2

Шацкий выслушал все, что Соберай могла рассказать о Ежи Шиллере, и как только она вышла, позвонил Вильчуру и попросил немедленно приехать. Срочно требовалось противоядие против похвал, какие расточала его веснушчатая коллега. Из ее рассказа возникал образ красавца, патриота, идеального бизнесмена, аккуратно платящего немалые налоги, знатока искусств, эрудита и джентльмена. Словом, еще один непорочный человек в Сандомеже – городе людей безупречных, праведных, честных и благородных, которые только иной раз подцепят на вилы какого-нибудь еврея или кому-то перережут глотку, а труп забросят в кусты.

Вильчур с покрасневшим носом на желтоватом лице, не снимая плаща, погрузился в кресло. Он принес с собой влагу и холод. В комнате сразу стало темнее, Шацкий включил настольную лампу и объяснил, в чем дело.

– Нет недели, чтоб на Шиллера не пришел донос. – Вильчур оторвал фильтр от сигареты. – То плохо припарковался возле Опатовских ворот. То деревья перед его офисом заслоняют свет. То его собака наложила кучу у кого-то под дверью. То перешел улицу на красный свет, создавая угрозу дорожному движению. То ночью не соблюдает тишину. То высморкался возле памятника Иоанну Павлу II, оскорбляя религиозные чувства католических граждан Сандомежа и тем самым нарушая статью сто девяносто шестую Уголовного кодекса.

– Последнее, конечно, шутка?

– Какое там. И даже не единичный случай. Взимать бы по злотому в месяц с каждого, кто ненавидит его! – Вильчур замолчал, окутанный облаком дыма, – должно быть, задумался, на что потратить это богатство.

– А ненавидят его за что-то конкретное?

Вильчур хрипло рассмеялся.

– Вы и в самом деле никогда не жили в маленьком городке. Ненавидят его за то, что он богат и красив, за то, что у него большой дом и сверкающий автомобиль. У католиков это означает только одно: что он вор и шкуродер, нажившийся за счет других.

– А на самом деле?

– А на самом деле Ежи Шиллер – бизнесмен, у которого талант к сделкам с недвижимостью: он ворочает ею и здесь, и в Германии, его интересуют привлекательные для туристов места; я слыхал, что в свое время он скупал у мужиков участки в Казимеж-Дольном. Немного вкладывает в нашу инфраструктуру: например, построил новую гостиницу на Завихойской. Два-три раза его просвечивала налоговая служба, и не только она, – чист. Своеобразный фрукт, но в этом вы успеете убедиться сами.

– Какие у него были отношения с семьей Будников?

– Наверняка они с Будником не переваривали друг друга. Из-за будниковских делишек и передачи земель Церкви у Шиллера из-под носа увели несколько недурственных участков. Что же до Будник, не имею понятия, Шиллер немного филантроп, возможно, финансировал кое-что из ее мероприятий для детей. Вообще-то они были из разных сказок. Будники – интеллигенция левого толка, почитатели «Газеты Выборчей», а Шиллер скорее энтузиаст «Газеты Польской»^[45] и бело-красного флага на мачте перед домом. Они для него были чуток коммунистами, он для них – маленько фашистом, – во всяком случае, гриль вместе не устраивали.

Вильчур страдал польским недомоганием – если он и выражался о ком-то положительно или нейтрально, то звучало это как оскорбление. Уставший тон, слегка искривленные губы, поднятая бровь, затяжка сигаретой вместо запятой, затяжка и стряхивание пепла вместо точки. Презрение к окружению бросало тень на каждого, о ком говорил старый полицейский.

– Шиллер еврей?

Злобная улыбка промелькнула на губах полицейского.

– Согласно последним веяниям, нам не велено знать, кто какого вероисповедания или происхождения. Но если принимать доносы за чистую монету – стопроцентный. А вдобавок педераст, скотоложец и почитатель сатаны.

Для эффекта Вильчур вскинул руку – мизинец и указательный палец образовали рога. Выглядел он теперь как родной брат Кита Ричардса^[46], правда, чуть уродливее и потрепаннее.

Шацкому было не до смеха.

3

В телефоне Ежи Шиллера приятный баритон попросил по-польски и по-немецки не отказать в любезности и оставить сообщение. Шацкий, не рассчитывая на удачу, оставил, но не прошло и пятнадцати минут, как Шиллер перезвонил, извинившись, что не мог принять звонок. Когда Шацкий принялся объяснять, по какому поводу звонит, тот прервал его вежливо, но решительно.

– Разумеется, я понимаю, в некотором смысле я ожидал этого звонка, поскольку семья Будник и я – мы в Сандомеже люди известные и волей-неволей поддерживали друг с другом, – тут он сделал почти незаметную паузу, – контакты. Признаюсь, я специально отменил поездку в Германию, предвидя, что потребуюсь правосудию.

– В таком случае прошу явиться на улицу Коселы.

– К сожалению, мне далеко до добропорядочного гражданина. Я отменил поездку в Германию, но воспользовался случаем, чтобы устроить дела в Варшаве. Я всё еще нахожусь в столице. – Шацкому понравилось, что он употребил это слово. – В данный момент начинается пятничное совещание, и прежде чем я выеду… А возникнут проблемы, если мы встретимся завтра? Простите за наглость, я, разумеется, в любой момент могу сесть в машину, но, боюсь, раньше восьми вечера не приеду.

Опыт подсказывал Шацкому, что с каждым часом, прошедшим с момента обнаружения трупа, дело становится все более размытым и шансы отыскать преступника снижаются. Он хотел было резко возразить Шиллеру, но убедил себя, что эти несколько ночных часов ничего не решают.

– Хорошо, встретимся завтра.

– Во сколько мне явиться?

– Я сам появлюсь у вас в три часа. – Шацкий понятия не имел, почему так сказал, это был импульс, наитие.

– Разумеется. В таком случае до встречи?

– До встречи, – отозвался Шацкий и положил трубку, на ходу размышляя, с какой стати Шиллер закончил беседу вопросом. Воспитание не позволило ему первым прервать разговор, который начал не он? Или допускал мысль, что они все-таки не встретятся?

В кабинет заглянула секретарша начальницы.

4

Человек образованный, прокурор Теодор Шацкий изучал основы психологии и знал, что отрицательная установка – тупик. Человек должен связывать себя с положительными эмоциями, с тем, что любит, что делает его счастливым, дает радость. Настраивать себя на то, что раздражает, действует на нервы, все равно что ступить на наклонную плоскость разочарований, по которой скатываешься вниз все быстрей и быстрей, пока не превращаешься в брызжущего ненавистью мизантропа.

Все это было ему хорошо известно, и он, в меру своих сил, старался не вести себя соответствующим образом, но случались моменты, когда превозмогать себя было просто невозможно. Сейчас был один из таких моментов. Прокурор Теодор Шацкий в своем безупречном костюме, подобранном к нему галстуке, с прямой спиной, безукоризненной, благородной сединой и строгим взглядом выглядел за импровизированным столом президиума как олицетворение правосудия. Он взирал на собравшуюся по другую сторону группу журналистов, следя за своим дыханием и сдерживая презрение, какое могло появиться на его лице и быть запечатлено камерой.