ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

– Пару лет назад бабушка умерла, и я переехал из общежития в эту квартиру, – рассказывает Гелий. – Квартирка конечно маленькая и дом совсем старый, крыша вон течет. Зато, какой вид на Иртыш!

Остановившись на пороге, София Павловна обводит взглядом комнату. На полу лежит старый, порядком выцветший ковер. На ковре выткан лев и косули на водопое. В углу стоит широкая кровать со спинкой из латунных прутьев с шарами. Письменный стол Гелий придвинул к окну. На столешнице лежит толстый лист оргстекла. Под листом – календарь, расписание занятий и периодическая таблица элементов Менделеева.       Над столом на полках теснятся книги, учебные пособия и тетради. К стене пришпилены кнопками вырезки из газет, фотография Николы Теслы, гербовый щит с черным василиском на желтом поле и плохого качества ксерокопия карты Меркатора. Рядом с картой София Павловна видит постер из зарубежного фетиш-журнала. На постере – длинноногая девица в черном латексном комбинезоне и маске. Как этот журнал попал в Тобольск, остается только гадать.

На одной из полок София Павловна замечает черно-белую фотографию в рамке. На фотографии двое мальчишек, стоящих возле подъезда блочного дома.

София Павлова снимает фотографию с полки.

– Это ты? – спрашивает она Гелия, показывая пальцем на худенького лохматого мальчишку.

Гелий молча кивает.

– А другой мальчик, кто он?

– А это мой старший брат, – говорит Гелий. – Наум.

– Он совсем на тебя не похож. Какой-то угрюмый… Ты с ним еще видишься?

– Наум погиб.

– Ох, прости…

– Как раз в тот год. Это последний снимок.

Гелий берет из руки Софии Павловны фотографию в рамке и всматривается в лицо старшего брата.

– Как же глупо все получилось, – говорит Гелий. – У нас неподалеку от дома была заброшенная стройка. Мы туда вечно лазили… В тот раз я забрался по строительным лесам на самый верх. Я как сейчас помню, сперва что-то заскрипело, настил у меня под ногами пошел в сторону и вдруг рассыпался. Я стал падать, но ухватился за какую-то балку. Я мотался, как сосиска на этой балке и чувствовал, что у меня соскальзывают руки. А внизу был залитый бетоном фундамент и какие-то железяки…

– И как ты выбрался?

– Это Наум меня вытащил. А потом сам сорвался с лесов. Он разбился насмерть… Я долго не мог в себя придти. Наум был моим самым близким другом. Мы все делали вместе, у нас вся жизнь была на двоих. И когда его не стало, от меня словно отрезали половину.

Гелий ставит рамочку с фотографией на полку.

– Хочешь горячего чая? – спрашивает он Софию Павловну. – У меня есть мята. И чабрец.

– Да, я очень хочу горячего чаю, – говорит доцент Вышеславцева.

– Я сейчас заварю… Подожди минутку!

– Ты хотел, чтобы я посмотрела…

– Да, да! Я и позабыл уже, – говорит Гелий и смеется. – Сейчас… Вот эта тетрадь.

Он выдвигает ящик стола, достает растрепанную общую тетрадь и протягивает Софии Павловне.

– У меня ничего толком не выходит, – признается Гелий. – Не могу понять почему…

Они снова целуются, потом София Павловна говорит Гелию строго,

– Принеси мне чаю. Я продрогла, пока мы шли от остановки. С Иртыша такой ветер.

– Я мигом, – говорит Гелий и уходит на кухню.

София Павловна слышит, как Гелий набирает воду в чайник, и как с грохотом опускает его на плиту. На краю стола лежит растрепанная книга с заглавием «The Art of Sardax». На обложке какой-то странный рисунок, выполненный в темных тонах. Книга выглядит весьма загадочно, и Софии Павловне хочется взять ее в руки, но дело на безделье не меняют. Рассеянно улыбаясь, она пролистывает тетрадь с черновыми расчетами. Чтобы было сподручнее читать, она зажигает настольную лампу. Но Софии Павловне нет причин тревожиться. Пытаясь изобрести генератор атмосферного электричества, Гелий бьется, словно рыба об лед. Как и другие беспокойные умы, он заперт в клетку бессмысленной и выхолощенной физики.

