Читать книгу «Нефор» онлайн полностью📖 — Жени Гранжи — MyBook.
image

4

Тусклый и узкий коридор тянулся всего на несколько шагов, завершаясь приоткрытой дверью из полусгнившего дерева. На двери тускнело какое-то слово. В воздухе не было ни запахов, ни звуков – только давление. В груди теснило. Мучительное отвращение – не к конкретному, а к своесущному, – сквозило в голове, пропитываемой серыми соками, и тысячами короедов грызло мозг. Нестерпимое до крика, оно, въедаясь, обволакивало изнутри. Гарику захотелось взвыть, но едкий сгусток подступил к горлу, и он сморщился, подавив приступ тошноты. Не слыша шагов, приблизился к надписи и отчётливо различил буквы: «JPS». Перекошенная дверь свисала с петель. Он осторожно отворил её.

В грязно-сером свете, в пространстве без пола и стен сидел в плетёном кресле человек. Закинув ногу на ногу, он увлечённо писал в блокноте французские слова. На гладко выбритом лице блестели очки. Серый костюм омерзительно сливался с грязным фоном, провоцируя повторный тошнотный приступ. Гарик в муке исказил лицо и хрипло выдавил, вглядываясь в серое лицо:

– Я умер? – и изумился непохожести собственного голоса.

– А тебе разве хорошо? – отозвался, не прекращая писать, человек.

Гарик ощутил, как грязный свет, шипя, впитывается в его кожу и разливается внутри. Серость, будто просачиваясь через поры, вытесняла нутро, заполняя вакуум собой и, растворяя цельность существа, выводила его в грязно-серое пространство. Стало ещё омерзительнее. Гарик сморщился:

– Какой вопрос – правильный?

– Вот это – правильный вопрос.

Человек поднял взгляд и прищурился сквозь блестящие стёкла. Тошнота сменилась приступом подкашивающего страха. Ноги обмякли, и Гарик рухнул в очутившееся под ним – такое же, как под серым человеком, – плетёное кресло и в панике замотал головой во все стороны.

– Тебе что, страшно?

– Страшно… Тошно, – просипел он, подавляя поднимающийся к кадыку сгусток.

– Ты не в силах сопротивляться, потому что не знаешь, на чём стоит твой страх. Это он тебя изводит. Он – везде. Даже ты сам – не ты, а часть твоего собственного страха. Теперь тебе предстоит выбрать.

Гарик скривился и ощутил на лбу испарину.

– Что выбрать?

– А что все выбирают.

– И что выбирают все?

Он крякнул от накатывающей ломки.

– Элементарно: любовь или свобода.

Гарик разразился приступом смеха, но короеды тотчас впились в мозг и сердце – единомоментно. Он вскрикнул, хватаясь за грудь, и задержал дыхание. Когда боль отступила, бросил исподлобья взгляд на человека и с опаской произнёс:

– А нельзя и то, и то?

Француз дружелюбно улыбнулся:

– Одиночество понуждает к смеху. Не получится, дружок. Они не могут квартировать в тебе одновременно. Место есть только для одного.

– Почему это?

– Потому что для того, чтобы обладать и любовью, и свободой, нужно быть над человеком. А ты, увы, сам – человек. Более того, для тебя вопрос и вовсе стоит иначе.

– Как?

– Свобода или несвобода.

– Ладно, – скукожился Гарик, – тогда первое.

– Ладно. Тогда без любви.

– Почему?

Он переставал понимать.

– Могу тебя успокоить: такой выбор есть только у мужчин.

– Спасибо! А не мужчины?

– А не мужчины, включая женщин, выбирают либо любовь, либо нелюбовь.

– Это как?

– Ты встретил женщину. Твою женщину. Вот в этом вопросе тебе и выбирать: любить и не быть свободным. Или…

Человек отвлёкся и записал что-то в блокнот.

– Или наоборот?

– Да, или наоборот.

– За что такая честь? Почему такое исключение?

– Потому что для тебя любовь – рабство.

Гарик ощутил электрический удар. Вывалившись из кресла, он свернулся в позу эмбриона и застонал. Человек говорил спокойно и размеренно, но теперь голос его гремел в голове так, что, казалось, в следующую секунду она взорвётся.

