потом меня зашивали. Я чувствовала, как игла проходит через ткани, но была настолько обессилена, что была не в состоянии ни плакать, ни кричать от боли. Я долго еще помнила это ощущение иглы, протыкающей ткани в самом чувствительном месте организма.

Через какое-то время наступила тишина… Часы на стене мерно отсчитывали минуты. Я осталась одна. Подо мной было что-то жесткое, неудобное. Это что-то мешало спать, а спать хотелось очень сильно. На живот положили что-то холодное. Это тоже не давало спать. Медсестра сказала, уходя, что надо полежать два часа. Я пыталась спать, закрывала глаза ненадолго, а потом открывала и смотрела на часы. Время будто застыло… В очередной раз открыв глаза, я поняла, что время, которое я начала отсчитывать по часам, когда уходила медсестра, истекло уже минут сорок назад. Я все еще лежала одна. Рядом никого не было.

Когда в очередной раз появилась медсестра, я напомнила, что время прошло. Тогда меня, наконец, повезли в палату. Там я уснула на животе. Мне хотелось сделать это все восемь месяцев беременности. Когда я проснулась, медсестра сказала, что можно сходить в туалет, но ноги подкашивались и темнело в глазах. Медсестре пришлось вести меня в туалет за руку. Я спросила про сына. Мне сказали, что он недалеко, в конце коридора, что я могу к нему сходить, но дойти до конца коридора я не смогла, не было сил.

Я увидела сына только утром и сразу его узнала. Он лежал в прозрачной ярко освещенной капсуле, на которой была написана наша с ним фамилия. На нем был памперс нулевого размера, который казался на нем огромным, — настолько сын был крошечным. Мне почему-то захотелось пересчитать его пальчики. Потом я просто стояла и смотрела, как он сладко спит. Вот оно — мое маленькое чудо, которому я подарила жизнь!

На следующий день в палату пришла врач-неонатолог и с самого порога отчитала за то, что я совсем не интересуюсь своим ребенком, который находится в тяжелом состоянии. Врач сказала мне, что сразу после рождения Егору пришлось прочистить легкие, он родился с высокой температурой. На третий день у него началась желтушка.

Егора принесли мне только на четвертый день. Я очень ждала этого момента, готовилась к нему. Было очень страшно держать его в своих руках, потому что я не знала, как за ним ухаживать, как его держать, чтобы не причинить вред, и как с ним общаться и понимать его. Медсестра рассказала, как его кормить и пеленать. Она была какой-то раздраженной. Должно быть, ее нервировало, что я ничего не умею сама.

Медсестры менялись и давали противоречивые советы. Одна говорила, что его надо раздеть и положить на солнышко, чтобы быстрее прошла желтушка. Другая медсестра кричала на меня, утверждая, что я застудила ребенка, заметив, что его ручки стали холодными. Третья говорила, что его нельзя класть к себе в кровать, а сидеть мне было нельзя из-за шва. Приходилось кормить его стоя.

Я все еще была слабой, и у меня все еще держалась температура. Вдобавок ко всему у меня разболелась поясница. Она болела так сильно, что я не могла выпрямиться, но больнее всего было поднимать на руки сына, хотя он весил всего лишь чуть больше трех килограммов. Помимо всего этого, у меня на месте шва образовалась огромная гематома, которая болела от давления ниток. Ночью из-за этой боли я не могла спать.

За свое бессилие я выслушала немало упреков от медицинского персонала. Мне говорили, что другие через два часа после родов как козочки скачут, а я на ногах еле стою, а еще — что надо быть шустрее, а я не знала, как можно быть шустрее в таком состоянии.

Я до сих пор не понимаю, почему рождение Егора было сопряжено для меня с такой невероятной болью, почему мой организм так тяжело перенес это событие. Ни до ни после я не испытывала столько физической боли сразу. И я еще долгое время думала, что нескоро решусь повторить этот опыт, если это вообще когда-нибудь случится. Прошло уже тринадцать лет с тех пор, а я все еще не решилась.

