Однако вернёмся к моим предкам. Сын Гарсевана Чавчавадзе, Александр, был отважным воином и стяжал себе немалую славу: он участвовал в кампании 1812 года, мужественно сражался на Бородинском поле, блестяще проявил себя в Русско-турецкой войне 1828–1929 годов и дослужился до звания генерал-лейтенанта русской армии. Ратные подвиги и боевые заслуги не помешали ему стать поразительно тонким романтиком и незаурядным поэтом. В Грузии его считают основоположником грузинского романтизма: он перевел на родной язык сочинения Байрона и многие творения русских поэтов, поскольку блестяще говорил по-русски.

С огромной радостью и воодушевлением он благословил свою дочь на брак, когда А. С. Грибоедов пришёл просить её руки. Кто мог тогда знать, какой трагедией обернётся эта ставшая такой короткой история великой любви?! Когда А. С. Грибоедова убили, бедная Нина была беременна, и из-за пережитого потрясения и страшных переживаний лишилась ребёнка – случился выкидыш. Конечно, она обожала трагически погибшего мужа… Оба они покоятся ныне на горе святого Давида, чуть ниже Пантеона, рядом с монастырским храмом. На могиле Грибоедова трогательная надпись, начертанная от лица скорбящей Нины: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?..»

Старшая сестра Нины – Екатерина – вышла замуж за князя Нико Дадиани, владельца Мингрелии – удельного грузинского княжества, которое на тот момент ещё не вошло под покровительство России. Картли-Кахетия по Георгиевскому трактату завязали крепкие узы с Российской империей ещё в конце XVIII века, а Мингрелия присоединилась к ней позже. Таким образом, дочери Александра Чавчавадзе Екатерине Дадиани довелось какое-то время быть владетельной княгиней Мингрелии и оставить после себя большое потомство.

Как уже говорилось, военачальников в роду Чавчавадзе насчитывалось немало. Ратные их подвиги и служебная карьера хорошо известны благодаря многочисленным публикациям как в исторической, так и в художественной литературе. Но параллельно существовала и семейная хроника, в которой эти яркие персонажи представали живыми людьми с присущими им индивидуальными чертами, проявлявшимися в самых необычных и порой курьёзных обстоятельствах.

Из этой семейной хроники мне вспоминаются несколько эпизодов из жизни генерала от кавалерии Захария Гульбатовича Чавчавадзе (1825–1905), героя Кавказской, Крымской и Русско-турецкой войн, кавалера множества престижнейших боевых наград.

Однажды ранним утром, после хорошего кутежа накануне, вздумалось ему пойти поохотиться. Он взял с собой любимого денщика – русского Ивана – и отправился в путь. Когда они вышли из дома, солнце ещё не взошло; они долго лазили по горам, чтобы хоть что-нибудь подстрелить, но им не везло – «ни пуха, ни пера» нигде не просматривалось. Наконец, Захарий Гульбатович притомился, а тут ещё и солнышко начало припекать. Улёгся он на травке под кустиком, устремил глаза в небо и задремал. Вдруг открывает глаза и видит: над ним в синем небе широкими кругами парит орёл. Захарий Гульбатович, изобразив на лице тревогу, кликнул денщика: «Иван, скорей стреляй, турецкий орёл летит!» «Ваше сиятельство, а почто знаете, что орёл турецкий?», – удивился денщик. Тут-то генерал и изволил с похмелья пошутить: «Ишак! Ты что, не знаешь, что русский орёл всегда двуглавый?!»

Две другие истории отображают неподдельность его верноподданнических монархических чувств.

На одном пиру в Высочайшем присутствии Захарий Гульбатович произнёс в честь Государя торжественный тост, держа в руках трёхлитровый рог, до краёв наполненный вином. Князь в ту пору был уже в летах, и все думали, что он пригубит немного из рога, а потом пустит его по кругу, как это делалось по застольной традиции. Но, завершив свою речь, он одним махом залпом осушил рог до последней капли. И был вознаграждён бурными аплодисментами!

Будучи по характеру человеком требовательным, князь терпеть не мог расхлябанности и непунктуальности и жёстко расправлялся с теми, кто позволял себе подобного рода вольности.

