Номер с видом на озеро

Жизнь прекрасна. И мне плевать, что это неправда.

Вдруг хватились – глаженых наволочек в шкафу больше не было. Старшая горничная побежала в прачечную. Постояльцы из зеленой комнаты так долго провозились с багажом, что задержали всех, и на уборку к приезду новой гостьи почти не осталось времени. В помощь уборщицам была послана пучеглазая бухгалтерша, в номере долго гремел пылесос, передвигали мебель, над кроватью парусами взлетали простыни. Из сада принесли нарциссов, разложили на столе свежие газеты, меню ужина, на прикроватные тумбочки поставили бутылки с минеральной водой. Успели.

В столовой закончили накрывать к обеду, когда в прихожей прозвенел звонок. Дверь открыл дантист – он только что вернулся с прогулки и еще не успел раздеться. На крыльце стояла высокая худая женщина в черных очках, с чемоданом в одной руке и мобильным телефоном в другой. Очки подчеркивали ее бледность, длинные рыжие волосы были собраны на затылке в узел, он растрепался в дороге и одна прядь упала на плечо золотым эполетом.

– Здесь нет сигнала, – сказал дантист, указывая пальцем на ее телефон, и жестом пригласил женщину внутрь. – Поэтому здесь так хорошо. Здравствуйте.

Она кивнула в ответ, убрала телефон в карман, несколько раз шаркнула туфлями по жесткому ковру и шагнула в дом.

Обед начали вовремя, говорили о море информации, что выливается ежедневно на каждого, и только далекие от цивилизации места дают человеку возможность перевести дух и подумать о смыслах. Потом расспрашивали вновь прибывшую, добились немногого – неохотного объяснения, что она писательница и приехала сюда, чтобы закончить роман. Родом она из России, вот почему у нее такие высокие скулы. Пишет она от руки, в тетрадках, романы у нее большей частью печальные, а семью она не заводит – не терпит разочарований.

За столом их было шестеро. Хозяйка отеля, она же и управляющая, смешливая женщина, разменявшая шестой десяток, обожала гостей и долгие разговоры о сущности вещей. Была она еще вполне привлекательной и только иногда, во время еды, горбилась, наклонялась к тарелке, у нее исчезала шея, полная грудь поднималась к подбородку, загривок по-старушечьи круглел. Она лет десять как разведена, но не унывала, а приучила себя смотреть на жизнь с оптимизмом. Рядом с хозяйкой сидел ее сын – субтильный бледный подросток с высоким лбом, тенями под глазами и недоразвитой челюстью. В разговоре мать упомянула, что сын любит оперу и совсем недавно заставил ее поехать в Лондон на премьеру генделевского “Ринальдо”, но в это мало кто поверил. На вид парню было лет пятнадцать, хотя на деле он был старше, уже закончил школу, занятия себе не нашел, жил здесь, в отеле, и никто никогда не видел, чтобы он чем-нибудь занимался. Когда говорили о нем – сидел не поднимая глаз, словно не слышал.

Кроме писательницы и дантиста, в отеле гостила еще одна пара: крупная блондинка из Гамбурга, владелица сети химчисток, и ее молчаливый супруг, которого она называла Ади.

К десерту разговоры за столом совсем поскучнели. Немка терзала дантиста вопросами о разнице между ревматоидным и инфекционным артритами, а хозяйка объясняла Ади причину популярности ислама в Западной Европе, особенно в Германии. Не дождавшись десерта, рыжая, сославшись на усталость, ушла к себе и пробыла в номере до самого ужина. На аперитив выйти отказалась, объяснила это тем, что недавно перенесла грипп, до сих пор принимает антибиотики и совсем не пьет.

Стены в ее комнате были выкрашены в цвет теплого шартреза, такого цвета бывают еще неспелые груши. На дверях висела табличка с неизвестным словом Ichrachan, комната была просторной и окнами выходила на озеро Лох-Эйв. Письменный стол придвинули к самому окну, и в перерывах между работой рыжеволосая могла любоваться садом, водой и цепью покатых гор.

Весенние дни в графстве Аргайлшир радовали коротким теплом, но вечером вялое солнце скрывали облака, и озеро превращалось в лужу расплавленного олова. Воздух наполнялся металлом, покрывал все голубой пылью – и дальние островки на воде, и валуны, поросшие мхом, и даже шапки нарциссов, цветущих слишком поздно этой шотландской сырой весной.

Через пару дней рыжую уже не ждали на аперитив в библиотеке, начинали без нее, и она спускалась позже, к самому ужину. Ей перестали задавать вопросы – все равно от прямых ответов она уходила – и скоро пришли к заключению, что она странная, задается, ее снобизм нельзя списать на замкнутость и, если бы не худоба, она могла бы сойти за красавицу.

