Отзывы на книги автора «Зинаида Гиппиус»

Одно, что имеет смысл записывать — мелочи. Крупное запишут без нас.
А мелочи — тихие, притайные, все непонятные. Потому что в корне-то лежит Громадное Безумие.

Вы видели когда нибудь лестницу в подвал? Ту самую, которая начинается на светлой площадке и теряется где-то далеко во мраке. Долгая дорога вниз, когда каждый шаг темнее предыдущего. Эти дневники - лестница в подвал.
То, с чего все начинается, это и пафос (куда же Гиппиус без него), это планы, иллюзии, и, главное, это надежда. Которой становится настолько мало к концу записей, что она не способна осветить следующую ступеньку, за которой может быть и ступенька, и провал, и самое дно.
Зинаида Гиппиус - весьма знаменита, как яркий представитель поэзии и прозы Серебрянного века и иммиграции. Моя школьная учительница литературы её ненавидела, поэтому мы читали Блока.
Ночь, улица, фонарь, аптека, безсмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века — все будет так. Исхода нет. Саша, ты был не прав.
И пусть Гиппиус не лучшая из плеяды женской поэтической мысли, однако она лучшая там, где надо зоркий глаз, умелая рука и острый карандаш. Её дневники, это не записи рафинированой барышни или умудренной опытом матроны, это потрясающе пробирающая до мурашек хронология самой кровавой войны и самой кровавой революции. Вы не найдете на этих страницах дат сражений или политических интриг, но если дневник вам нужен не для этого, то вооружайтесь Википедией (или собственным знанием истории периода и города, о да, да, петербуржцы, я завидую вам до покалывания в кончиках пальцев). Имена, имена, и еще раз имена. Улицы города, сначала города-героя, потом города-призрака. Керенский, Горький, Блок, Мережковский, соседка-врач с подозрительной фамилией. И очень много того, что написано так буднично, что отчаяние писавшей становится всепоглощающим. Какие-то детали, факты, последние надежды, которые таяли тем быстрее, чем холоднее становилось в квартире. И самый главный страх, который перевешивал и страх голодной смерти, и страх перед китайским мясом - это страх за свое детище, за дневники, дописанные на обложке, за серый блокнот в кармане последней шубки, каким то невероятным образом укрывшийся от постоянных обысков. Каким невероятным, отчаянным, обостренным желанием говорить, да что там говорить, кричать на весь белый свет, наполнены дневники, а ведь даже подозрение об их существовании могло бы отправить Гиппиус в застенки, что было тогда дорогой в один конец.
Я знаю, что Мережковские спаслись, знаю, что прожили еще долгую жизнь. И вижу, что у Гиппиус было полно времени на то, чтобы переосмыслить все события, которая она изложила на страницах дневников. Большим мужеством надо обладать, чтобы опубликовать все без правок. Я склоняю перед ней голову. Прошла, выжила. И осталась человеком.

Роман «Победители» Зинаида Николаевна Гиппиус написала в 1898 году, в возрасте 29 лет.
Книга небольшая – её объём примерно 100 страниц.
Она состоит из двух частей.
Первая часть написана в виде дневника Юрия Ивановича Карышева – вначале ученика 8 класса гимназии, затем – студента. Во второй части рассказ ведётся от лица автора.
События начинаются в сентябре 1889 года и длятся на протяжении нескольких лет.
Карышев - главный герой книги. В начале описываемых событий ему всего 19 лет. Он бодр, весел, уверен в себе: «Говорят, что я родился в сорочке. Неправда. Думается мне, - скорее я в состоянии родить эту сорочку. Мне всё удаётся».
Герой увлекается математикой, любит гимнастику, не пропускает мимо хорошеньких женщин.
Любовных похождений у Карышева, на мой взгляд, слишком много. Отчасти оправдывает его лишь то, что женщины вешаются на него сами, часто без всяких атак с его стороны. А отказать даме, значит, обидеть её. Вот и приходится укладываться с ней в постель, даже если к тому нет сильной тяги.
Мы видим жизнь Карышева и его однокашников-студентов на протяжении нескольких лет. Узнаём, что в конце XIX века многие учащиеся так же мало любили посещать уроки и лекции, как и нынешние их преемники. Вообще узнаём быт петербургского и московского студенчества.
Герои Гиппиус очень разные. Оптимист и «победитель» Карышев совсем не похож на любящего «божественное» и желающего пойти по пути церкви Яшу. Столь же оригинален и Александр Елисеев, любящий Бодлера и других «непонятных» современных поэтов, видящий красоту не только в жизни, но и в смерти, и всерьёз убеждающий княжну Нелли покончить жизнь самоубийством.
Очень интересен молодой, но толковый не по годам Сергей (Серженька) Павлович Бологовский, бывший кадетом, повидавший жизнь и уже к 20-и годам отринувший Петербург со всеми его соблазнами ради жизни в деревни и ведения хозяйства, с которым он управляется довольно умело.
Интересны в романе и женские типы, главными из которых являются Соня Томилина и княжна Нелли.
Книга подкупает тем, что написана очень живым, непосредственным, каким-то радостным языком. Не смотря на наличие в романе трагических по самой своей сути персонажей, читается роман легко и весело.
Нельзя, наверное, рекомендовать это произведение как ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ к прочтению, но тем, кто любит русскую литературу, любит Серебряный век, любит символистов, любит Гиппиус, думаю, будет интересно.

