Рассел пытался найти решение этого и других аналогичных парадоксов, создав теорию типов, которая устанавливала определенные правила и ограничения пользования терминами. Он так разъясняет суть этой теории на примере парадокса «лжец»: «Лжец говорит: «Все что я утверждаю ложно». Фактически это утверждение, которое он делает, относится ко всей совокупности его утверждений, и парадокс возникает потому, что данное утверждение включается в эту совокупность». Если бы это утверждение стояло особняком, то парадокса не было бы. Мы знали бы, что в случае его истинности все, что лжец утверждает, ложно. Но когда мы включаем само это утверждение в ту совокупность утверждений, к которой оно относиться, о которой оно говорит, или которую характеризует, только тогда и возникает парадокс. Этого, полагает Рассел, делать нельзя»16.
В своей фундаментальной работе (написанной вместе с Уайтхедом) «Principia Mathematica» Рассел стремится разработать такую логику и такой язык, которые не только полностью исключали бы возможность парадокса, но отвечали бы требованиям самой строгой точности. Основная идея Рассела состояла в том, что в правильном языке предложение не может ничего говорить о самом себе, вернее, о своей истинности. Однако наш обычный язык такую возможность допускает, и в этом его недостаток. Поэтому необходимы ограничения в правилах пользования языком. Разрабатывая свою концепцию, Рассел приходит к выводу, что наряду с предложениями, которые могут быть истинными или ложными, есть и такие предложения, которые не могут быть ни истинными, ни ложными. Такие предложения являются бессмысленными. Эта идея получила дальнейшее развитие у представителей «Венского кружка». Витгенштейн считал заслугой Рассела доказательство того, что «кажущаяся логическая форма предложения не обязана быть его действительной логической формой… Большинство предложений и вопросов по поводу философских проблем, не ложны, а бессмысленны»17. Согласно М. Шлику, проблема сознания – одна из центральных проблем традиционной философии – является псевдопроблемой. Сама категория «сознания» есть не что иное, как досужее «изобретение философов». Философское утверждение о реальности сознания аналогично теологическому утверждению о реальности бога, поскольку оно не может быть удостоверено никакими достоверными фактами.
Новое понимание предмета философии и критика прежнего его понимания с наибольшей отчетливостью были сформулированы Р. Карнапом в статье «Преодоление метафизики логическим анализом языка науки», где он питался доказать невозможность философии в традиционном ее значении, т.е. науки, основной вопрос которой есть вопрос о взаимоотношении бытия и мышления, объекта и субъекта. Карнап считает, что основной вопрос философии – это псевдовопрос, поскольку ответы на него лишены научного смысла и не поддаются квалификации как истинные или ложные. Дело, по Карнапу, в том, что философские предложения либо составлены из псевдопонятий («мировой дух», «субстанция», «вещь в себе» и т.д.), либо входящие в них термины соединены в предложения по правилам, несовместимым с грамматикой и логикой. Такие предложения будут не истинными и не ложными, но лишенными научного смысла, подобно предложению «сапоги-всмятку в современных условиях шьют на машинах».
В доказательстве бессмысленности метафизических положений логические позитивисты усматривают одну из своих главных заслуг. Они разработали критерии, якобы дающие возможность надежно различать бессмысленные метафизические высказывания и осмысленные научные положения. Если их «рабочим» методом был логический анализ, то критерием и одновременно принципом, разграничивающим метафизические и научные высказывания, объявлялась верификация. Суть логического анализа, который неопозитивисты рассматривали в качестве основной философской процедуры, заключался в следующем. Вся наука складывается из предложений двух типов: логико-математических (аналитических, тавтологических) и эмпирических (фактических). Так, предложение как «2 x 2= 4» тавтологично, так как сводится к предложению «4 = 4». Таково же предложение «Всё холостяки неженаты», поскольку мы можем заменить слово «холостяк» его словарным значением, получив: «Все неженатые люди – неженаты». Предложения этого типа служат как бы логическим каркасом научной теории. Их критерий – законы формальной логики. Напротив, предложения «В этой комнате 4 стула» или «Все холостяки эксцентричны» относятся к эмпирическим, поскольку они могут быть проверены подсчетом стульев в комнате или путем наблюдения за привычками холостяков. Все остальные предложения или ошибочны, будучи построены в нарушении правил синтаксиса и логики, или же (если они не сводимы ни к тавтологии, ни к некоторому акту опыта) «метафизичны», т.е. научно неосмысленны, абсурдны.
