С улицы дом оказался резным, потемневшим от времени теремом. Старая дача в Комарово, явно дореволюционной постройки, стоящая на первой линии от залива. Когда-то безумно богатая, покрытая неуловимым финским флером, а сейчас обветшавшая, заброшенная и никому не нужная.

– Чей это дом? – спросила я, едва мы вышли за калитку.

Питер не ответил, сосредоточенно набирая код на электронном замке. И только когда мы спустились к морю, произнес:

– Мой. Теперь снова мой. Мой прадед здесь родился. И его дед. Но, как сама понимаешь, многое с тех пор изменилось.

– Думаешь, Демидовы не знают о нем?

– Пока не знают, – он легкомысленно пожал плечами. – Но скоро узнают, несомненно. Я же сказал, нас уже ищут, Лисса.

– А мы и не думаем скрываться?

– В этом нет никакого смысла, Елисавета Александровна. Мы просто немного тянем время.

– Зачем?

– Чтобы насладиться свободой, конечно! Ты разве не для этого приехала в Питер?

Для этого. Глупо было отрицать. Поэтому я промолчала, а мой спутник не стал настаивать. Просто взял за руку и повел за собой. Солнце клонилось к закату, над заливом поднялся ветер.

Уже за ужином, сделав небольшой глоток сухого терпкого вина, я все-таки спросила:

– Так почему мы здесь?

Питер удивленно вскинул бровь и произнес, даже не стараясь скрыть усмешку:

– Хотели поужинать. Запамятствовали, Елисавета Александровна?

– Петр Евгеньевич, не юлите! – ответила я строго. – Я не маленькая девочка! Что происходит?

В зале было занято всего пару столиков, играла тихая музыка. Было уютно, спокойно и тепло. Принесли заказ. Бергер принялся за еду, так и не удостоив меня ответом.

– Ты родился здесь? В Питере? – я решила зайти с другой стороны.

– В Выборге, у самой границы.

– Ты финн?

– На половину, даже на четверть. Мой дед был финном.

– А Демидовы?

– Финны ли Демидовы? – он рассмеялся и поднес ко рту бокал с вином. – Насколько я знаю – нет, но вам должно быть виднее, Елисавета Александровна.

– Издеваешься?

– Как можно!!! Заказать тебе десерт?

– Не нужно. Благодарю, – ответила я, пытаясь проглотить внезапно вспыхнувшую обиду.

– Девочка не любит сладкое?

– Тебе не кажется, что нам пора?

Он бросил взгляд на часы на руке. Потом внимательно посмотрел на меня, я упрямо вздернула нос. Улыбнулся криво. И снисходительно. И, наконец, кивнул, соглашаясь. Жестом подозвал официанта.

Когда мы вернулись на берег, уже стемнело. Пронзительный ветер, казалось, продувал насквозь. Я поежилась, кутаясь в короткую курточку. Бергер бросил встревоженный взгляд туда, где на линии горизонта мелькали редкие огни. Мои ноги увязли во влажном песке. Кроссовки моментально промокли. Я потянула Питера за рукав, и мы направились в сторону дачи.

Я должна была спросить и добиться от него ответа. Мне как воздух были необходимы его слова. Но он молчал, все больше подтверждая уже известную мне истину: никакой свободой тут и не пахло. Спросила громко и излишне резко:

– Зачем я тебе, Бергер?

Он остановился. Встал как вкопанный и посмотрел куда-то, словно сквозь меня. Я замедлила шаг, ожидая, что мужчина догонит, но он не стал этого делать. Просто позвал негромко по имени, а потом закричал, перекрывая шум прибоя:

– Я люблю вас, Елисавета Александровна! Люблю!

Я обернулась. Он стоял у самой кромки воды, раскинув в стороны руки и запрокинув голову. Шут! И мое имя, то самое, которым называл меня только он, непривычное, нежное, эхом разносилось над заливом:

– Лисса… Лиссаааа… Лиссаааа….

На душе вновь сделалось тревожно. Я развернулась и побежала к нему, кинулась на шею, почти сбивая с ног, но Питер устоял. Прижал к себе крепко-крепко и зашептал:

– Моя Лисса, моя. Моя…

Это было странно. Словно мы застыли на краю света, рискуя в любой момент провалиться в бездну. Бездну, которая станет для нас гибелью… Либо спасением. В этот момент я поняла, что моя жизнь изменилась. Изменилась навсегда. Потому что без него, без ехидного, безрассудного мужчины, она больше не будет настоящей. Я прижалась к его губам, торопливо, собственнически, и прошептала, глотая от волнения слова:

– А если и я люблю тебя? Что тогда, Питер Бергер?

– Глупая! Моя глупая Лисса…– услышала я в ответ, и прежде, чем слезы хлынули из моих глаз, он захохотал, еще ближе, почти до хруста костей, прижимая меня к себе. – Теперь только моя. Я не отдам тебя… Умру, но не отдам…

Именно тогда я со всей ясностью осознала, что нас больше не будет. Этот вечер на берегу Финского залива никогда не повторится по одной простой причине – уже завтра нас найдут, и тогда…

– Они не посмеют… – сказала я, заключая его лицо в ладони. – Они не…

– Лисса, не ври хотя бы себе, – он улыбнулся по-мальчишески задорно и потерся носом о мою ладонь. – Но я ни о чем не жалею, потому что ты уже моя. Ты стала моей, Елисавета…

На дачу мы возвращались почти бегом, без конца спотыкаясь о камни в темноте и глупо хихикая при этом. Бергер непозволительно долго боролся с кодовым замком на калитке, а я изнывала от нетерпения за его спиной. Страха не было. Желание, безумное желание обладать им здесь и сейчас, затмило для меня действительность. Или в этом было виновато красное вино, столь необдуманно выпитое мной за ужином. С трудом заставив себя оторваться от его губ, я скрылась в тесной уборной. Умылась холодной водой, пытаясь прийти в себя. Тщетно. Кончики пальцев гудели от возбуждения, от необходимости прикоснуться к мужчине, от которого меня отделяла всего лишь ветхая деревянная дверь.