Рассказ «Время», имеющий подзаголовок «сказка» - это десятый рассказ Зинаиды Гиппиус из книги «Новые люди». До включения в сборник он нигде не печатался.

Это действительно сказка. Только не детская, где одно событие быстро сменяет другое, а взрослая, атмосферная и, если честно, немного тягомотная.
«Очень далеко на севере, жила принцесса, которую звали Белая Сирень. Принцесса жила в большом, красивом саду. В нём не было других деревьев, кроме сиреневых, даже павильон посередине сада, где спала принцесса, был выстроен из стволов сирени, а мебель внутри павильона стояла только белая и светло-лиловая. Когда зацветала сирень – весь сад наполнялся тяжёлым благоуханием, на высоких кустах, заслоняя зелень, висели белые и лиловые гроздья, и ветки нагибались от тяжести цветов».
Это первые строки произведения, и таким слогом написана вся сказка, - все 20 страниц.
«Принцесса всегда была грустна». Она много читала, много училась, но удовольствия от жизни не получала, т.к. её постоянно мучила мысль о том, что пройдёт время и сотрёт всё с лица земли. Подобно Екклесиасту, время эта девица ощущала как что-то враждебное человеку, как что-то ОТБИРАЮЩЕЕ у него жизнь и все удовольствия.
Ну, а при таких мыслях жить, понятно, не очень весело.
Но принцесса не только думала эту грустную мысль, но поставила своей целью погубить время. Сделать так, чтобы его больше не было.
Что из этого вышло, можно узнать, прочитав рассказ…

А мне, признаться, было скучно читать эту сказку, т.к. я всегда воспринимал время, как нечто ДАЮЩЕЕ. Ведь именно время даёт нам молодость, любовь, знания, путешествия, приключения. И я всегда был благодарен ему за это.

Гиппиус З. Н. Дневники. Воспоминания. Мемуары. – Минск: Харвест, 2004. – 304 с.

— Что такое Гиппиус?
— Бездарная завистливая поэтесса.
Так выразился в мае 1925 г. Есенин, переплавляя свои старые обиды в очерк «Дама с лорнетом»; вышел короткий, дышащий злобой памфлет. Судить о поэтической одарённости (или бездарности) Зинаиды Николаевны я не берусь, а вот обвинение в завистливости считаю возможным решительно отвести. Когда Есенин делал первые шаги в литературе, З. Н. его хвалила:

В стихах Есенина пленяет какая-то „сказанность“ слов, слитость звука и значения, которая дает ощущение простоты... Никаких лишних слов нет, а просто есть те, которые есть, точные, друг друга определяющие... Есенин — настоящий современный поэт.
(журнал «Голос жизни», Пг., 1915, 22 апреля, № 17, с. 12; статья «Земля и камень», подписанная псевдонимом «Роман Аренский»).