Отличие эмпирических предложений от «метафизических» логический позитивизм осуществляет на основе предложенного М. Шликом «принципа верификации», который играет в неопозитивизме решающую роль. Он оказывается одновременно критерием истинности предложения и принципом «демаркации» (разграничения) эмпирических (научных) и (метафизических) предложений. Принцип верификации – это проверка предложений с целью установления их научной осмысленности, а затем их истинности или ложности на основе сравнения с опытными данными. Согласно принципу верификации, критерием истинности суждения является его соответствие чувственному опыту субъекта. В случае, если суждение не поддается сопоставлению с опытом, оно считается и не истинным, и не ложным, но лишенным научного смысла, т.е. вненаучным, бессмысленным.
Таким образом, логический анализ и верификация – таковы отличительные особенности логического позитивизма. Может сложиться впечатление, что логический позитивизм – это довольно простое, ясное и вполне убедительное учение: если ты хочешь говорить со смыслом и претендовать на научность, то изволь пользоваться только такими предложениями, которые, с одной стороны, непротиворечивы, а с другой – могут быть проверены на опыте. Представители неопозитивизма неоднократно пытались убедить читателей в независимости принципа верификации от каких-либо философских предпосылок. Однако на деле он неотъемлем от субъективно-идеалистической позиции в философии и неизбежно ведет к солипсизму. Возражая против этого, Рассел пишет: «Гипотеза, что звездное небо существовало во все времена, и гипотеза, что оно существует только тогда, когда я его вижу, совершенно тождественны во всех тех следствиях, которые я могу проверить». Но как тогда быть, например, с таким предложением: «Существует независимо от существования субъекта реальность»? Оно ведь не поддается верификации, поскольку требует для своей проверки субъекта там, где его, по содержанию предложения, не должно быть. Как и все прочие философские предложения, оно не верифицируется, а значит не истинно и не ложно, а «лишено научного смысла». Согласно принципу верификации нельзя проверить предложение: «Я переживу свою телесную смерть». Псевдопроблемой является и вопрос о существовании бога. Неопозитивизм отрицает не истинность предложения «Бог существует», а его принадлежность к числу предложений науки.
Принцип верификации оказался неприменимым и к самой науке. С точки зрения этого принципа не имеют, например, научного смысла утверждения о существовании потенциальной энергии или о физических свойствах сверхзвезд, поскольку большая гравитация внутри них не позволяет им излучать электромагнитные волны или какие-либо другие сигналы. Между тем эти утверждения имеют научный смысл в современной физике и космологии. Более того, поскольку каждое предложение о факте, спустя мгновенно после его совершения, автоматически превращается в предложение о прошлом факте, то практически вся наука оказывается под сомнением, поскольку предложения о фактах прошлого не поддаются верификации.
Для выхода из создавшихся трудностей предлагались различные варианты. Наиболее интересное «лекарство» от субъективности предложил Р. Карнап. По его мнению, базисом науки должны быть не ощущения и не предложения об ощущениях в момент их фиксации, но уже зафиксированное и как бы «омертвленное» предложение. Такие предложения Карнап назвал «протокольными предложениями». Форма протокольных предложений такова: «такой-то человек там-то видел то-то». Карнап полагал, что ссылка на разных лиц в самих протоколах спасает от субъективизма и не препятствует обмену протоколами между людьми. Однако и здесь, если придерживаться строго правил верификации, обмен между учеными принципиально невозможен. Протокол: «Он говорит: «Это дерево зеленое» означает для ученого «Я» не сообщение о свойствах дерева, но лишь констатацию действия третьего лица, произносящего звуки Э – Т – 0 … Считать же, что эти звуки означают биологический факт, строго логических оснований нет.