Глядя сквозь завесу медленно падающего снега, София Павловна думает, что Гелий, как будто без ума от нее. И как же сладко с ним целоваться! И какие у Гелия красивые руки! Доцент Вышеславцева представляет, как Гелий душит её этими красивыми большими руками, как его длинные пальцы сжимают ей горло. Она видит его лицо, склоненное над собой, немного испуганное, хмурое и эту растрепанную чулку… Или пускай он сделает это не руками, а ремнем. И неважно, что останутся следы! У нее есть сплетенный из кожаных полос мягкий ремешок…

София Павловна чувствует, как у нее пылают щеки. Она тяжело вздыхает и проводит прохладной рукой по лицу.

– Соня, ты не скучаешь? – спрашивает Гелий из кухни.

– Немного, – отвечает София Павловна, едва сдерживая смех.

– Чайник уже вскипел. Я сейчас.

Гелий приносит в комнату чашки с чаем и ставит их на стол.

– Соня, может, ты хочешь варенья?

– Нет, не хочу.

– А хочешь вафель?

– Гелька, перестань уже суетиться, – говорит ему София Павловна. – Я не люблю суетливых и беспокойных мужчин.

– Я запомню.

София Павловна берет чашку со стола. Она смотрит на Гелия огромными серыми глазами, дует на чай и делает маленький глоток, чтобы не обжечься.

– Как руководитель твоей дипломной работы, я рекомендую тебе найти другую тему, – говорит София Павловна. – Если ты, конечно, хочешь защититься и получить диплом.

– Мне казалось, я вот-вот решу эту задачку. Я как будто понял принцип…

– Давай честно, – предлагает София Павловна. – У тебя нет теоретически обоснованной модели.

Гелий вздыхает и ерошит рукой волосы.

– Слушай, может, я не права. Может, нужно еще раз все хорошенько…

– Нет, ты права, – Гелий делает глоток чаю, обжигается и ставит чашку на стол.

– Я и сам вижу, что ничего не получается, но ведь уперся, как баран.

Он убирает тетрадь в ящик стола.

– С глаз долой. Сколько времени я впустую потерял, подумать страшно.

– Ты ведь большой мальчик? Ты не будешь плакать? – спрашивает его с тревогой доцент Вышеславцева.

Она тоже ставит чашку на стол и обнимает Гелия.

– Я тебя утешу, – обещает София Павловна.

Сперва она целует Гелия осторожно, в уголок рта, словно пробуя его на вкус, а потом поцелуи Софии Павловны становятся все более настойчивыми и жадными. Горьковатый терпкий запах ее духов кружит Гелию голову. Они стоят, обнявшись, подле стола, а потом вдруг оказываются на полу, на старом ковре с тигром и косулями. Гелий стаскивает с Софии Павловны черный джемпер и со второй попытки расстегивает лифчик. У него дрожат руки, и звенит в голове. За окном в серых сумерках метет снег, и Гелию мерещится, будто он оказался внутри новогодний игрушки – огромного стеклянного шара. Он целует маленькие острые груди Софии Павловны и слегка покусывает соски цвета молочного шоколада. Спохватившись, Гелий принимается расстегивать джинсы…

– Подожди… Постой… – шепчет София Павловна.

– Что не так?

София Павловна смеется и тут же закусывает губу.

– Я хочу тебя попросить… Попросить об одном одолжении.

Доцента Вышеславцеву немного смущает пристальный и беспокойный взгляд Гелия. София Павловна прижимается к нему и трется о грудь острыми сосками. 

– Это жутко меня заводит, – шепчет София Павловна на ухо Гелию. – Тебе же не трудно? Сделай девушке приятно…

– Что мне сделать? – спрашивает Гелий.

– Придуши меня… Только не бойся, я знаю, что делать… Ничего со мной не случится.

– Придушить?

– Да-да, – шепчет ему в самое ухо София Павловна и возбужденно смеется.