– Неп… равда… – прокряхтел Гарик сквозь стон, но его будто не слышали, и голос продолжал:

– Женщинам не нужна свобода, поэтому они выбирают между любовью и нелюбовью. Мужчины без любви – выбирают как ты. Всё честно. Делай выбор. Или твой страх выберет за тебя.

Вспышка света ослепила. Гарик задержал дыхание и зажмурился. Боль прекратилась. Он ощутил себя невесомым, словно в космической утробе, и перед ним кружились две огромные зелёные планеты. Они светились и переливались всеми оттенками, будто северное сияние. Оторваться от этого великолепия было невозможно. Тошнота вмиг отступила, короеды отвращения покинули мозг. Голова закружилась, он ощутил на горячем лбу влажное прикосновение и открыл глаза.

– Игорь!

Катя встревоженно ловила его бегающий взгляд, обтирая мокрым полотенцем пылающее лицо.

– Как ты? Как ты себя чувствуешь?

Гарик, почти не касаясь, провёл рукой по её волосам и слабо улыбнулся:

– У тебя глаза как планеты.

Катя просияла и припала к нему губами. Гарик попытался её обнять, но в боку стрельнуло, и он больно прикусил язык. Оторвавшись от него, Катя быстро зашептала:

– Сейчас, мой хороший, сейчас. Скорая уже едет.

Тут Гарик осознал, что лежит на полу «Поиска». За склонившейся над ним Катей озабоченно икали волосатые, подпитые металлисты. Они участливо вглядывались в него, внимательно наблюдая за происходящим. Стоящий тут же и почти протрезвевший, Дуст радостно расплылся:

– Ну чё, подфартило тебе, братан. Ха! Тебя это… без пульса сюда втащили. Если б не Катюха, то…

Он издал губами неприличный звук.

– Это она типа запустила твоё… это… мятущееся сердце, ага.

Гарик непонимающе всмотрелся в Катерину. Она устало улыбалась и гладила его голову прохладной ладонью. Снаружи донёсся вой сирены. «Неотложка!» – вскрикнула Катя и ринулась к дверям.

Врач заверил, что переломов и повреждений внутренних органов нет, а вот остановка сердца – это серьёзно и обследоваться всё-таки надо. Присутствующие выдохнули и одобрительно замычали, кивая патлатыми гривами. Зи-Зи-Топ, поблёскивая зубом, вручил доктору бутылку виски. Металлисты, радостно звеня цепями, загрузили Гарика с Катей в машину и, вдохновлённые явленным чудом, вернулись за столы – отмечать восстание из мёртвых.

Всё обошлось. Из больницы Катя забрала Гарика к себе и сама выходила его за две недели. После похорон Кости их мать до осени отбыла в деревню, к Катиной бабушке, и круглые сутки парочка была предоставлена самой себе.

Гарик активно шёл на поправку. Каждое утро, убегая на пары, Катя оставляла ему на кухне завтрак с обедом, расписывала ЦУ по приёму препаратов, аккуратно раскладывая записки на столике у кровати, звонко целовала и упархивала в институт, светясь как тысяча майских солнц.

Вдохнув в Гарика жизнь – во всех возможных смыслах, – Катя продолжала изо дня в день оживлять каждую клетку его задыхавшегося существа. Словно смертельно отощавший и обезвоженный, он без памяти припадал к ней дрожащим зверем и жадно пил, воскрешаясь и наполняясь. Глоток за глотком крепло в нём понимание счастливой неизбежности.

Он покрывал поцелуями каждый сантиметр Катиной кожи – бархатной, с ароматом сирени. Упивался её свежестью и не мог насытиться. Её податливое тело приводило Гарика в свирепый восторг и бесповоротно лишало прокачанных годами кротости, терпения и выдержки. Каждый раз, отрываясь от неё, он не успевал выкурить и половины сигареты, как из глубины вырастала, вихрем набирая силу, новая волна и обрушивалась разрушительной стихией.

К началу апреля Гарик окончательно оклемался, и пятого числа они с Катей отправились на кавер-фест «Погружение в Nirvan’у», посвящённый памяти Кобейна.