Большую часть времени рыжая работала у себя в комнате, хотя специально для нее на террасу выставили стол со стульями. Выходила она гулять только перед ужином. Повсюду вдоль дорожек цвел белый алуссум, наполняя воздух медом, на клумбах у центрального входа распустились азалии, на газонах цвели фиалки, маргаритки и дикий шиповник. Всюду были проложены прогулочные тропинки – и вокруг озера, и вдоль изгиба реки с каменным мостом, и через поляну с растущим посередине плакучим вязом. За поляной начиналась рябиновая роща, а за ней пряталось заросшее кладбище в четыре могилы.

Рыжеволосая часто отдыхала у одной из них, на скамейке из поседевшего дерева. Здесь росли самые крупные нарциссы, их колокольчики отчаянно тряс ветер, словно звал на помощь прислугу. Могила была двойной, в ней были похоронены мужчина и женщина, с общей датой рождения и смерти, умершие в тридцать лет. На надгробном камне была эпитафия: “Здесь все, что нам нужно”.

Посидев у могилы, обычно шла дальше – туда, где стеной стояли мшистые сосны, сплетенные корнями. Идти было сложно, приходилось перешагивать через чешуйчатые узлы. У дальнего луга прогулка заканчивалась – у дороги, что начиналась за лесом, вот уже несколько дней висела табличка: “Осторожно. Стреляют. Идет охота”.

Она спала с открытыми окнами, ей снились удивительные сны – про королевство живых лотосов, куда ее относит синий журавль, а император всего Сиама кормит ее медовыми ягодами и увозит в плетеной пироге в жаркий город с базарами и белозубым народом.

После таких снов просыпаться было приятно, по телу еще долго гуляло любовное электричество. Рыжая принимала ванну, ей казалось, что вода пахнет водорослями и йодом, за окном качаются зеленые волны, а цветы утесника – желтые блики в травяном океане.

Тихо и спокойно прошли почти две недели. Началось все с грозы. Озеро всю ночь сверкало мятой фольгой, в небе кривлялись молнии, ветер швырялся всем, что попадалось под руку, и только к утру все стихло.

Завтрак прошел без происшествий, дантист рассказывал про свою красавицу дочь, а когда хозяйка, в шутку, назвала ее “нашей невестой”, захохотал, отводя глаза от бледного юноши. Хозяйка поджала губы и больше принципиально на дантиста не смотрела. Подросток никак не отреагировал – мать так часто упоминала о его слабом здоровье, что, казалось, сил его организма не хватает даже на собственное мнение.

Когда принесли кофе, она все же обернулась к обидевшему ее соседу.

– Скажите, это ваша сумка с клюшками для гольфа стоит у стены в прихожей? – Хозяйка приподняла одну бровь.

– Да, моя.

– Ну и совершенно напрасно вы ее туда вынесли. Вы что, не слышали, что было ночью?

– Я слышал дождь. Но, думаю, скоро все подсохнет.

– Как бы не так. Лужи будут повсюду дня два как минимум. Здесь в почве очень много глины. Поэтому здесь так спокойно.

– Что вы имеете в виду?

– Глина забирает из нас негативную энергию, а наполняет накопленной энергией солнца, воды и космоса. И не говорите, что вы этого не знали.

Дантист пожал плечами, а хозяйка продолжала:

– Так что сегодня в гольф нельзя, да и гулять по парку можно только в резиновых сапогах. И еще, видимо, где-то на провода повалило дерево. Телефоны молчат. Но электричество есть. И это большой плюс.

– Что? Вы не знаете, как быстро починят телефонную линию? – Рыжая словно проснулась.

Даже равнодушный ко всему подросток поднял на нее глаза.

– Не знаю. Обычно не более часа, долго мы без связи не сидим. Так что до обеда все точно восстановят. А вам что, нужно позвонить?

– Да, мне нужно сделать важный звонок. И обязательно сегодня.

– До обеда все наладят. Провода здесь рвутся довольно часто. – Хозяйка опять обратилась к дантисту: – Скажите, когда здесь наконец закопают всё под землю, чтобы не рвалось и не портило нам восхитительных пейзажей? – Дантист считался знатоком этого края, сам жил неподалеку и отдыхать приезжал на Лох-Эйв.

– Раньше закопают нас. – Дантист засмеялся, показывая прокуренные зубы.

– Господи, ну что вы такое говорите.

– То есть позвонить невозможно? – Рыжеволосая хмурилась и что-то просчитывала в голове.

– Пока нет. Но вы не волнуйтесь. Я уверяю вас, – скоро все восстановят. – Хозяйка встала и одернула на бедрах тесное платье. – А чтобы не скучать, я распоряжусь, чтобы в гостиную подали сыра и вина, – и всех милости прошу.