Острая неприязнь к Есенину возникла только после революции, в 1918 г., когда он начал подпевать большевикам. Их сторонников, равно как и сочувствующих, З. Н. зачислила скопом в разряд «нелюдей» (в этот разряд попал даже Блок).
Политические убеждения Зинаиды Николаевны были твёрдыми, как скала. Нравственный ригоризм этой необыкновенной женщины сочетался с высочайшим интеллектом и эмоциональной скудостью – черты, засвидетельствованные многими современниками. Вот коллекция отзывов из воспоминаний редактора эмигрантского парижского журнала «Современные записки»:

За ум и острое, жалящее перо Гиппиус сравнивали со змием и даже с вульгарной „змеёй подколодной“. Гумилёв называл её „больной жемчужиной“. Ремизов — „вся в костях и пружинах, устройство сложное, но к живому человеку никак“. Петербургские иерархи — „белой дьяволицей“. Даже друзья, сохранившие верность, — „ведьмой“...
(Вишняк М. В. Современные записки. Воспоминания редактора. СПб., 1993. – С.154).

А вот свидетельство Николая Бердяева:

Я считаю З. Н. очень замечательным человеком, но и очень мучительным. Меня всегда поражала её змеиная холодность. В ней отсутствовала человеческая теплота. Явно была перемешанность женской природы с мужской, и трудно было определить, что сильнее.
(Бердяев Н. Самопознание. М., 1990. – С. 131).

Дневники З. Н., перепечатанные минским издательством «Харвест» с какого-то зарубежного издания в чисто пиратской манере — без указания на источник текста, без справочного аппарата — даже в таком виде представляют огромный интерес. Поражает сила политической интуиции этой литературной дамы: она ясно видит ближайшее будущее, роковую слабость либералов, их ошибки, возможные последствия этих ошибок; некоторые суждения воспринимаются как пророчества. Да она и сама сравнивает себя с Кассандрой (с. 80).

Ранние записи, 1914— 1916 гг., ещё отрывочны. Переломный 1917 год освещён очень подробно (до 7 ноября старого стиля включительно). Продолжение в значительной части утрачено; уцелел только финальный фрагмент, с июня 1919 г. по декабрь. Для многих именно финальный фрагмент будет особенно интересен: хорошо видно, до какого состояния довели большевики за пару лет недавнюю столицу империи. Со временем этот ранний социальный эксперимент, с треском провалившийся, будут стыдливо именовать «политикой военного коммунизма» и выдавать за нечто вынужденное.

24 декабря 1919 г. З. Н. и её муж, Д. С. Мережковский, выехали из холодного и голодного Петрограда, имея твёрдое намерение бежать из Совдепии (что счастливым образом осуществилось). В эмиграции З. Н. никаких мемуаров не писала, ограничившись публикацией дневников. С какой целью издательство «Харвест» анонсировало в заголовке не существующие в природе «Воспоминания. Мемуары» — остаётся загадкой.

З. Н. и её ближний круг: Д. В. Философов, Д. С. Мережковский, В. А. Злобин. Фото, предположительно, начала 1920 г.

При большевиках ведение дневника с острым политическим содержанием представляло реальную опасность для жизни, да и при царе не было невинным развлечением. Вот запись от 27 февраля 1916 г.:

Кажется, скоро я свою запись прекращу. Не ко времени. Нельзя дома держать. Сыщики не отходят от нашего подъезда.
< ... >
Следят, конечно, не за нами... Хотя теперь следят за всеми. А если найдут о Грише непочтительное...
Хотела бы я знать, как может понять нормальный англичанин вот это чувство слежения за твоими мыслями, когда у него этого опыта не было, и у отца, и у деда его не было?
Не поймёт. А я вот чувствую глаза за спиной, и даже сейчас (хотя знаю, что сейчас реально глаз нет, а завтра это будет запечатано до лучших времен и увезено из дома) — я всё-таки не свободна, и не пишу всё, что думаю.
(С. 64-65)

Квартира 3. H. и Д. С. находилась в доме, стоящем на углу улиц Сергиевской (ныне Чайковского) и Потёмкинской. Окна выходили на Таврический сад, за его деревьями виден был купол дворца, занимаемого Государственной Думой. После начала Февральской революции дом оказался рядом с эпицентром событий, и квартира супругов Мережковских, отличавшихся повышенной общительностью, превратилась в некий перевалочный пункт для политически активных граждан самого разного толка (не говоря уже о том, что здесь продолжали бывать литераторы).

