Глава шестая
Появление кита и последствия этого происшествия

Со времени открытия образованности Динго (как выразился Том, рассказавший происшествие с буквами матросам «Пилигрима») собака стала предметом особенного внимания и даже некоторого почтения. Команда без дальних околичностей объявила ее собакой небывалой учености, умеющей не только читать, но и писать. Негры же шли еще дальше и предполагали, что Динго смог бы, пожалуй, даже и разговаривать «по-человечески», если бы не предпочитал объясняться «на собачьем языке» по своим собственным, особым, ему одному известным соображениям.

– Если он спросит вас, боцман Говик, в одно прекрасное утро на чистом английском языке: «Какой курс мы держим?» – то я, право, не удивлюсь, – наивно утверждал гигант Геркулес, соединяющий силу двух лошадей с наивностью четырехлетнего ребенка.

– Ну, я, признаться сказать, порядочно удивлюсь, – снисходительно отвечал старик-боцман. – Много видывал я чудес на своем веку, но говорящей собаки еще не встречал ни на море, ни на суше.

– Однако бывают же говорящие попугаи? – глубокомысленно заявил один из матросов. – Я сам видел такую зеленую бестию, которая пела песенку «Янки дудль» не хуже нас с вами, боцман, а ведь у нее даже и рта не было, а просто-напросто клюв, да еще скрюченный. Не легче ли говорить ртом, в котором болтается язык не короче нашего человеческого, чем крючковатым птичьим клювом, в котором и языкато не видно?

Боцман Говик не на шутку задумался, пораженный логикой подобного вывода.

– Пожалуй, ты и прав, Стивенс, – ответил он задумчиво, – но только я не привык верить тому, чего не видел собственными глазами. Что касается собачьего разговора, то я остаюсь при своем мнении: этого не бывает.

Что сказал бы почтенный Говик, если бы ему показали собаку, известную всему миру ученых-естествоиспытателей, собаку, принадлежащую одному датскому профессору и умевшую совершенно явственно произносить десятка два отдельных слов не менее ясно и отчетливо, чем это делают попугаи, вороны или скворцы. Правда, это явление еще не доказывало того, что говорящая собака понимала смысл своих речей. Без всякого сомнения, она повторяла машинально заученные слова, потому что ее челюсти, язык и гортань своим устройством позволяли ей издавать членораздельные звуки, но она не давала себе отчета в смысле этих звуков, соединенных в слова привычкой, совершенно так же, как у поющих или говорящих птиц.

Во всяком случае, Динго сделался героем вечерних разговоров не только между матросами, но и в офицерской части судна, на кормовой палубе и в каютах, занимаемых пассажирами.

Маленький Джек был в восторге от вновь открытых талантов своего четвероногого любимца и гордился ими не меньше, чем своими собственными успехами. Дик Сэнд разделял пристрастие своего младшего товарища к умной собаке, и миссис Уэлдон почти так же горячо симпатизировала животному, очевидно горячо преданному своему прежнему господину.

Но кузен Бенедикт не упускал случая умерить восторги почитателей Динго различными соображениями. Достойный ученый никак не мог простить бедному Динго отсутствия интересных хоботных насекомых в его густой и волнистой коричневой шерсти и старался уменьшить значение его талантов указанием на способности других животных.

– Пожалуйста, не воображайте, что собаки одарены каким-то особенным разумом. Они далеко не самые понятливые существа в животном царстве. Среди более мелких животных вы найдете гораздо более способных, – проповедывал он, расхаживая по палубе. – Одни крысы чего стоят. Это умнейшие животные, способности которых…

– Сводят с ума каждую хозяйку дома, – довольно непочтительно перебила ученого старая негритянка Нан, сидевшая тут же с работой в руках. – От крыс у нас житья нет. Миссис Уэлдон приходит ежегодно в отчаяние от их опустошений. Они умудряются не только съедать плоды на деревьях, выбирая при этом лучшие персики и груши, но еще загрызают наших цыплят и утят. Даже закрытые банки с вареньем не безопасны от нашествия крыс.

– Да, но какой ум сказывается в этих нашествиях! – восторженно перебил ученый сетования няньки. – Знаете ли вы, как крыса уносит яйцо с высокого стола, не разбивая его?

