– Ее величество позволяет мне оставаться, – сказал Кончини. – Я тем более признателен королеве, – прибавил он, окидывая Сюлли с ног до головы презрительным взглядом, – что, если я не ошибаюсь, ваше поручение касается меня.

Сюлли повернулся к нему спиной и обернулся к королеве.

– До короля дошли слухи, что синьор Кончини намерен купить Ла-Ферте…

– Что я вам говорил? – сказал Кончини с насмешкой. – Я угадывал по угрюмому виду герцога, что дело идет обо мне…

– Молчите! – сказала королева с благосклонным видом. – Дайте говорить господину де Сюлли; вы будете отвечать после.

Итальянец с досадой раскинулся на огромном кресле и сделал Сюлли знак рукой.

– Продолжайте…

– Я имею честь говорить с ее величеством, а не с…

– Хорошо, хорошо, – перебила Мария Медичи, – я слушаю вас.

– Я сказал уже вашему величеству, что король узнал о намерениях синьора Кончини и поручил мне выразить вам свое неудовольствие.

– Свое неудовольствие, мне! Но разве это касается меня? Для чего он не обращается к синьору Кончини?

– Он предполагает, что замечание с вашей стороны будет лучше принято…

– Это насмешка?

– Нет… но расположение вашего величества к синьору Кончини…

– Я отдаю свое расположение кому хочу и не желаю, чтобы мне мешали выбирать моих слуг. Прошу вас передать эти слова королю и самому помнить их…

– Я не знаю, чему обязан этим предостережением…

– Если вы меня не понимаете, то я понимаю сама себя… А теперь, если мой царственный супруг желает сделать меня посредницей его неудовольствий, скажите мне, в чем дело.

– Дело идет о покупке Ла-Ферте…

– Вы уже говорили об этом… сколько раз еще будете вы повторять?

– Последний, если вы удостоите выслушать меня.

– Мне кажется, я слушаю вас уже полчаса… Я полагаю, король назвал вам причины своего неудовольствия?

– Франция бедна; большие дороги покрыты несчастными, у которых нет ни крова, ни одежды, ни пищи, которых нищета доводит до самых опасных крайностей. Парижский народ умирает с голоду, и в последний выезд его величества целые толпы неимущих собрались около его кареты и громкими криками требовали хлеба…

– Эта картина очень печальна… но какое отношение имеет она к тому, что вас привело?

– Король опасается, что в настоящую минуту эта покупка произведет неприятное впечатление и его народ станет роптать.

– Какое смешное опасение!.. Народ станет роптать… Уж не умирать ли нам с голоду, чтобы доставить удовольствие французским нищим?

– Ваше величество не так понимаете меня… Дело идет о ваших собственных интересах, и опасение огласки…

– Огласки!.. Где вы видите тут огласку, позвольте спросить?

– Народ увидит…

– Я уже вам сказала, что не забочусь о мнении черни… Я не знаю, какую странную роль играете вы здесь, господин де Сюлли… Вы осмеливаетесь говорить мне об огласке… Перестаньте, пожалуйста, объясняться загадками и скажите мне, о какой огласке вы шумите так.

– О состоянии синьора Кончини… Это состояние позволяет ему тратить миллион на покупку поместья, когда все французское дворянство разорено, когда буржуазия страдает.

– Разве запрещено иметь состояние в настоящее время?.. Притом синьор Кончини иностранец.

– Вся Франция это знает… Вся Франция знает также, что, когда он приехал сюда в свите вашего величества девять лет тому назад, у него не было ничего в кармане…

Мария Медичи сделала два шага к Сюлли, протянув руку; глаза ее сверкали гневом.

– А! Вы сказали наконец!.. Вот чего вы не осмеливались сказать прежде… Вот что вы осмеливаетесь повторять каждый день королю, что вы осмеливаетесь распространять в публике… Неужели вы думаете, что я не знаю ваших проделок?..

Мария Медичи остановилась, и ее запальчивость вдруг стихла. Старый министр, сначала боязливый, почти робкий, гордо поднял голову, когда разразилась гроза. Он часто говорил жестокие истины Генриху IV и научился пренебрегать королевским гневом. Отрывистым и резким голосом, высоко подняв голову, без смущения и фанфаронства он отвечал:

– Я уже имел честь заметить вашему величеству, что я буквально передаю поручение короля…

Кончини, равнодушно и насмешливо присутствовавший при начале разговора, и лицо которого мрачнело мало-помалу, по мере того как разговор принимал тон более неприятный для него, встал с дерзкими движениями. Но решительный вид и презрительная надменность Сюлли заставили его одуматься, поэтому он только бросил на него взгляд, полный ненависти, и опять сел, не сказав ни слова.