У нас всё равно штаб-квартира для знакомых и полузнакомых (иногда вовсе незнакомых) людей, плетущихся пешком в Думу (в Таврич. Дворец). Кого обогреваем, кого чаем поим, кого кормим.
(С. 104)

Не бывало здесь только большевиков, но о них рассказывали:

Они страстно ждут Ленина — недели через две. «Вот бы дотянуть до его приезда, а тогда мы свергнем нынешнее правительство».
(с. 117, запись от 6 марта 1917 г.)

Но пока Ленин в пути, а большевики только собираются с силами, на авансцене истории — Керенский, добрый приятель Мережковских и нередкий гость в их квартире на Потёмкинской. Первое время З. Н. относилась к нему очень сочувственно. Запись от 18 июня 1917 г. уже показывает разочарование.

Керенский? Я убеждена, что он понимает момент, знает, что именно это нужно: "взять на себя и дать им", но... я далеко не убеждена, что он:
1) сможет взять на себя и
2) что, если бы смог взять, — тяжесть не раздавила бы слабых плеч.
Не сможет потому уже, что хотя и понимает, — но и в нём сидит то же впитанное отвращение к власти, к её непременно внешним, обязательно насильническим, приёмам. Не сможет. Остановится. Испугается.
Носители власти должны не бояться своей власти. Только тогда она будет настоящая. Её требует наша историческая минута. И такой власти нет. И, кажется, нет для неё людей.
(С. 150)

Люди найдутся, но это будут ненавистные большевики. В начале октября опасность переворота уже очевидна, и З. Н. выносит Керенскому приговор:

Когда история преломит перспективы, — быть может, кто-нибудь вновь попробует надеть венец героя на Керенского. Но пусть зачтется и мой голос. Я говорю не лично. И я умею смотреть на близкое издали, не увлекаясь. Керенский был тем, чем был в начале революции. И Керенский сейчас — малодушный и несознательный человек; а так как фактически он стоит наверху — то в падении России на дно кровавого рва повинен — он. Он. Пусть это помнят.
(С. 204, запись от 8 октября 1917).

Должно быть, это очень страшно — всё видеть, всё понимать, и не иметь возможности ничего сделать. Но есть дневник, и потомки увидят роковые годы своей страны глазами русской Кассандры. В этом — её победа.

"Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях Ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца".

Одно слово - гений.

Казалось бы, так много великих имён, о каждом из которых можно написать тома, под такой не очень толстой книжкой, что от повествования ждешь какой-то поверхностности. Но на самом деле все представленные истории любви не поверхностны, благодаря добавлению воспоминаний и писем самих главных героев. Вообще по стилю изложения истории больше похожи на очерки, и во многом характеризуют личности самих главных героев.

Нет среди русских поэтов спокойных лиц. Кто умер от разрыва сердца, кто от пули.

Понятно, что столь неспокойные люди, вряд ли умеют спокойно любить. Тем более в такое нелёгкое для страны время. Как писал в своей книге Ходасевич:

Любовь открывала для символистов и декадентов прямой и кратчайший доступ к неиссякаемому кладезю эмоций. Достаточно было быть влюбленным - и человек становился обеспеченным всеми предметами лирической необходимости: Страстью, Отчаянием, Ликованием, Безумием, Пороком, Грехом, Ненавистью... Поэтому все и всегда были влюблены, если не в самом деле, то хоть уверяли себя, что влюблены. Малейшую искорку, того, что похоже на любовь, раздували изо всех сил.