Гостиная была уютной, несмотря на внушительные размеры, – терракотовые стены наполняли пространство теплом, в торцах, друг напротив друга, зевали мраморные камины, в высокие окна были видны сад, тающие у горизонта горы и небо, после грозы набирающее синеву. Во всех вселилась тихая грусть, которую, полагалось, развеет вино. Даже рыжая согласилась посидеть со всеми, но не оттого, что неприятности сближают, – ей просто казалось, что здесь она узнает быстрее о том, что связь наладили.

Заговорили о воспитании. Хозяйка рассказывала про жизнь с сыном, все время говорила «мы» и, когда договорилась до того, что они никак не могут выбрать то, чем хотят заниматься, дантист взмолился:

– Да пусть ваш сын занимается, чем захочет, в конце концов. Это же его собственная жизнь и его собственный выбор!

– Но он хочет – химией!

– И что?

– Ну какой из него химик? Что, я его не знаю? Я вас умоляю! Ну какой он химик!

– Вы действительно думаете, что все родители знают, как жить? Считаете, что мы сами живем точно так, как хотели бы? То есть, по-вашему, человеческие особи, достигшие определенного возраста, автоматически начинают все знать и понимать?

Ади захихикал, и жена строго на него посмотрела. В Гамбурге их ждали две дочери. Дантист с сожалением глянул на пару и продолжал:

– Ужасно, когда родители считают, что дети должны воплотить их собственные мечты. Это рано или поздно приведет к взрыву. Или к гибели. – На это хозяйка поджала губы, посмотрела на часы и ушла, скрывая возмущение.

До обеда связь так и не восстановили. Дантист уехал на свой машине попытать счастья в гольф-клуб и решил остаться там до ужина. Без него обед прошел тихо, но рыжая решила больше не ждать, а отправиться куда-нибудь, где есть работающий телефон. Спросила у хозяйки, куда для этого можно поехать, но та опять отговорила ее. Мол, такое у них случается, но всегда исправляют очень быстро. Машина отеля, к сожалению, в ремонте, а пешком в ближайшую деревню все же далеко. Вот-вот все починят, и совершенно не нужно волноваться. Можно было бы, конечно, вызвать такси, но опять-таки для этого нужен телефон. Какой-то заколдованный круг.

Но и через два часа ничего не наладили. Хозяйка пыталась уговорить ее подождать до завтра, но рыжая решительно собралась идти. Хозяйка, чувствуя свою вину, предложила сына в качестве провожатого. Он нехотя согласился – вернее, просто кивнул и пошел взять кое-что из одежды. У выхода хозяйка заставила их надеть резиновые сапоги:

– После такого светопреставления везде непролазная грязь.

До паба “Корона и роза” шли часа полтора. Там рыжеволосая наконец поговорила с редактором, тот был не строг, и сдачу рукописи перенесли еще на две недели. Она повеселела и заказала себе полпинты местного эля. Сын хозяйки тоже куда-то звонил, и она впервые увидела, как он смеется. Народу в пабе было на удивление много, по углам пьяно переругивались.

Обратно вышли уже в сумерках. По пути им попался только старик с седой собакой. После рапсового поля вошли в темный лес, где от сырости все поросло мхом: земля, камни, стволы и даже тонкие ветки ракитника. Тропинка свернула к ручью, в нем по черным валунам пузырилась вода цвета чая, а вдоль берегов блестели кусты жирной болотной травы. Птицы замолкли, под ногами мялась плотная губка мха, скрипела хвоя, и вдруг издалека раздался свист, потом топот, хруст веток и сиплый крик: “Стоять!” Потом кричали вразнобой, зло, неприятно. Рыжеволосая обернулась – к ним бежали пятеро молодых людей в охотничьих костюмах, с ружьями. Она успела только подумать, что это ради них перекрыта дорога в луга, как один из них громко выругался, оглушительно грохнуло, и фонтаном взметнулись земля, листья и щепки веток, а потом грохнуло еще раз у самых ее ног. Дальше все смоталось в клубок из выкриков, ругательств, стрельбы и страха, обычного человеческого страха.

– Раздевайтесь! Оба! – Только это можно было понять из визга на неразборчивом диалекте, вперемешку с дурным хохотом. – Быстро!

Они швырнули ее провожатого на землю, он вскочил и даже замахнулся детскими кулаками, но его ударили еще раз. Когда же подняли руку на рыжую, он торопливо начал раздеваться.

– Быстрее, ты чего смотришь! – заорал самый крупный.

– Что вы делаете? – бессмысленно кричала она сорванным голосом. – Прекратите немедленно!

Сын хозяйки опять попытался ввязаться в драку, но после очередного пинка упал на колени и закрыл руками голову. Кто-то опять выстрелил.