На одиннадцатый день ко мне пришла заведующая послеродовым отделением и сказала, что ее беспокоит моя температура. По срокам нас надо было выписывать, но она не могла отпустить меня в таком состоянии, поэтому сообщила, что, возможно, ей придется перевести меня в гинекологическое отделение, а сына — в детское для лечения желтушки и восстановления ослабленных рефлексов. Я сильно расстроилась, что нас разлучат. От этого у меня пропало молоко, и его не было несколько дней. А в это время Егор терял вес, и я еще больше расстраивалась. В конце концов нас перевели вместе в детское отделение, а домой мы поехали только на двадцать третий день. За этот период я более или менее оправилась от родов, примерно поняла, как ухаживать за новорожденным ребенком.

Я помню первые слова Саши, когда ему вручили сына: «А чего такой ма…?» Это было забавно, потому что Егор до выписки уже хорошо подрос.

Саша взял на работе десять дней отпуска за свой счет, чтобы помочь мне с ребенком, но большую часть времени проводил за компьютером. Мне было странно, что моя жизнь и восприятие мира с рождением сына раз и навсегда изменились, а его жизнь осталась прежней.

Мне хотелось, чтобы все было идеально выстирано, выглажено, бутылочки стерилизованы. Как и предписано сценарием, я изводила себя ручной стиркой, глажкой, уборкой и злилась на Сашу, что у него не хватает времени помочь мне…

Когда Егор немного подрос, я изнуряла себя попытками стать идеальной мамой, идеальной женой и старалась изобразить ухоженный вид. Каждое утро я наносила простенький макияж, пока ребенок не проснулся, старалась носить дома шорты вместо удобных халатов. Каждый мой день проходил в суете между молочной кухней, ползунками, прогулками с коляской, детской поликлиникой. Каждый вечер, в пять часов, в стремлении быть идеальной женой я бежала на кухню с Егором в одной руке, чтобы к возвращению Саши с работы приготовить горячий ужин. Каждый день был похож на предыдущий и напоминал мне День сурка^[5].

Ночью Саша уходил от нас с Егором спать в другую комнату. Пока я сидела дома в декретном отпуске, моих бездетных подруг волновал только один вопрос: «А как у вас с сексом?» Они были убеждены, что это самый важный вопрос, который меня должен был заботить после рождения ребенка, ибо именно я должна была обеспечить мужу комфортную жизнь и позаботиться о том, чтобы ему было хорошо и всего было достаточно, иначе он задумается о другой, и тогда проблем не миновать. Я, конечно, им верила и, несмотря на свою невероятную усталость, ходила к Саше ночью в соседнюю комнату, чтобы выполнить свои супружеские обязанности. Это было для меня именно обязанностью. Ничего более я не чувствовала.

Я с сожалением вспоминаю себя в то время. Я взвалила на себя все, что можно и нельзя, нарисовала себе идеальную картинку того, какой должна быть семейная жизнь, задвинула напрочь все свои желания. Я чертовски уставала и засыпала, едва коснувшись подушки головой, иногда даже забывая почистить зубы и снять контактные линзы.

Я позволяла себе только одну маленькую радость, если не засыпала от усталости: посидеть ночью в тишине на кухне и выпить в одиночестве чашку чая. Это было мое самое любимое время суток, потому что я могла его посвятить только себе, когда все остальные уже спали.

Когда Егору было шесть месяцев, я начала ходить в спортзал. Мне это нравилось, потому что там можно было отвлечься от домашних хлопот. Саше это было не очень по вкусу. Перед каждой тренировкой он уговаривал меня не ходить, говорил, что Егор без меня плачет. Надолго меня не хватило. Чувство вины и постоянная нехватка денег взяли свое. Через пару месяцев я бросила тренировки в спортзале и начала тренироваться дома.