Только это было справедливо не только к символистам и декадентам, но к поэтам того времени в целом. Любовь была увлечением и игрой, без которой невозможно было писать. Только и сами поэты в этой любви были детьми - непостоянными, эгоистичными, капризными, но не от того ли более других, нуждающимися в защите. Не каждый человек может вынести рядом с собой такого вечного ребёнка, поэтому союзы двух поэтов, например Гиппиус - Мережковский кажется наиболее благоприятными, хотя и там были свои «подводные камни», и этот случай скорее исключение из правил.
В представлении Нины Щербак, благодаря отрывкам из воспоминаний современников поэты видятся более живыми, не такими как в различных сборниках с сухими справочными материалами. В Сергее Есенине, например, за маской всем знакомого простого рязанского парня, на мой взгляд, скрывался расчётливый человек, который прекрасно знал цену деньгам и не хотел их упускать, из его письма Илье Шнейдеру:
Если бы Изадора не была сумасбродной и дала бы мне возможность где-нибудь присесть, я очень много заработал бы денег. Пока получил только сто тысяч марок, между тем в перспективе около 400 ...
В ином свете для меня предстал Владимир Набоков - (к которому после прочтения Лолиты я отношусь с подозрением) - в своей любви, в отличие от многих представителей серебряного века он был заботливым отцом и хорошим семьянином.
Любовь поэта Михаила Кузьмина продемонстрировала состоятельность долгих гомосексуальных отношений - с 1913 года и до конца своих дней (1936) он жил вместе с Юрием Юркуном.
По-другому, благодаря этой книге, мне открылся треугольник Блок-Менделеева-Белый. Вообще все истории своими героями связанны между собой, иногда складывается чувство, что ты разматываешь клубочек судеб, и ниточек в том клубке великое множество. Кстати, почти в каждом очерке повествуется не только о самих поэтах, но и об их произведениях. Иногда даже даётся ключ к пониманию некоторых творений.
Во всем этом чувствуется любовь и неподдельный интерес автора к данной теме. Хотя и он иногда пишет странные вещи. Например, в истории любви Софии Парнок и Марины Цветаевой, автор указывает, что когда эта пара гостит в Коктебеле, в Цветаеву влюбляется Максим Волошин, но в других источниках я читала, что это все-таки был Осип Мандельштам, ведь Волошин и до Коктебеля знал Цветаеву и относился к ней, как друг и учитель. Возможно, это просто описка, даже в жизни такое бывает - думаешь об одном человеке, а произносишь имя другого. Но все-таки и других опечаток в книге много, такая небрежная работа редактора, тем более в книге, посвященной судьбам, чьи имена неразрывно связанны с литературой, может оттолкнуть внимательного читателя. И ещё, что лично мне кажется упущением - отсутствие списка источников и литературных произведений, на которые опирается автор, в самих статьях он, конечно, говорит, откуда взял ту или иную цитату, но все-таки хотелось бы иметь упорядоченный список, а не искать каждый раз по статье.
В остальном же, с точки зрения человека, интересующегося судьбами поэтов серебряного века, книга, на мой взгляд, заслуживает пристального внимания, ведь, по словам Ирины Одоевцевой, приведённым в книге:

Любовь помогает узнать человека до конца - и внешне и внутренне. Увидеть в нем то, чего не могут разглядеть равнодушные глаза. Когда любишь человека, видишь его таким, каким его задумал Бог.

Рассказ «Ближе к природе» Зинаида Гиппиус написала в 1893-м году. В 1896-м он вошёл в её книгу «Новые люди».
Две семьи с детьми перебираются на лето жить из Петербурга на дачу в деревню Столбы. Обе семьи живут вместе (так будет дешевле) и имеют только двух горничных.
Луша – хорошенькая петербургская горничная, затянутая в корсет. Но она здесь не главный персонаж.
Другое дело Дуня – толстолицая, тяжеловесная, безграмотная деревенская девка, всего два месяца назад привезённая из Глубинки. Ничего она не знает, больше всего любит есть да спать. Добра, жалостлива, но моральных устоев не имеет. Считает, что если никто не увидит и не узнает, то можно совершить любой проступок. У своих хозяев она подворовывает. И в то же время готова отдать всё, что у неё есть, если кто-то попросит.
И вот в эту-то малопривлекательную Дуню и влюбляется фабричный подмастерье Филипп – молодой симпатичный вдовец.
О том, что из этого вышло, можно узнать, прочитав рассказ.

Гиппиус не идеализирует своих героев, не романтизирует их. Не считает, как народники, что за мужиком будущее, и что у мужика многому можно поучиться. Она очень хорошо видит и столь же точно и нелицеприятно описывает характеры людей из народа, которые и раскрывает в этом своём рассказе.
Надо сказать, что характеры эти никуда не делись и в наши дни. И читая рассказ, лучше понимаешь поступки людей, находящихся рядом с тобой.

Смерть одного из героев произведения кажется нелепой и ужасной. Я, признаться, не встречал в литературе подобных примеров гибели. Но при этом ты понимаешь, что обвинить автора в экстравагантности нельзя – в жизни бывает всякое, а ВНУТРЕННЕ эта смерть оправданна (если вспомнить характер погибшего) и даже ожидаема.
Интересное произведение!