Она торопливо расстегивает пряжку и выдергивает из шлевок брюк плетеный кожаный ремешок.

– Вот, – говорит она. – Вот этим ремнем… Затяни ремень у меня на шее. Затяни сильнее, так чтобы я начала задыхаться…

– Я видел такое в каком-то фильме, – говорит Гелий задумчиво и берет у Софии Павловны ремешок из рук.

– У нас в школе все играли в удушение, – шепчет ему на ухо София Павловна. – В старших классах… Я видела, как мальчишки душат друг друга до потери сознания. У них вставал член… Мы с подружками тоже попробовали… А у тебя не было такого?

– Я в другой школе учился, – усмехается Гелий. – Нет, прошло мимо меня… А, как это работает?

– Мне тоже было интересно, и я стала читать. Я так понимаю все дело в нехватке кислорода. Ты инстинктивно борешься за жизнь. Мозг реагирует на импульсы боли и страха, и в кровь выбрасываются эндорфины и дофамин. Сознание гаснет, подкорка растормаживается…

София Павловна затягивает на своей шее ремень.

– Конечно, лучше использовать шарф. Но мне нравится, когда душат ремнем.

Наполовину раздетые они стоят на коленях на ковре. Большие серые глаза Софии Павловны возбужденно блестят.

– Это опасно? – спрашивает Гелий.

София Павловна пожимает плечами и смотрит в сторону.

– Соня, я сделаю, как ты скажешь, – говорит Гелий. – Мне просто чудно немного…

Он берет рукой за кончик ремня и тянет Софию Павловну к себе и целует ее в губы.

– Пожалуйста… Придуши меня… Ничего не бойся… – шепчет она в промежутках между поцелуями.

– Хорошо.

Гелий расстегивает пряжку и снимает ремень с шеи Софии Павловны.

– Что ты делаешь?

– Только сперва я хочу попробовать сам, – говорит Гелий. – Мне любопытно, что ты чувствуешь.

София Павловна, прищурившись, всматривается в его лицо.

– Ты боишься?

– Немного, – признается Гелий. – Но это меня заводит.

– Ты плохой мальчик, – говорит доцент Вышеславцева, затягивая на шее Гелия кожаный ремешок.

Она возбужденно смеется, ерошит челку Гелия и шлепает его ладошкой по щеке. София Павловна толкает Гелия и тот послушно валится навзничь на ковер. София Павловна садится ему на грудь. Она наматывает ремень на руку и затягивает петлю на шее у Гелия. Её рыжие волосы светятся в сумраке.

– Ты, правда, никогда раньше не пробовал?

Гелий качает головой. 

– Знаешь, а я даже немного тебе завидую, – говорит София Павловна и принимается душить его ремнем. 

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

– Ты хоть понимаешь, что вытянул счастливый билет? – спрашивает Катерина Осиповна.

Она не сводит с Наума пристального взгляда своих холодных и прозрачных, как льдинки глаз.

– Да, госпожа, – отвечает Наум.

Он лежит в смотровом кресле голый, пристегнутый браслетами за запястья и щиколотки. Ноги Наума задраны вверх и разведены в стороны.

– Я думала отослать тебя на ртутный рудник, – продолжает Катерина Осиповна ровным голосом. – Таким как ты на руднике самое место.

– Да, госпожа, – соглашается Наум, а сам со страдальчески выражением на лице следит за Ефросиньей Ивановной.

Натянув латексные перчатки, докторша подкатывает к креслу ларь на колесиках. Она откидывает тяжелую крышку, и Наум видит наклонную панель из орехового дерева с гальванометром, лампочками, хромированными тумблерами и гнездами для подключения насадок различного назначения.

Ефросинья Ивановна щелкает крайним тумблером, и машина оживает. На панели вспыхивают лампочки, по кабинету плывет низкий тревожный гул.

– Однако, тебе сказочно повезло, – говорит Катерина Осипова с недоброй усмешкой. – Ты теперь игрушка госпожи Музиль-Арельской. Ты на особом положении… Как у нас дела, Фрося?