– Признаться, не знаю, – смеясь, ответила миссис Уэлдон, – хотя ежегодно недосчитываюсь множества яиц, съеденных вашими любимицами.

– А я знаю, – торжественно заявил ученый, – я сам видел, как крыса берет передними лапами свежее яйцо, прижимает его к своей груди и таким образом сваливается на спинку, с яйцом в объятиях, которое, понятно, остается невредимо. А как они из самой глубокой банки достают варенье? Знаете?

– Еще бы не знать, – проворчала негритянка, – когда у нас целые банки вишневого варенья съедаются. И еще косточки выплевывают, проклятые.

– Да, но как они его достают из глубокой банки? Ведь это одна прелесть! Крыса опускается вниз головой в банку и висит, уцепившись задними лапками за ее край. А по ней опускается вторая – и делает то же, и так далее до тех пор, пока нижняя не достанет лапками до фруктов или ягод, которые и передаются вверх изо рта в рот до края банки. Разве это не гениально? Да это еще что! Спросите у капитана, как крысы предчувствуют крушение судна и покидают его заранее.

– Неужели это правда, капитан? – спросил Джек, окончательно озадаченный гениальностью крыс.

– Правда, дитя мое, – отвечал капитан. – Я сам видел раз ранним утром, как крысы целыми стаями сходили по трапу с судна в одном из портов Бразилии. Это было громадное четырехмачтовое судно, нагруженное зерном. Оно отправлялось в Гамбург в самое благоприятное время года. Но когда команда узнала о том, что крысы покинули его, три четверти матросов разбежались. Капитану с трудом удалось набрать команду из разных проходимцев, не боявшихся ничего на свете.

– Неужели есть такие? – наивно вздохнула негритянка.

– Что же сталось с судном? – с любопытством спросила миссис Уэлдон.

– Оно в самом деле погибло. Никто не знает, где, когда и как. Оно вышло из Рио, прошло благополучно до Панамы – и затем исчезло бесследно в безграничной Атлантике, где ежегодно исчезает столько судов. Видимо, крысы, находясь в трюме, заметили угрожающую течь, и это заставило их спастись бегством.

– Какой ужас! – печально проговорила молодая мать, невольно переводя взгляд со своего сына на безбрежную даль Тихого океана, не менее грозного, не менее опасного, чем Атлантический.

Капитан понял ее мысли и поспешил переменить разговор.

– К счастью, наши крысы еще все дома! – весело обратился он к кузену Бенедикту. – Негоро еще вчера жаловался на то, что их развелось слишком много и они съели два громадных окорока…

– К несчастью, крысы не насекомые! – с глубоким вздохом проговорил ученый. – Но все же это не мешает им быть умными животными. Вы видите, они и тут выбрали себе самую вкусную и нежную пищу, а не удовлетворились солониной или сухарями. Не менее разумно выбирают лучшую пищу и муравьи, представители интереснейшего царства насекомых. Они положительно несравненны по уму и пониманию. Что значит умение читать или даже говорить сравнительно с инженерными способностями муравьев! Никакой техник не построит такого смелого моста, такой изящной арки, какие встречаются в каждом муравейнике. Да что муравьи, эти всеми признанные интеллигенты животного царства, простые полужесткокрылые, вульгарные хоботные, сиречь блохи, достигают необычайной степени дрессировки. Кто из нас не видел этих чудных созданий, запряженных в микроскопические экипажи, гоняющихся взапуски, ходящих по канату, сделанному из волоска, и т. п.? Что значат в сравнении с этим все хвалебные способности вашего неуклюжего позвоночного Динго…

– Дядя Бенедикт! – весело крикнул маленький Джек, вскакивая на спину своего любимца. – А мне Динго все-таки милее ваших насекомых. Он меня возит, а блохи только кусают… Я терпеть не могу блох… даже ученых!..

Капитан громко расхохотался и посоветовал Джеку свести как-нибудь Динго посмотреть на ученых насекомых.

– Тогда ты несомненно отыщешь всю труппу у него на спине, – закончил он, к крайнему неудовольствию кузена Бенедикта, единственного человека, не разделявшего пристрастия всего экипажа к умной собаке.

