Останавливаюсь у заросшей виноградом беседки. Заглядываю внутрь. В ней мужчина, но не отец. Вижу голову. Он читает, но что – не разобрать, обложки не видно. Неслышно шевелит губами. Приподнимаюсь на цыпочки и вижу шрифт – готический, острый, книга на немецком языке, похоже, детская. По краю страницы цветочная вязь. Тонкий стебель вьюна оплетает заглавные буквы, цепляется за них усами-пружинками, бутоны открывают розовые пасти. Человек старается читать дальше, покачиваясь взад-вперед в ритме слов. Похож на священика, у которого на проповеди наверняка спят мужчины и балуются дети. Палец его ползет под строчкой, чтобы по ошибке не перескочить на другую.

Только собираюсь идти дальше, как один из цветков приподнимает головку над страницей, и, покачиваясь, к пальцу читающего мужчины вытягивается зеленый ус. Вот он единожды обернулся вокруг, выпустил листок и тут же прижался к следующему. Новый росток схватился за руку, быстро потянулся, сплелся с соседями и замкнул запястье плотным кольцом. Все увеличиваясь в размерах, качаясь из стороны в сторону, из книги поднимаются новые плети, затягиваются на локтях, прорастают сквозь одежды, наливаются соком, проворными языками обвивают пуговицы, прорастают сквозь петли, добираются до шеи, оплетают и ее. Голос мужчины слабеет, слышно, как он дышит, а потом хрипит. Лицо его краснеет, надувается, он хватает губами воздух, дергает руками, но они плотно примотаны к подлокотникам кресла, человек пытается кричать, зеленая лавина врывается в его рот, и крик умирает, захлебнувшись. На висках вздуваются вены, и в кресле уже трясется зеленый кокон. Вьюны тянут дрожащие побеги в мою сторону, и я бегу по глиняной дороге дальше. Я не могу помочь, меня ждет семья. И ждет уже давно.

За поворотом налетаю на собаку. Немецкая овчарка. Из открытой пасти болтается язык, собака смотрит на меня, наклонив голову набок. Отворачивается и зевает, у нее алое нёбо в черных пятнах. Крутит ушами вправо-влево, оборачивается – там по дорожке кто-то идет нам навстречу. Мама! Это она. Наконец-то! Бегу к ней. Она совсем еще юная. Вижу, как толстые чулки смялись под коленками гармошкой. Пальто развевается на ветру, хлопает полами. Она идет ко мне. Мама, мамочка! Мне многое нужно тебе рассказать. Мама! Она улыбается, она меня видит. Под пальто красивое платье и тонкий ремень с перламутровой пряжкой. Длинный шарф, на концах кисти. Такая же кисть на берете, прыгает, как головка с иголкой по виниловой пластинке. Она уже так близко. И тут все меняется – мамы нет. На меня идет пустая одежда.

Свет из окна слепит глаза. Опять проспала? Кошмар, это уже не смешно. Через несколько минут здесь может появиться техник. Придется обойтись без душа. Зубы. Главное – почистить зубы. Спокойно, спокойно. Не суетись. Нужно умыться. Все будет как всегда. Где оксидон? Ложки должны быть там, где чашки. Розовая таблетка давиться не хочет. Да что же это такое. Так, давай, любимая, давай. Розовая пыль между двух ложек. Только не рассыпь. Обрезок соломинки ползет по ней, как пылесос, – во рту горький привкус. Чуть немеет гортань. Так, отряхни нос. Сейчас все будет хорошо. Дрожат руки, но это пройдет. Тошнит – так и должно быть. Дезодорант. Волосы. Маскируем круги под глазами. Пудра. Румяна. Где тушь? Здесь, где ей еще быть. Быстрее. Поправь постель. И чтобы все на месте. Быстрее. Уже пятнадцать минут восьмого. Главное – ничего не забыть. Опять лицо белое-белое – мечта любой японки. Одевайся быстро, но не торопясь. Так. Вроде все. Застегнуть сумку. Очки. Так. Зеркало. В очках – почти нормально. Выпиваю залпом воду. Подхожу к дверям, снимаю цепочку. В последний момент вспоминаю про ежедневник. Лежит на подоконнике. Завтра проследить за тем, чтобы не разбрасывать вещи. Все в сумку, ничего не оставлять в комнате. Ничего. Кружится голова. Лишь бы не упасть. В последний момент цепляюсь за занавеску – несколько петель срываются с крючков, но она еще висит, перекосившись. Слава богу, что не упала гардина. Дверь за мной жужжит и открывается, в комнату входит долговязый парень с ящиком инструментов в руках и в комбинезоне с вышитым на рукаве названием нашего отеля.

– Ой! Извините, я думал, тут никого! – дверь за ним хлопает, и он словно по команде ставит свой ящик на пол.