Таким образом, верификация, задуманная в качестве защиты научных положений от «метафизического тумана», в действительности поставила под сомнение само существование научных теорий. Принцип верификации, по верному замечанию К. Поппера, вместе «с метафизикой уничтожает также и естествознание, законы которого логически не сводимы к элементарным опытным высказываниям». В конце концов, оказалось, что сам принцип верификации не верифицируем. Он явно не тавтология, но он и не опытное предложение. Следовательно, он – «метафизика», научно неосмысленное предложение, подлежащее устранению из научного языка и «научной философии», каковою объявил себе логический позитивизм.
Наряду с принципом верификации важное место в логическом позитивизме занимает конвенционализм, т.е. методологический принцип, согласно которому многие утверждения науки являются результатом соглашения между учеными. В философском отношении конвенционализм формировался как способ преодоления материалистических и идеалистических крайностей в решении основного вопроса философии. В конвенционализме нашел отражение тот факт, что научные теории не являются непосредственными обобщениями опытных данных, и в этом смысле конвенциональные элементы неустранимы из научного знания. Но это совсем не означает, что снимается вопрос об их истинности и каждый ученый волен строить свою логическую систему произвольным образом.
Ввиду трудностей применения принципа верификации и в стремлении избежать солипсизма Р. Карнап, О. Нейрат, Ф. Франк и другие неопозитивисты большое внимание уделили принципу физикализма. В физикализме получила выражение идея объединения («унификации») всех наук на основе универсального языка, в роли которого выступал язык математической физики, а также стремление превратить язык в главный объект философских исследований. Так Нейрат в своих работах настойчиво проводил мысль о том, что главной задачей логического позитивизма является «энциклопедическая интеграция» научного знания, связывая эту задачу с идеей Лейбница о создании искусственного языка, с помощью которого можно было бы строить все рассуждения по способу, каким выполняются вычислительные операции.
Согласно Карнапу, науки различаются между собой не природой исследуемых объектов, а различными языками. Эти языки в принципе «транслируемы» на язык физики – наиболее универсального языка науки. Карнап характеризовал физикализм как требование замены предложений различных наук предложениями, в которых фигурировали бы лишь термины, употребляемые в физике. Возможность перевода предложения на физикалистский язык Карнап рассматривал как критерий их научной осмысленности. Речь шла не об объединении всех природных и общественных явлений на основе физических процессов и не о сведении их к физическим процессам, а лишь о замене терминологий различных наук терминологией одной науки. Такой подход он пробовал провести в отношении всех наук без исключения, в том числе и в отношении психологии и социологии.
Физикализм пережил полосу расцвета в начале 30-х годов в работах неопозитивистов Венского кружка, а затем началось его быстрое падение, поскольку он оказался неспособным ни обеспечить унификацию научного знания, ни раскрыть перспективы взаимозависимости и единства различных областей научного познания. Ведь даже в пределах самой физики невозможно создать единый язык, поскольку, например, язык механики недостаточен для выражения электромагнитных, атомных или термодинамических явлений. Можно сделать вывод, что неопозитивисты в новом варианте повторили ошибку тех философов ХVII века, которые пытались уложить все науки в прокрустово ложе современной им механики.
1.3.2. Лингвистический позитивизм
Философия лингвистического позитивизма является не только вторым основным этапом развития неопозитивизма, но и второй основной его разновидностью. Она получила наибольшее распространение в Англии, США и других странах Запада в 30—60 годы XX века. В отличие от логического позитивизма лингвистический позитивизм интересуется не языком науки, а свойствами реально функционирующего обыденного языка. Впервые метод философского анализа естественного языка был разработан Дж. Муром, который практиковал лингвистический анализ. Философское обоснование лингвистического анализа обыденного языка было осуществлено Л. Витгенштейном в главном произведении позднего периода – «Философских исследованиях».
Философская эволюция Л. Витгенштейна – одного из крупнейших и влиятельных представителей западной философии XX века – сложна и противоречива. В начальный период своей деятельности в «Логико-философском трактате» Витгенштейн разрабатывает программу создания универсального идеального языка науки. В «Философских исследованиях» он признает ошибочность своей прежней концепции, называет несостоятельными любые претензии философии на общефилософские положения. Разочаровавшись в идеале научного языка, он обратился к анализу эмпирического употребления естественного языка. «Поздний» Витгенштейн утверждает, что если философы хотят сделать что-нибудь полезное, то это возможно не на пути бесплодных поисков необходимой логической структуры языка, а на основе изучения его конкретных функций, того, как язык «работает» в различных случаях. Он сделал упор на прагматический аспект изучения повседневного языка.