Правда, был еще Негоро… Но этот не ограничивался антипатией, а явно ненавидел бедного Динго, который платил повару тем же. Взаимное озлобление между человеком и собакой скоро было замечено всеми матросами и вызывало немало толков. Но так как Негоро отмалчивался, по обыкновению, на все расспросы, а Динго, к несчастью, не находил нужным (по уверению негров) менять свой собачий способ выражения на человеческий язык, то секрет этого озлобления так и остался невыясненным. Недоверие капитана и особенно Дика Сэнда к мрачному португальцу увеличилось, но придраться к нему они не могли. Негоро исполнял добросовестно свои обязанности, и если он имел какие-либо враждебные намерения относительно бедного Динго, то этого никто доказать не мог. Открытого нападения громадная сильная собака не боялась, а попытка отравить ее была невозможна ввиду того, что Динго получал пищу из общего матросского котла. К тому же не только капитан, но и все матросы заявили громогласно, что всякий несчастный случай с общей любимицей будет приписан вмешательству повара… И потому Негоро оставалось только желать доброго здоровья ненавистному Динго, чтобы избежать ответственности перед матросами, которые шутить не любят.

12 февраля, наконец, после продолжительного штиля поднялся легкий норд-ост, позволявший «Пилигриму» делать около шести узлов в сутки. К несчастью, этот ветер все еще относил бриг от нужного направления, задерживая его посреди океана. Почти три недели уже находился «Пилигрим» в дороге, сделав лишь самое незначительное количество миль. Встречный ветер только отнес его в сторону от более оживленных широт Тихого океана, так что дни проходили за днями, в полном одиночестве, посреди бесконечной водной равнины.

Несмотря на это, постоянно менявшиеся перед взорами миссис Уэлдон и ее спутников картины никогда не были однообразными. Отсутствие неуклюжих силуэтов громадных океанских пароходов, движущихся, подобно паукам, на горизонте, скорее украшало природу. Океан живет своей собственной, никогда не замирающей жизнью. Постоянная смена красок воды и неба уже составляет прелестную, никогда не утомляющую картину для человека, одаренного поэтическим чутьем. Золотистые волны, отражающие восходящее солнце, постепенно превращаются в темно-сапфировые тени пробегающих облаков или в беловато-голубые, покрытые яркими бриллиантовыми блестками под лучами тропического солнца. И на этой, вечно меняющей свои оттенки равнине то вздымаются бирюзовые волны с блестящими белыми верхушками – барашками, то прыгают золотые круги выскакивающих бесчисленных рыб. Легкие крылья морских птиц задевают воду белоснежными или бархатисто-черными кончиками, стройные чайки точно качаются на тихо колышущихся волнах. Гигантские альбатросы с резким криком плывут в прозрачном воздухе и вдруг точно падают вниз, окунаются в глубь волны для того, чтобы через минуту вновь вынырнуть с блестящей серебристой чешуею рыбкой в заостренном клюве. Длинные вереницы так называемых летучих рыб проносятся над поверхностью моря, падая иногда на палубу судна, а маленькие чернокрылые, белогрудые ласточки целыми неделями летят за убегающим кораблем… Откуда прилетают эти крошечные птички? Как могут они так долго держаться в воздухе, без пищи, без пресной воды? Где вьют они гнезда? Куда стремятся? На все эти вопросы до сих пор не нашли точного ответа.

Между многочисленными представителями царства пернатых, ежедневно наблюдаемых миссис Уэлдон, были и те потешные пингвины, которые так забавно переваливаются на своих коротких ножках, ходя по берегу и отчаянно размахивая своими точно обрубленными недоразвитыми крылышками. В море, однако, эти неповоротливые птицы плавают не хуже любой утки, так быстро, что лучшие гребцы не могут догнать их. При этом их маленькие крылышки служат им вместо весел, усиливая быстроту их движений. Любуясь изобилием птиц, миссис Уэлдон не раз недоумевала, откуда берутся они посреди океана, так далеко от берегов. Капитан Гуль не мог дать ей ответа на этот вопрос. С хладнокровием старого моряка он изучил на практике все явления морской жизни, не заботясь об их причинах и не думая о научных объяснениях. Спрашивать же кузена Бенедикта о чем-либо, не касающемся его энтомологии, было совершенно бесполезно. Маленькому Джеку приходилось потому восхищаться красивыми птицами и блестящими рыбами, не зная их научных названий…