Королева обратилась к Сюлли:

– Вы, может быть, правы… Я не стану стараться узнавать, кто мог вбить в голову короля подобные идеи… Если вам дано это поручение, отвечайте королю, что синьор Кончини властен располагать своим состоянием, что он распоряжается им как хочет и что я не считаю себя вправе вмешиваться в его частные дела.

– Могу ли я, по крайней мере, сказать королю, что ваше величество постараетесь не допустить…

– Опять!.. Эта настойчивость…

– Внушена участием к пользе вашего величества… Народ не привык отделять имени королевы от имени Кончини и припишет престолу ответственность за неблагоразумие…

– Пусть народ делает что хочет – неужели надо вам это вечно повторять?.. Притом он знает, что думать… Очень мне нравится забота короля о достоинстве престола, и я очень сожалею, что он не всегда думал так… особенно в то время, когда хотел посадить на этот престол Габриэль д’Эстре… и мало ли еще кого!..

– Король мог делать ошибки, но народ от этого не страдал.

– Как же пострадает народ, позвольте спросить, если синьор Кончини купит Ла-Ферте?

– Народ не должен знать в это время нищеты и голода, как щедро награждала королевская рука иностранного фаворита.

– Но кто может помешать мне награждать моих слуг? Скажите мне, совестится ли король расточать деньги своим любовницам?

– Король не расточает по весьма основательной причине: у него нет денег…

Кончини вполголоса сказал что-то по-итальянски; слова его поразили королеву; она взглянула на него, потом пристально посмотрела на Сюлли.

– Извините, – сказала она с притворной вежливостью, – что я не поняла раньше цели вашего посещения… Его величество желает, без сомнения, заставить меня наполнить его шкатулку.

Министр сделал движение, но королева не дала ему времени раскрыть рот.

– О! Вы напрасно трудились… Я принесла ему приданое, слава богу, довольно значительное, и не моя вина, что половина была уже промотана, когда я приехала… Я сделала достаточно, и не мне поправлять беспорядочное состояние финансов…

– Беспорядочное состояние финансов! – вскричал Сюлли, задыхаясь от гнева.

Сдавленный хохот напомнил ему о присутствии Кончини и внушил непримиримое желание мщения. Старый министр вдруг сделался спокоен, отвесил низкий поклон и сказал совершенно хладнокровно:

– Ваше величество не так перетолковали мои слова. Поручение, данное мне королем, имело очень простую цель… Король поручил мне напомнить вам, что Ла-Ферте – владение княжеское и что как глава французского дворянства и хранитель своей чести он ни в каком случае не может позволить синьору Кончини купить это поместье.

Он поклонился еще раз и направился к двери. Но оскорбление на этот раз было слишком явно выражено, и Кончини потерял хладнокровие. Он бросился и остановил Сюлли за руку.

– Очень советую вам не брать на себя подобных поручений.

– Очень жалею, что не могу исполнить вашего желания… Я буду повиноваться моему государю…

– Ну, если вы так любите служить посредником, потрудитесь отнести мой ответ.

– Какой ответ? Я, кажется, ничего вам не передавал и обращался к одной королеве…

– Это все равно, вы понимаете меня… Речь идет обо мне; все ваши слова увеличивают оскорбления, которыми осыпает и меня ненависть короля…

– Мне никакого нет дела до ваших оскорблений…

– Тем лучше, потому что вы скорее поймете, что и я также пренебрегаю ими… Это-то я и прошу вас повторить королю… Скажите ему, что если он хочет борьбы, то я вступлю в нее, что я его не боюсь, что я иду ему наперекор… иду наперекор, слышите ли вы? И что если он пошевелится, то с ним случится несчастье…

Сюлли вздрогнул.

– Хорошо… Будьте уверены, я сейчас же повторю все это королю.

Он вышел, не повернув головы. Оставшись одни, королева и итальянец обменялись странными взглядами.

– Кончини, – сказала Мария Медичи тихим голосом, – вы заходите слишком далеко… Я уже сто раз говорила вам, что вашим неблагоразумием вы дадите возможность догадаться.

– Что за беда!.. Так не может продолжаться долее, пора прекратить это тиранство.

Мария Медичи не отвечала; погруженная в глубокое размышление, она сидела, опустив голову. Фаворит стал перед нею.

– Помните, о чем мы говорили, когда этот презренный старик прервал нас? Надо ждать?

– Не знаю…

– Вы еще не решились… еще не довольно оскорблений! До чего должен он довести свои обиды и презрение к вам? Отвечайте; я должен знать, могу ли остаться здесь или мне отправиться в Италию…

Королева оставалась с минуту в задумчивости, сложив руки, как будто молила Бога внушить ей ответ, потом, тряхнув головой с решительным видом, встала.

– Нет, я не колеблюсь более… Я и так слишком долго терпела…

– Узнаю вас наконец…

– Вы видели герцога Эпернонского?