Рассказ Зинаиды Николаевны Гиппиус «Простая жизнь» был впервые напечатан в 1890 году в журнале «Вестник Европы» под названием (которое дал не автор, но редакция) «Злосчастная». Позже это произведение было включено З.Н. в её первую книгу рассказов «Новые люди».
Это ПЕРВЫЙ рассказ, написанный автором. Историю его создания и напечатания З.Н. описывает в книге воспоминаний «Дмитрий Мережковский».
Здесь ещё нет ничего «символистского» - это произведение написано в жанре реализма. Собственно, Зинаида Гиппиус тут просто поведала историю их с Дмитрием Мережковским горничной Паши, сохранив в рассказе дажё её (горничной) подлинное имя.
Произведение написано очень простым языком. Но события, описываемые в нём, таковы, что шокируют сами по себе, без всяких впечатляющих языковых вывертов. Год за годом освещает автор биографию простой девочки, затем девушки, женщины, выросшей в приюте и живущей совершенно обычной по меркам того времени жизнью.
Рассказ почти беспросветный и утешает в нём лишь то, что, сравнивая жизнь Прасковьи даже с самыми несчастными днями собственной жизни, я могу сказать, что горя у меня почти не было.
Рекомендуется прочесть всем, кто любит жаловаться на свою жизнь.

"Ни слова, о друг мой, ни вздоха...
Мы будем с тобой молчаливы...
Ведь молча над камнем могильным
Склоняются грустные ивы...

И только склонившись, читают,
Как я, в твоем взоре усталом,
Что были дни ясного счастья,
Что этого счастья - не стало!"

А. Н. Плещеев(перевод стихотворения австрийского поэта Морица Гартмана)

В Петербурге, в тёмной и пропахшей кухней неуютной и убогой квартире, за письменным столом сидит молодой человек. Его зовут Владимир, он музыкант и ... по сути, это всё, что есть "его". Имя, навыки и воспоминания. А еще - вихрь отчаянья, сожаления и безграничной тоски, которые и заставляют его судорожно водить пером по бумаге в последнем припадке, а после - аккуратно привязывать петлю к потолочному крюку.
Что еще осталось ему - потерянному в жизни и ... Здесь бы вставать "потерявшему себя" - но явно это не подходит. Он никогда собой и не был, по сути дела.
Не сам, не себя... Всегда - "мамин", "с мамой", "как мама".
Критика отнесла сей рассказ" к числу "вычурных" рассказов Гиппиус. В характеристике главного героя они единодушны: "нравственный урод, один из тех мягкотелых, безвольных шалопаев, которые вырастают в оранжерейной атмосфере даровых хлебов". Но стоит ли несчастного человека, воспитанного с ранних лет в условиях удушающего материнского эгоизма, называть уродом? Шалопаем - да: увидев иные краски мира, поняв, что мать , при всей своей любви к нему, не проникнется и не поймет порывов его души, встретив всколыхнувшую это замершее болото "чувств" Марту, увидев, как в первый раз, цветущую яблоню с тонким ароматом, главный герой озлобляется и сетует. С его языка сыпятся бесконечные "она виновата", "зачем она сделала" в адрес матери, но ни единого сильного, уверенного, решающего слова. Знает ли он вообще такие слова?
Но их знает она, злой кумир его души:

"Я не могла никогда и не могу быть пассивно-нежной матерью. Я тебе жизнь отдала до последней капли -- и ты мне всю свою отдай, всю, я к этому шла, и не разлучалась с тобой, и сделала тебя сама -- для себя. Может быть, это дурно, мне все равно. Это справедливо. Я на самопожертвования не способна. Да и поздно теперь. Теперь -- как бы ты ни любил жену, возлюбленную, как бы она тебя ни любила -- ты без меня не проживешь!"

И он запрещает себе жить. Эта страшная привязанность, противоестественная привязанность, ускорившая конец матери, захлёстывает щупальца на горле сына. Какая страшная может быть материнская любовь и человеческая слабость!