– Здравствуйте. Заходите, заходите, я вас, собственно, и жду. Кроме унитаза, здесь еще вот занавеску сдернули. Постарайтесь все сделать как можно быстрее и сразу, как только закончите, дайте знать горничной – у нас сегодня заказ от постоянного клиента именно на эту комнату.

Все в порядке, долговязый не удивился.

Он скрывается в ванной, я беру свою сумку, проверяю, все ли на месте и не оставила ли я чего. И выхожу в коридор.

Пожарная лестница. Там кто-то разговаривает. Тогда пойду через другой коридор. В офисе холодно. Нужно сказать, чтобы проверили температурный режим. Видимо, похолодало. Как долго я не была на улице? В кабинете тоже довольно прохладно – поднимаю на термостате температуру. Стучат. Патрульные полицейские.

– Приехали узнать, все ли в отеле в порядке.

– Все в порядке. Спасибо.

– Говорят, у вас тут был псих.

– О чем вы?

– Рассказали, что вчера один из постояльцев, – полицейский не может подобрать слово и крутит пальцем у виска.

– Да что вы. Нет. Я сама с ним разговаривала. Просто человек переработал. Устал.

– Почему вы не позвонили нам? Не вызвали медиков? А если бы он что-то устроил?

– Не было никакой необходимости. Ему просто нужны были таблетки.

– Он еще здесь?

– Нет, – я вдруг страшно пожалела о том, что его здесь нет. – За ним заехала его мать. – И что нет его матери с такими же зелеными глазами. – Я же говорю вам, ничего страшного. – Интересно, кто им доложил. Может быть, консьерж. Или носильщик. – Спасибо. Не было ничего опасного. Человек просто устал. Так что все уже в порядке.

– Больше он ничего не выкинул?

– Он вообще ничего не выкидывал. Просто человек не выпил вовремя таблетки.

Они топчутся, но уходить не хотят.

– И что теперь?

– Извините, – опять использую свое любимое слово.

– Может быть, еще что-то нужно? А то кто знает, сколько еще психов понаехало.

– Нет, не нужно! Спасибо вам большое. Хотите кофе? Я могу в баре вам сделать.

В баре еще никого нет. Бармен придет во второй половине дня, но у меня есть ключи. Включать огромный аппарат не хочу. Достаю банку со свежемолотым кофе, она стоит специально для случайных гостей, включаю чайник, достаю чашки и шоколадное печенье. Чайник уже клокочет, выдыхает паром и отключается. Заливаю кофе кипятком. Процеживаю. Включаю негромко музыку, разливаю по чашкам кофе.

Опять рация. Извиняюсь, ухожу.

В общем офисе собралась вся дневная смена. Все запинаются о ящик у стены. В нем свалены забытые зарядки от телефонов, их никто не хочет забирать – легче купить новые.

– Их бы продать, – говорю я вслух, глядя на коробки зарядок.

– На улицу пойти, что ли?

– Нет, в сети. Хотите, попробую? – один из администраторов выходит вперед.

– Хочу. Спасибо.

Всё еще не начали по-настоящему работать – болтают кто о чем.

– Почему почти все оставляют эти несчастные зарядки?

– Почему? Не все. Оставляют еще и урны с прахом, и грудных младенцев.

– Да, но почетное первое место все же держат зарядки. Потом одежда, в основном пижамы, белье.

– А эти бесконечные мягкие игрушки – я не понимаю, зачем ездить куда-то с мишкой или зайцем? Или еще с кем. Очень странно.

– Может, кто-то боится спать один?

– Я не знаю.

– Понятно еще, когда находишь книгу, или зубную щетку, или сумку, в конце концов.

– А вот я помню, пара молодоженов как-то уехала, оставив в шкафу свадебное платье.

– А помните хомяка прошлым летом? Оставил какой-то, между прочим, вице-президент компании.

– Может, хомяк – это его талисман?

– А коробка с реквизитом фокусника?

– А сегодня – вот, полюбуйтесь!

Беру в руки бумажный пакет. В нем банка. В банке что-то шевелится. Клубок из листьев, прутьев и чего-то еще.

– Ящерица?

– Нет. Это сухопутная саламандра.

– Вы зафиксировали находку в журнале потерянных вещей?

– А может, связаться по контактным телефонам?

– Нет, просто сдайте в комнату хранения. Хотя, пожалуй, оставьте здесь – она же живая. И позаботьтесь о ней.

– Может, сразу отослать хозяину и деньги за пересылку с карточки снять? И хранить не нужно?

– Во-первых, большинство номеров в нашем отеле финансируется компаниями, которые не обязаны оплачивать забывчивость работников, а потом, всегда нужно учитывать классический случай, когда, к примеру, жена ничего не знает о путешествии мужа.