Как-то раз семья собралась к обеду в столовой. Княгиня Анна с ужасом заметила, что их любимый сын Александр опаздывает. Вот уже прочитана предобеденная молитва, все расселись по своим местам, а Александра всё нет. Подали закуски. Семья в гробовом молчании нервно приступает к еде, то и дело поглядывая на князя, глаза которого постепенно от гнева становились пурпурными. Наконец, прислуга разносит суп. И в это время открывается дверь, в которую входит Александр, кадет Тифлисского кадетского корпуса. Все приготовились к грандиозному скандалу. Но он чеканным шагом проходит к своему месту рядом с отцом, поворачивается к иконам и затягивает во весь голос:

– Бо-о-же, Ца-а-ря храни…

Князь встал со своего места по стойке «смирно» и тихо, чтобы не нарушить пения, произнёс в сторону сидящей жены:

– Аннэта, встань!

Хитрый Александр, затягивая время, пел гимн со всеми словами и повторяя припевы.

Закончив пение и осенив себя крестным знамением, он сел на своё место и спокойно приступил к трапезе.

Обед продолжился и благополучно завершился без всякого скандала. Только под конец, уходя в свой кабинет, князь буркнул сыну:

– Зайди потом ко мне в кабинет для разговора.

Но это был уже вполне умиротворённый князь…

А однажды во время многолюдной трапезы какой-то сослуживец решил произнести в его честь здравицу. Но волновался при этом до такой степени, что часто сбивался и говорил нескладно. Завершая свой тост, он вымолвил:

– Захарий, ты – дуб…

И снова сбился на длинную паузу. Присутствовавшие с ужасом наблюдали за тем, как лицо князя багровеет, а на скулах бегают желваки.

– …а мы только твои листья!.. – поспешно произнёс спасительную фразу этот неудачник, избавив себя от очень крупных неприятностей.

Вот таким своеобразным человеком запомнился потомкам этот боевой генерал, который был, конечно же, выдающейся личностью, удостоенной множества самых престижных боевых наград, в том числе и не часто выдаваемого ордена Св. Георгия 3-й степени.

В семье сохранилась трогательная надпись на венке, возложенном на могилу Захария Гульбатовича офицерами родного ему Дагестанского полка: «Витязю Кавказской войны, доблестному Дагестанцу, князю З. Г. Чавчавадзе, научившему полк стоять крепко до последней минуты жизни на страже Престола и Отечества».

В моём архиве с недавних пор хранится небольшая гравюра неизвестного художника под названием «Ночная атака на горцев князя Захария Чавчавадзе», изображающая Захария Гульбатовича, несущегося на коне с поднятой саблей сквозь лесные дебри. Вручил её мне мой добрый друг Александр Алексеевич Авдеев. В бытность свою российским послом во Франции этот выдающийся дипломат, отличающийся глубокими познаниями в истории и безукоризненным владением французским языком, любил бродить по парижским набережным букинистов, в книжных развалах которых с большим удивлением обнаружил эту гравюру. И тут же приобрёл её для меня в качестве бесценного дара.

Брата моего прадеда Михаила Зурабовича – генерала князя Николая Зурабовича Чавчавадзе – в семье называли «диди Нико», чтобы отличать от другого Нико Чавчавадзе – его племянника и моего деда Николая Михайловича, тоже ставшего впоследствии генералом и георгиевским кавалером. Последнего, в свою очередь, величали «патара Нико» (по-грузински «диди» значит «большой», то есть старший, а «патара» – «маленький», то есть младший).

«Диди» Нико был и впрямь большим человеком и генералом. Последним его назначением после ряда блистательных успехов в разных военных кампаниях стала должность генерал-губернатора Дагестана. Боевой офицер, он умер на своём посту. Беззаветно любившие своего генерал-губернатора дагестанцы поклялись, что на руках перенесут его через Кавказский хребет до самого родового имения в Кварели, ни разу не опустив гроб на землю. Благородный замысел казался едва ли осуществимым: предстояли десятки километров по горным кручам и ущельям с тяжёлой ношей на плечах, а затем ещё длинный путь через всю Алазанскую долину. Но, к чести бравых дагестанцев, надо отметить, что своё слово они сдержали. Они внесли-таки гроб в Кварельскую церковь после многочасового изнурительного перехода! И, что особенно ценно, – для них, мусульман, никакого значения не имел тот факт, что свой героический поступок они посвящали не единоверцу, а православному христианину.