Центральной проблемой для Витгенштейна остается проблема природы философии. Но главным для него является теперь не столько доказательство бессмысленности философских проблем, сколько выявление их источника. Этот источник усматривается в неправильном употреблении языка, в нарушении его логики. Философские проблемы возникают тогда, когда появляется языковая путаница, когда мы нарушаем правила употребления слов, смешиваются различные языковые игры. Языковые игры – это отдача приказов, задавание вопросов и ответы на них, рассказ истории или шутки, описание опыта, выдвижение гипотез, предположения, приветствия и т. д. Для Витгенштейна высшим критерием осмысленности предложений оказывается обычный язык, обычное разговорное употребление слов. Любые отступления от такого повседневного опыта словоупотребления объявляются недопустимым, поскольку они являются источником философской путаницы. Отсюда вытекает и терапевтическая функция лингвистической философии: уберечь человека от подобной языковой путаницы. «Нормальная» работа языка не порождает никаких философских проблем, появление последних – верный симптом неадекватного использования языка, утверждает Витгенштейн.
Лингвистическая философия причину философских заблуждений видит в самой «логике» языка, его «глубинной грамматике», порождающей парадоксальные предложения на которое обратил внимание Мур. Например: «Идет дождь, но я в это не верю». Философские заблуждения устраняются путем прояснения и детального описания естественных способов употребления слов и выражений, включения слов в органически присущие им контексты человеческой коммуникации. В отличие от логических позитивистов, сторонники лингвистической философии не призывали к «усовершенствованию» естественного языка по образцу формализованных логических языков или языков науки. Они разработали сугубо «терапевтическую» интерпретацию целей и задач философии. Философствование – это не теоретическая, а негативно-критическая деятельность; цель ее заключается в овладении многообразными «терапевтическими» методами, благодаря которым проясняется реально функционирующий язык и устраняются философские и иные неверные обобщения, оцениваемые как своего рода заболевания.
Витгенштейн стремиться переориентировать мышление философов с поисков общего и существенного на поиск всевозможных различий. В этом смысле сам текст «Философских исследований» есть своеобразная тренировка такой способности различения, осуществляемая на большом количестве примеров. Подавляющая часть этого труда заполнена постановкой вопросов, относящихся преимущественно к таким проблемам: возможен ли личный язык, т.е. система знаков, относящихся к внутренним состояниям и переживаниям человека, понятных ему, но совершенно непонятных другим людям? (Анализу личного языка посвящены параграфы 243—280)18. Можем ли мы утверждать, что все люди имеют одинаковые ощущения? Может ли кто-либо понять слово «боль», если он никогда ее не испытывал? Каким образом мы можем предвидеть будущие события? и т. д. Последователи Витгенштейна с энтузиазмом принялись исследовать все эти и многие другие поставленные им проблемы.
Несмотря на значительные различия во взглядах представителей лингвистической философии, всех их объединяет понимание философии как критико-аналитической деятельности. Вслед за Витгенштейном все они считают, что философские проблемы возникают в результате нарушения норм использования обыденного языка, злоупотребления повседневным языком. Средством же прояснения деятельности языка служит анализ речевой практики. Лингвистические философы убеждены, что их анализ языка не имеет ничего общего с «метафизическими» положениями предыдущих философских направлений. Действительно, классический позитивизм претендовал на то, что он является «единственно научной философией». Вслед за этим логический позитивизм, хотя и отказался от идеи философии как научной теории, все же считал себя научной философией, аспектом научной деятельности. Лингвистический же позитивизм отказывает философии и в этом, хотя и претендует на статус метафилософии, т.е. на роль своеобразного судьи в отношении других философских концепций. Философия рассматривается им в качестве своеобразной «критической техники».
О проекте
О подписке