Смеются. Рабочий день для них еще не начался. Но мне, к сожалению, с ними смеяться не полагается. Мне нужно поддерживать статус. Так меня учил мистер Холден. Так удается держать дисциплину. Ухожу.

Рация. Спешу к стойке администратора.

Грузный мужчина двумя руками держится за стойку и, почти не используя согласные, доказывает, что он здесь живет. Работающая в первую смену администратор никак не может найти его фамилии среди наших постояльцев. Он топает ногами, настаивая, что именно здесь он остановился, и тот факт, что ему не верят, очень его обижает. Он так настойчиво трясет стойку ресепшен, что, не останови я его сейчас, он ее выломает.

– Мы поможем вам быстрее, если вы не будете шуметь, – говорю я.

Мужчина затихает и, часто моргая, смотрит на меня – на нового персонажа.

– Если вы дадите мне вашу кредитную карту, я постараюсь найти вас в системе.

– В системе его нет. Я проверяла, – администратор говорит это тихо, не поднимая на мужчину головы.

– Понятно, – я так же тихо ей отвечаю. К мужчине обращаюсь громче: – Пожалуйста, присаживайтесь, и мы постараемся вам помочь.

Мужчина падает в кресло, я приношу ему воды.

– Позвоните в “Кимберли”, “Бентли” и “Дилон”, проверьте, не живет ли он там.

– А что, мы обязаны? Может быть, просто полицию?

– Нет, не обязаны, но это ведь не сложно сделать, правда?

– Может быть, он нигде не живет.

– Я уверена, что он просто перепутал отель.

В первом же отеле – “Кимберли” – находят его фамилию. Он у них постоянный посетитель – сам из ЮАР, но прилетает сюда довольно часто. Сегодня утром ему сообщили о рождении ребенка.

Из бара поднимаются полицейские. Я оборачиваюсь к счастливому отцу, но он уже спит, подперев щеку ладонью.

– Вы не могли бы доставить его в отель? Это совсем недалеко. В “Кимберли”. У него сегодня родилась дочь. Он не совсем трезв, но это неважно. Пожалуйста. Только я сама его разбужу.

Я провожаю его до машины – он даже не понимает, что это полиция, по-моему, он думает, что его везут в другой корпус.

Возвращаюсь на ресепшен.

– Все сегодняшние выписались?

Администратор достает из стола списки и кладет передо мной:

– Пока не все. Номер двести шестнадцатый – еще нет.

– Позвоните туда.

– Я звонила.

На часах семнадцать минут первого.

– И что?

– Не отвечает.

– Позвоните еще.

Девушка нагибается и, щурясь, набирает номер.

– Да, зубы нашлись. Среди грязных скатертей. Новичок вчера часа три перебирал ресторанный мусор.

Спускаюсь в бар – убрать со стола чашки. Приятно, что полицейские поставили их в мойку. Убираю чашки в посудомоечную машину, кладу на стол новые салфетки, выравниваю стулья. Часы показывают двенадцать двадцать пять. Проверяю срок годности на бутылке молока в холодильнике. Еще годится.

– У вас есть приличное вино?

По голосу слышно, что тип недоволен. Сразу понимаю, что это за тип. Развязный и упрямый.

– Смотря что вы считаете приличным.

– Ну, например, Omellaia Masseto. Например, две тысячи четвертого года.

Да. Отличное вино. Винтаж. Особенно девяносто седьмой, девятый. И да, пожалуй, две тысячи четвертый. Ну хорошо. Про вино он знает. Поворачиваюсь.

– Вы замужем?

– Да.

– Но на вас нет кольца.

– Не ношу.

– Почему?

– Боюсь потерять.

Про ‘ ‘боюсь потерять” все сразу верят. Поэтому я всегда пользуюсь этой легендой. Мне никак нельзя отвлекаться на таких типов. Мне нужно работать. Чтобы заработать на мою ночную, настоящую жизнь. Достаю вино, открываю, наливаю ему бокал – ставлю на стойку. Он сразу отпивает глоток.

– А я вот развелся.

Они все так говорят – у них у всех получается, что они разводятся перед командировками.

– Просто раз, и все. Брился как-то в ванной, а она меня спросила: ты куда это на ночь глядя? Спросила не просто так, а как будто ей что-то известно, как будто она знает что-то такое, чего я не знаю. И смотрит так, будто прячет улыбку. Неприятно так смотрит. То ли смеется, то ли нет. Непонятно. То ли веселится, то ли играет. Да вы знаете, как женщины умеют так смотреть. Знаете? Вот этого я не выдержал. Этого вопроса не выдержал. Она дамокловым мечом всю жизнь надо мной висела! Просто вот здесь, – он подержал над головой ладонь. – Мне даже изменять ей было сложно. Она словно всегда меня видела, подсматривала откуда-то сверху. Просто куда ни идешь – она тоже здесь. И в этот вечер я не выдержал! – Ему явно нужно выговориться. – Вы могли бы жить, если бы за вами все время наблюдали? Смогли?