– Он наш… Король запретил ему самовольно собирать пошлину и в то же время отнял у него Мец… Д’Эпернон, пораженный и в своем состоянии и в своем могуществе, поклялся отомстить…

– А эта женщина?

– Генриетта д’Антраг? Ее ненависть к королю доходит до бешенства.

– Я этому бешенству не верю… Она была слишком много любима, и в решительную минуту воспоминание об их прошедшей любви заставит ее забыть свои клятвы.

– Не думайте этого… У этой женщины совсем нет сердца; она не любила никогда… Возвышенная почти до престола, почти королева, потом брошена, забыта… она не простит никогда… Потом что мы ее держим надеждой брака с Гизами…

– Но ведь надо же, чтобы эта надежда не сделалась химерой, готовой исчезнуть… Гизы никогда не согласятся; все их надежды обращаются на девицу де Монпансье, богачиху Монпансье…

– Гизы взбешены… Они хотят во что бы то ни стало помешать браку герцога Вандомского с девицей де Меркер, который передаст их состояние незаконному сыну короля… Выгоды всех их требуют, чтобы дела пошли по нашему желанию и чтобы какое-нибудь событие…

Кончини понизил голос, как будто боялся, что его услышат стены.

– …Какое-нибудь непредвиденное событие, – продолжал он, – отстранило эту опасность и позволило им осуществить их намерения.

– А Генриетта?

– По окончании дела от нее можно отвязаться.

– А до тех пор?

– Ее будут забавлять ложными обещаниями… и, если понадобится, на ней женятся… Впрочем, она и не подумает требовать исполнения обещаний. На ней все будет лежать; она сначала должна примирить Гизов с герцогом Эпернонским… Это нелегко…

– Роль, которую дают этой женщине, слишком велика… Против моей воли она пугает меня…

– А до тех посмотрите, как она может быть полезна нам!

– Это правда… Пусть же она действует!.. Но уверены ли в ней, по крайней мере?

– Ручаюсь за нее, как за всех. Я уже их видел.

– Вы уже их видели! Гизы здесь?

– Нет, они должны остаться позади до последней минуты… ни герцог Эпернонский, ни Антраг…

– Вы говорили с ними?

– Да…

– Ясно?

– Довольно ясно…

– И вы не боитесь?

– Их – нет… Мне не нужно было рассказывать им подробно; они прекрасно поняли меня с полуслова… Генриетта уже сообщила мне, что у иезуитов есть под рукой молодой безумец…

Мария Медичи отступила на несколько шагов; она слегка побледнела.

– Молчите, Кончини, – сказала она задыхаясь, – молчите! Есть вещи, которые я не хочу ни знать, ни слышать.

Кончини низко поклонился с насмешливой улыбкой на губах.

– В таком случае я ухожу…

– Вы опять придете?

– Вечером, конечно… Кстати, скажите мне… Сейчас, прежде чем пришел сюда, я встретил Бассомпьера там, где предпочел бы, чтобы он меня не видел.

– Где же это?

– В одной лавке на Малом мосту… Но не в этом дело. Этот ветрогон может нарушить мои планы…

– Какие планы?

– Вы их узнаете… Главное пока – привлечь его на нашу сторону.

– Это невозможно: он слишком привязан к королю.

– Полноте, он такой фанфарон!

– А! Вы вот чего желаете… Хорошо, я попытаюсь.

IX

Кончини ушел. Он направился по коридорам к большой лестнице и, проходя мимо кабинета короля, остановился на минуту и прислушался.

Слышался громкий хохот.

Генрих IV играл в кости с де Бульоном, Роклором и герцогом де Бельгардом. Он был очень весел и прерывал игру, чтобы подшучивать над Сюлли, который стоял возле игорного стола, печально опустив голову на грудь, нахмурив брови, скрестив руки, и казался подавленным тяжестью большой горести и большого неудовольствия.

Шутки не умолкали. Сюлли наклонился к королю и сказал ему очень тихо, так, чтобы играющие не услыхали:

– Государь, вы помните, что дали мне поручение к королеве?

– Помню! И все жду от тебя ответа.

– Я не могу дать вам ответ при этих господах.

– Стало быть, это очень важно?

– Чрезвычайно важно, государь… Вы поймете, услышав это, что я больше расположен плакать, чем смеяться…

Генрих, несколько взволнованный, положил кости, встал и направился хромая – он в первый раз встал с постели – к амбразуре окна, где внимательно выслушал рассказ Сюлли о его свидании с королевой, об угрозах итальянца.

– Это все? – спросил он спокойно, когда Сюлли замолчал.

– Да, все, – ответил тот, удивленный этим спокойствием. – Я надеюсь, что ваше величество примете строгие меры. Это уже чересчур, надо положить конец… Дело идет не только о достоинстве короны, о государстве, о жизни, может быть…

Генрих печально улыбнулся.