О Кварельской церкви, тесно связанной с историей нашей семьи, стоит упомянуть отдельно. До диди Нико в Кварели никогда не было своей церкви. А ближайший храм – знаменитый огромный собор Алаверды – располагался в тринадцати километрах. Чтобы избавить своих крестьян от необходимости постоянно преодолевать это расстояние, диди Нико построил для них храм в честь пророка Ильи в самом Кварели, неподалёку от княжеской усадьбы. И оказался первым, кто был в нём упокоен в 1897 году.

Позднее, в 1920 году, там погребли моего деда Николая Михайловича («патара Нико»), генерала Тверского драгунского полка и георгиевского кавалера, скончавшегося от неизлечимых ран, полученных на турецком фронте Первой мировой войны.

Следующим внутри Кварельского храма в 1965 году был похоронен мой отец Михаил Николаевич. Его погребение в этом храме положило конец многолетнему использованию церковного здания в качестве зернохранилища. Именно в таком виде мы обнаружили этот храм, когда приехали из Франции в 1947 году. С момента похорон отца эта церковь обрела, во-первых, крест на своём куполе, а во-вторых, статус культурного учреждения, в котором начали устраивать художественные выставки.

Мой отец родился в 1898 году в Кварели, закончил Тифлисский кадетский корпус, продолжил своё военное образование в Пажеском корпусе в Петербурге, а после его окончания в 1916 году был зачислен в гвардейский Конно-Гренадерский полк. Провоевав несколько месяцев в этом полку, был командирован в Тифлис, откуда на фронт уже не вернулся из-за революционных событий и выхода знаменитого Приказа № 1. После вхождения Красной армии в Грузию и установления в ней советской власти в 1921 году, он эмигрировал в Турцию, откуда перебрался во Францию. В 1947 году репатриировался с семьёй в СССР, где был репрессирован и осуждён на 25 лет лагерей. Освободился в 1956 году, а через несколько лет был реабилитирован. Жил в Чимкенте, Алма-Ате, Вологде. В 1963 году переехал в Тбилиси, где и скончался спустя два года.

В 1988 году в Кварельском храме была погребена моя мать Мария Львовна Чавчавадзе, урождённая Казем-Бек. Она родилась в 1910 году в Калуге, где в это время служил её отец Лев Александрович Казем-Бек. 10-летней девочкой вместе с родителями уехала в эмиграцию во Францию и жила там до 1947 года, когда с семьёй вернулась в Советский Союз, где была сослана с детьми в Южный Казахстан. После реабилитации и проживания в Казахстане и России поселилась в Тбилиси. Здесь до самой кончины она преподавала французский язык в местном институте иностранных языков.

В 1989 году в Кварельской церкви похоронили моего двоюродного племянника Зураба Николаевича Чавчавадзе, 1953 года рождения, химика по образованию, вступившего в годы перестройки на стезю политической борьбы в Грузии. Он активно противостоял линии будущего президента независимой Грузии Звиада Гамсахурдия и погиб в автомобильной катастрофе, подстроенной, по мнению соратников Зураба, его главным идейным противником. В 2020 году ему было присвоено высокое звание героя нации.

И наконец, последнее захоронение в Кварельском храме принадлежит его отцу и моему двоюродному брату Николаю Зурабовичу Чавчавадзе, скончавшемуся в 1997 году. Он родился в 1923 году в семье старшего брата моего отца Зураба Николаевича, который не решился на эмиграцию и погиб в ГУЛАГе в 1930-х годах.

Николай Зурабович был известным философом, доктором философских наук, директором института философии и академиком Академии наук Грузии. С 1941 по 1945 год он отважно воевал на фронтах Великой Отечественной войны, был неоднократно тяжело ранен, награждён рядом боевых наград, в том числе орденом Красной Звезды, и закончил войну в звании старшего лейтенанта.

Преподавал философию в ряде тбилисских вузов, смело говоря студентам, что марксистско-ленинская философия – это нонсенс, поскольку таковой просто не существует, а философия вообще – это поиск Бога.

Был единственным философом в Советском Союзе, кто ратовал за право исследовать философскую проблему ценностей, не вмещавшуюся в рамки марксистской философии. Вопреки мощному идеологическому давлению на него он сумел, однако, провести несколько официальных научных конференций по этой «запретной» философской теме.