Я пожимаю плечами. Не удивляюсь, не радуюсь, не разочаровываюсь. Я просто продолжаю наводить порядок в баре.

– Вот так я и ушел. Трое детей. Тринадцать лет вместе. Тринадцать.

Я киваю, чтобы закончить разговор. Ничего не нужно объяснять. Сколько я слышала таких историй.

– Женщинам хорошо, никакой ответственности. Они не работают, – он помолчал. – Ну, или работают, как вы. Но это же несерьезно. Ну что вот у вас здесь, в баре, – открыл-налил, открыл-налил – никакой ответственности. Разлил, вытер, помыл, запер, сдал и ушел. Знаю я эти работы.

Он пьянеет и начинает злиться.

– Вы нас только ограничиваете. Сначала, когда мы влюбляемся, вы отвлекаете нас от дела. Потом, когда уже не влюблен, вы отвлекаете нас от всей жизни.

Он размахивает руками и чуть не опрокидывает бокал. Вино в нем перекатывается из стороны в сторону, оставляя на стекле маслянистый след.

– Вы в принципе делаете все, чтобы превратить мужчину из человека опять в животное. – Сердито стряхивает что-то с рукава. Поправляет галстук. – А все оттого, что вы, бабы, заставляете нас с самого начала играть в игру, о которой мы ничего не знаем, – ни гребаных правил, ни количества участников, ни даже размера призового фонда. Ни выиграть невозможно, ни выйти из игры. А мы на это ведемся, потому что в момент начала всей этой галиматьи мы уже не люди. Получается замкнутый круг. А нам на самом деле не нужно на все это обращать внимание. Нужно сразу объяснить: в эти игры играть не буду, и животным становиться – тоже. Даже не рассчитывайте. И вообще, нужно всем прекратить лгать. Говорить ровно то, что имеешь в виду в этот самый момент.

Он неожиданно встает. Подходит ко мне очень близко, одной рукой цепляясь за барную стойку.

– Ебаться будем?

Хлопок пощечины в пустом зале – как звук выстрела. Хорошо, что он держался за стойку, иначе обязательно бы упал. Его щека белеет, а потом так же быстро становится пунцовой. Он кивает, разворачивается и уходит. У самых дверей на стол швыряет деньги.

То, что сейчас случилось, – продолжение полосы моих провалов. Видимо, совсем сдали нервы. Как я могла такое себе позволить? Одно его слово – и все полетит к чертям собачьим. Теперь может быть что угодно. Иск в суд. Письмо. Пост в интернете. Что угодно. Мне нужно было просто вызвать охрану. А сейчас – если он захочет, он может с легкостью разрушить все то, что я выстраивала много лет. Недопустимое поведение. Глубокий вдох – выдох, вдох – выдох, вдох – выдох. Все будет так, как должно быть. Вдох, вдох, вдох, – выдох, выдох, выдох.

Запираю бар, ухожу к себе. На стойке сообщают, что в двести шестнадцатом трубку так никто и не берет. Дежурная теперь барабанит пальцами по стопке буклетов. Название отеля написано тонкой вязью и плохо читается на сером фоне. Не забыть в следующий раз заменить шрифт на другой или поменять цвет. Делаю пометку у себя в календаре.

– Какая заполняемость сегодня – резерв есть?

– Есть.

– Тогда просто наберите еще пару раз в течение получаса и свяжитесь со мной.

Смотрю на часы и заворачиваю в офис. Дверь широко открыта. Значит, кто-то меня там ждет. Так и есть. Знакомое лицо. Это администратор отеля через дорогу. Такое ощущение, что если он сегодня и спал, то совсем мало и в одежде – такой он мятый, а под глазами темные круги. На мое приветствие отмахивается.

– У нас вчера произошел несчастный случай. А мы только два дня назад уволили юриста.

– Так.

– В нашем бассейне утонул ребенок. Мать отошла на пять минут, оставив мальчика одного, а когда вернулась, было уже поздно. Похоже, что он потерял сознание и упал в воду. Первую помощь ему пытались оказать работники отеля, но, наверное, было слишком поздно – ребенок погиб. Матери в этот момент рядом не оказалось. А детей одних в этом возрасте оставлять в бассейне запрещено.

Он вытирает пальцами подбородок.

– Так что, как конкретно это произошло, будет выяснено в ходе следствия.

Закрывает глаза и пальцами сильно на них давит. На это неприятно смотреть, кажется, что они вот-вот лопнут и потекут.

– Конечно, мы надеемся на данные с камер видеонаблюдения, – он замолкает и мелко дергается.

Наливаю ему воды. Слышно, как о стекло стучат его зубы.