А Питер Бергер ждал… Ждал меня в крохотной спальне. Он бросил куртку на шаткий стул в углу, за ней последовал джемпер. Оставшись в джинсах и футболке, он смерил меня внимательным взглядом и сел. Разрывая тишину, пронзительно взвизгнула сетка-кровать. В комнате было темно, только неясный, рассеянный свет уличных фонарей освещал небольшое окно. Пахло пылью, сыростью и морем. Я сделала несмелый шаг, и под моими ногами заскрипели половицы. Словно отвечая, от ветра застонала крыша. Казалось, что старый дом жил, дышал и защищал нас от всего мира. Пока защищал. Я сняла куртку, стащила через голову свитер. Снова заскрипела кровать. Где-то рядом резко выдохнул Питер, и его горячая ладонь легла мне на живот. Я задрожала. От предвкушения и страха. Сухие губы тем временем коснулись затылка, он слегка потянул за кончик одной косы, потом другой, умело расплетая волосы. Мужские руки скользнули на плечи, сдвигая лямки лифа. Кожа покрылась мурашками. Я отстранилась. Пальцы не слушались, когда я попыталась расстегнуть собственные джинсы. Питер сделал шаг вперед, я попятилась, споткнулась и упала на кровать. Где-то совсем рядом раздался приглушенный смех.

– Вы боитесь меня, Елисавета Александровна? – спросил он, и я скорее почувствовала, чем увидела, как по его губам скользнула улыбка.

– Если только чуть-чуть, Петр Евгеньевич, – ответила я, стараясь придать голосу хоть немного сарказма.

Не вышло.

– Кого ты обманываешь, Лисса? – прошептал он мне в губы.

– Себя… – ответила я и облизнулась. Потянулась руками к нему, задирая футболку и касаясь обнаженного торса. Джинсы полетели на пол: сначала мои, потом его.

Кровать взвыла, когда он лег рядом, на холодные, чуть влажные простыни, заставляя меня прижаться спиной к колючему шерстяному ковру на стене. Порыв ветра ударил в оконную раму, и под этим натиском дом затрещал, заставляя сердце биться быстрее, но устоял. Бергер прижал меня к себе, закинув на бедро ноги. Потерся колючим подбородком о плечо, щекоча и царапая одновременно. Я приглушенно засмеялась, отбиваясь от этой ласки, и тогда Питер легко перевернулся на спину, усаживая меня сверху. За пару секунд справившись с застежкой, он стянул и отбросил в сторону кружевной бюстгальтер. Я поспешила прикрыться волосами, заливаясь краской под его пристальным взглядом. Глаза давно привыкли к темноте, и я видела, как Питер улыбается, заметив мое смущение.

– Ну же, Лисса! Пора быть смелее! Вы знали, на что шли, Елисавета Александровна!

Он смеялся надо мной. Смеялся даже сейчас, когда я чувствовала его желание, а потому подалась вперед и наклонилась к его губам, прося – нет, требуя! – поцелуя. Он обхватил руками мои ягодицы, заставляя прижаться плотнее, и поцеловал, врываясь языком в мой рот. Дыхание сбилось. Непроизвольно я потерлась о его грудь своей, он застонал, сдаваясь, и резко перевернулся, прижимая меня к кровати, которая снова заскрипела. От нового порыва ветра дом задрожал, и я испуганно прижалась к мужчине, обнимая его за шею… Касаясь чешуи татуировки…

В то же мгновение под моими пальцами словно ожила неведомая сила, Питер больше не сдерживал себя. От его поцелуев и ощутимых укусов горела кожа, я извивалась под ним, почти умирая и моля о чем-то большем. Живот скрутило судорогой, и казалось, что моему израненному сердцу тесно у меня в груди. Я до крови закусила губу, когда он оказался внутри, ожидая боли… А он собирал мои слезы, шепча только единственное слово:

– Прости… так надо, прости…

Дом тряхнуло от нового порыва ветра, комнату озарило вспышкой молнии, следом грянул гром. Бергер прижимал меня к себе, все наращивая темп. Я дрожала под ним, сходя с ума от неконтролируемого потока ощущений, теряя себя в темноте неизведанного лабиринта. А потом мое сознание вырвалась на свободу, снося все преграды.

Я уходила от погони, почти задевая брюхом морскую гладь залива. Тень моего преследователя уже закрыла собой полнеба. Я знала, что скоро сдамся, но упорно продолжала лететь вперед к узкой полосе песчаного пляжа на горизонте. Он догнал, больно вцепившись в чувствительный гребень на шее зубами, отчего весь позвоночник, от макушки и до кончика хвоста, будто молнией пронзило. Я попыталась вырваться, зная, что это бессмысленно. И его хвост тут же обвил мой, мы переплелись в воздухе телами, неистово хлопая крыльями, чтобы через мгновение, пару раз кувыркнувшись в воздухе, рухнуть на холодный влажный песок…