Иногда у меня есть желание прочесть заведомо плохую книгу. Воспоминания и дневники Гиппиус я априори отношу к таковым, так как рассказчица у меня не вызывает ни доверия, ни уважения. Не совсем понимаю, каким образом, голос женщины, открыто поддерживающей политику Гитлера, до сих пор слышен спустя столько десятилетий. Я не нашла более-менее вменяемый документальный фильм о ней (все они однобокие и приторно-хвалебные) ни добротной книги с биографией, поэтому мне вдвойне не понятно, какой вклад сделала Гиппиус в культуру нашей страны, что её личность до сих пор не канула в небытие. Остаются только слухи о её ménage à trois с Мережковским и Философовым, воспоминания из эмигрантских кругов, где она предстаёт высокомерной и мерзкой, а также собственные мемуары и дневники Гиппиус.

Гиппиус писала свои дневники с 1914 по 1920 годы, здесь и царь, и Временное правительство, и Думы и революция и большевики, и Первая мировая. Стиль рассказа Гиппиус мне совершенно не близок – сплошной сумбур, странный порядок слов в предложении (мастер Йода, ей Богу), а метафоры мне показались искусственными. Но оставим стиль, с ним можно мириться, если бы не всё остальное. Не может не броситься в глаза всё то презрение к России, которое сквозит в рассказе Гиппиус. Она занимается перечислением каких-то событий: кого-то расстреляли, какие-то заводы закрываются – но она никогда не скажет, какие именно (а очень хотелось бы конкретики). Из себя же Зинаида Николаевна строит жертву – ей не дают писать свои дневники свободно, «кто-то постоянно смотрит через плечо».

В «воспоминаниях» я ни разу не заметила, чтобы Авторша хоть о ком-то отозвалась положительно - даже об Анатолии Фёдоровиче Кони (более достойного и со всех сторон замечательного человека я вообще не могу припомнить, по крайней мере на тот промежуток времени) она отозвалась гадливо: «хромой старец, за пролётку и крупу решивший служить большевикам». Интеллигенцию же она винит в том, что та «склонилась» - с таким презрением, она, гордая Гиппиус говорит о них. Но где она сама? Пишет свои тетради и боится, что их кто-нибудь прочтёт. Гиппиус продолжает, глядя из окна своего дома:

Я почти не выхожу на улицу, мне жалки эти, уже подстроенные, «патриотические» демонстрации.

Она как бы возвышается над всем этим. Гордая и великая Гиппиус и её строки.

Заметен и антисемитизм мемуаристки, то и дело проскакивают какие-нибудь фразочки про евреев. К другим национальностям она тоже относится с брезгливостью.

Из латышей и монголов составлена личная охрана большевиков. Китайцы расстреливают арестованных. Чем не монгольское иго?

Чем-то геббельсовским прям так и повеяло!

Ещё очень понравилась фраза, которая записана где-то в конце дневников:

Очень всё неинтересно. Ни страха, ни надежды. Одна тяжёлая свинцовая скука.

Повеселите даму! Раньше у неё был салон для сплетен, два мужа, а теперь ей скучно….

Большевиков она поделила на три группы – ни одна из которых не обозначена нормальными словами, всё ругательства и желчь. А школы, созданные ими – это сплошной разврат! Девочки и мальчики учатся вместе – восклицает возмущённая Гиппиус. «Американцев бы сюда…» - вздыхает она.

Заканчивает мемуаристка, прощаясь с Россией, завтра она укатит в прекрасное далёко, подальше от этого всего.

Но мне бы хотелось завершить эту рецензию цитатой из воспоминаний Чуковского. Гиппиус забыла поделиться с читателями своих мемуаров, как долго строила она планы, чтобы убежать из России, как клянчила деньги у коллег по перу, подталкивая мужа жаловаться на болячки то тут, то там.

«Не прошло двух недель, как я дал Мережковскому 56 тыс, полученных от большевиков за «Александра», да 20 тыс. полученных Зинаидой Гиппиус. Итого 76 тыс. эти люди получили две недели назад. И теперь он /Мережковский/готов унижаться и симулировать бедность, чтобы выцарапать ещё тысяч сто.»

Вот так чета Мережковских, взяв свои тетрадки и блокноты, которые позже станут источником баек и антисоветской пропаганды вплоть до наших дней, укатили за границу. Там они также будут заниматься литературными делами /не камушки же таким интеллигентам ворочать/, тосковать по былым временам, когда у них была свобода, надеяться на падение треклятой диктатуры пролетариата, а потом и на победу Гитлера… К счастью, события повернулись не так, как того ожидала гордая мемуаристка.