Докторша выдвигает ящик расположенный пониже приборной панели.

– Можешь меня поздравить, у нас наконец-то была эрекция.

– Так ты полагаешь…

– Да. Я запустила сперматогенез, – докторша торжествующе улыбается. – Простата еще увеличена, но это мелочи…

– Значит, успели, – говорит Катерина Осиповна, нисколько не изменившись в лице.

Она поднимается с кушетки, проходит по кабинету, постукивая каблучками, и останавливается подле окна. Сложив на груди руки, Госпожа Потехина смотрит на песчаные барханы, тянущиеся до горизонта.

Ефросинья Ивановна достает из выдвижного ящичка металлический электрод толщиной с палец. Электрод закреплен на деревянной рукоятке. К рукоятке присоединен длинный тонкий кабель в оплетке, на конце кабеля, словно жало поблескивает тонкий металлический разъем.

– Ты просто волшебница, Фрося.

– Я всю жизнь на Ферме, – отвечает Ефросинья Ивановна. – Я кое-чего в этом деле понимаю.

 Она вставляет разъем питания в одно из гнезд на панели.

– Перво-наперво диета. Ну и гальваническая машина по три сеанса на дню.

– Да-да, – кивает Катерина Осиповна. – Разумеется.

Она достает из кармашка жевательную смолку, разворачивает фантик и бросает в рот.

Пощелкав тумблерами, Ефросинья Ивановна выставляет необходимую силу тока. Смазывает электрод густой смазкой и подходит к креслу.

– Катенька, я совсем позабыла про кляп! Вы не могли бы… А то, не ровен час, язык себе прикусит.

Катерина Осиповна берет кляп из стоящего на столе лотка. Кляп сшит из толстой спиной кожи, скрученной в несколько слоев. Кляп уже не новый, на коже остались отпечатки множества зубов.

Катерина Осиповна останавливает подле кресла. Наум послушно открывает рот и закусывает кожу.

– Умница, – говорит Ефросинья Ивановна и хлопает Наума по бедру рукой в перчатке. – Это для твоего же здоровья. Да и не сильно оно жжется…

Наум неразборчиво мычит что-то сквозь кляп.

– Ну, вот и славно, вот и славно…

Докторша склоняется промеж разведенных в стороны ног Наума и, не торопясь, вводит в анус поблескивающий от смазки электрод. Наум лежит в кресле, крепко сжав в зубах кожаный кляп, и глядит в потолок. У него застывшее, будто окаменевшее лицо.

– А когда прилетает судья? – спрашивает докторша.

– Завтра.

Ефросинья Ивановна цокает языком.

– Я бы подождала еще пару деньков.

– Поликсена Егоровна ждать не станет, – качает головой госпожа Потехина. – Она грозилась еще вчера прилететь на Ферму. Я еле отговорила.

– Ишь, нетерпеливая какая, – смеется докторша и нажимает на клавишу на рукоятке электрода.

Слышен электрический треск. Тело Наума изгибается на смотровом кресле. Ноги дергаются в металлических подколенниках. Кольца браслетов впиваются в кожу.

– Терпим-терпим… – говорит строго докторша. – Чай, не первый раз.

Она неторопливо двигает электродом вперед и назад. Потом отпускает клавишу, и электрический треск смолкает.

Наум, прикрыв глаза, лежит в смотровом кресле и дышит, как загнанная лошадь.

– Фросенька, скажи, – спрашивает Катерина Осиповна. – А почему у кресла ножки стеклянные?

И она стучит мыском туфельки по изогнутой, отлитой из стекла ножке.

– Зачем это тебе? – удивляется Фрося. – И потом, ты уже спрашивала.

– Не зачем, – отвечает госпожа Потехина. – Просто любопытно.

– Любопытство кошку сгубило. Катенька, стекло это диэлектрик, понимаешь? Если не изолировать ножки кресла, электрический флюид не будет скапливаться в теле самца, а уйдет под землю.

– Ни слова не поняла, – признается госпожа Потехина. – А вообще, что происходит, когда ты бьешь самца электрическим током?