– Завтра… может быть, мы подумаем.

– Завтра?..

– Увы! Мой бедный друг, я счастлив сегодня… Я чувствую, что здоровье возвращается ко мне… Дай мне насладиться спокойно моим счастьем… хорошие дни так редки!

– Но, государь, эта потеря…

– Они не посмеют… Они угрожают и только… Притом моя жизнь в руках Господа… Спокойствие, спокойствие прежде всего!

Он вернулся к своему месту у игорного стола, между тем как Сюлли, черты которого еще более омрачились, ушел, с отчаянием качая своей белой и голой головой.

X

Девять часов пробило на колокольне собора Парижской Богоматери.

Малый мост был почти пуст.

Дверь лавки под вывеской «Два ангела» тихо отворилась; женщина, закутанная в темный плащ, совершенно скрывавший ее стан, тихо вышла и, осмотревшись вокруг боязливо, направилась быстрыми шагами к центру города.

В то же время тень отделилась от стены напротив магазина и вышла осторожно, как бы боясь быть примеченной, на середину улицы.

Это был высокий и сильный юноша. Он колебался с минуту, осматривая окрестности.

– Это она, – сказал он голосом, дрожавшим от волнения. – Мариетта, в какое время!..

Он бросился бегом в ту сторону, куда пошла Мариетта.

Он скоро ее догнал, но, приблизившись, заметно замедлил шаги, шел на цыпочках, будто боялся к ней подойти… Два раза он был почти возле нее и протягивал руку, чтобы остановить ее за плащ… и каждый раз отступал.

Но она, слыша, что за нею следуют, сначала ускорила шаги, надвинув на лицо капюшон плаща, но через некоторое время, так как погоня не прекращалась, судя притом по робости преследующего ее, что он не опасен, остановилась и быстро обернулась.

– Перестаньте, пожалуйста…

– Мариетта…

– Этот голос… Как, это вы, Жан!

– Да, это я.

– Зачем вы следуете за мною? Вы подстерегаете меня?..

– Стану ли я вас подстерегать!.. Я не осмелюсь…

– Объясните же, что вы здесь делаете?..

Она с гневом топнула ногой. Голос ее был резок, отрывист, повелителен… Бедный Жан оставался безмолвен, робко мял в руках шляпу в позе виновного, просящего прощения.

– Я видел, как вы вышли, – прошептал он наконец, – и подумал…

– Вы опять шатались под моими окнами?

– Вы знаете, что все мое счастье заключается в том, чтобы смотреть вечером под окнами… так как вы не хотите принимать меня…

– Я принимаю вас каждое воскресенье… Не довольно ли этого?

– Но ваши родители выбрали меня в мужья… притом вы знаете, что я вас люблю… люблю больше жизни…

– Как мне этого не знать?.. Вы беспрестанно твердите это.

– Боже! Неужели я рассердил вас, говоря…

– Нет… потому что вы так этим хвалитесь, что мои родители выбрали вас моим мужем… Ну что за гримасу вы скорчили?

– Извините меня, Мариетта, но вы говорите это таким странным образом… Точно этот брак вам не нравится. Это приводит меня в отчаяние!

– Если вы желаете знать, Жан, что мне не нравится, то я вам скажу: ваше смешное шпионство.

– Но я ведь должен быть вашим мужем!

– Хороша причина! У вас будет довольно времени мучить меня после… не начиная теперь.

– Боже милосердный, мучить вас, Мариетта! Но я отдал бы жизнь за то, чтобы доставить вам удовольствие…

– Это совершенно бесполезно; вы знаете, что я не потребую от вас жизни.

– Потребуйте от меня всего, всего… кроме того, чтобы не видеть вас…

– Но я думаю, что вы преследуете меня теперь по улицам не для того, чтобы видеть меня; теперь ничего не видно, если только вы не видите в темноте…

– Вот вам вся правда, Мариетта… Я стоял там в надежде увидеть вас или услышать ваш голос… когда увидел, что вы вышли…

– И пошли за мною, чтобы узнать, куда я иду… И вы не называете это шпионством?

– Бог мне свидетель, что я не имел намерения… Но как ваш будущий муж, не имею ли я права знать?..

– Мой будущий муж! Не забывайте этого, Жан… когда вы сделаетесь моим мужем, вы будете иметь право ревновать… не прежде, сделайте одолжение…

– Не прежде! Но подумайте, до какой степени я вас люблю… Вы вся жизнь моя, все мое мужество… Неужели вы думаете, что я могу с удовольствием видеть прогулки этих смелых придворных ветрогонов под вашими окнами и что вы для них сохраняете ваши милые улыбки?

– Теперь упреки!

– О нет, я знаю, что вы добродетельны…

– Право, вы имеете такое мнение обо мне… Знаете ли, что это очень лестно?..

...

4 5 6

Стандарт

(2 оценки)