Фестиваль задумывался как событие областного масштаба, и провести его планировалось на сцене главного ДК города. Но в последний момент отдел культуры Градска, до отказа набитый бывшими партийцами, посчитал, что гранж в понятие культуры не вписывается, а значит, и «нестриженым ширяльщикам» в храме культуры не место. Переубедить культурологов не вышло даже у Наумова, и сейшн пришлось перенести на родную площадку, в «Поиск».

Заявку на участие подали все группы города, за неделю до старта распределив между собой песни. Правда, в процессе чуть не переломали о головы друг друга «Аэлиты», «Уралы», «Тоники», «Стеллы», и даже один внезапный «Джексон», и пару вовсе уж неожиданных «Стратокастеров». Сверх этого уникальный колорит фестивалю придавал тот факт, что, за исключением пары вокалистов, текстов не знал никто. Как и языка в целом.

К слову сказать, случались трудности перевода и поинтереснее.

В 1995-м до неформалов Градска добралась книга «Русское поле экспериментов», изданная в Москве годом ранее. Под незатейливым дизайном чёрной обложки с белыми буквами были выпущены тексты Егора Летова, Янки Дягилевой и Константина Рябинова.

Книга ксерокопировалась бесчисленное количество раз, и местные панки, знавшие летовские песни только по перезаписанным десятки раз магнитным лентам, с бесконечным изумлением обнаруживали «летящего Башлачёва» вместо «летящего башмачка», «границы ключ» вместо «гранитного плюща», «картонный набат» вместо «котонного навара» и прочие удивительности. Но, справедливости ради, надо отметить, что такие анекдоты оказывались прямым следствием культурной изоляции неформалов Градска – в отличие от их детей, которые спустя двадцать лет не отличали Ленина от Леннона и для которых что Морозов Пашка, что Матросов Сашка стали просто памятниками в заброшенном парке, местом для пивных посиделок.

За час до «Погружения в Nirvan’у» у клуба уже толпилась половина неформалов города. Они пили пиво, курили, смеялись и шутили. Едва ли не с каждой футболки наблюдал за происходящим белокурый парень с трёхдневной небритостью и полными меланхолии глазами. На всех значках, балахонах, рюкзаках и банданах пестрело: «Kurt Cobain», «Nirvana», «Nevermind», «Kurt Alive!» и показывали язык жёлтые рожицы с глазами-крестиками. Периодически мелькали «ГрОбы», «канабисы», «анархии» и «пацифики», но они мгновенно растворялись в жёлто-синем фоне, радужно наводнившем территорию возле клуба.

Всюду таскавшегося в балахоне «Нирваны» Гарика в этот день отличала от неформальной братии длинноногая спутница в кожаных сапогах на десятисантиметровом каблуке – он любил её ноги. А она любила кеды. Адидасовые гопники сутуло прошмыгивали мимо «Поиска», ускоряя шаг и зыркая из-под утиных кепок вслед джинсовой Катиной юбке.

Невдалеке от «Поиска», у перил, отделявших густой сквер от клубной площади, лежали свежие цветы и перекрещенные барабанные палочки, перемотанные в нескольких местах изолентой. Рядом тесным кружком стояли четверо и оживлённо что-то обсуждали. В отличие от остальных прибывших на «Погружение» они пили водку и заедали огурцами из двухлитровой банки. Чуть поодаль стояли две пустых бутылки из-под «Столичной».

Гарик приметил компанию и, держа за руку Катю, осторожно подкрался. Заговорщицки улыбнулся и подмигнул ей, призывая прислушаться к разговору.

С осушенными стаканчиками в руках, участники дискуссии жестикулировали огурцами и активно выясняли, что такое экзистенциализм – философия или система мыслительных действий. Катя, слегка приоткрыв пухлый рот, заинтригованно вслушивалась в слова.

Когда кто-то начал цитировать Сартра, Гарик не удержался и громко поприветствовал знатоков. Проглотив слова на полузвуке, все четверо живо обернулись и спустя момент рассмеялись радостью и вразнобой закричали приветствия, торжественно кивая девушке. Катя смущалась и добродушно улыбалась квартету.

Гарик раздал рукопожатия:

– Здорово, Дуст. Марк! Зи-Зи-Топ, дорогой, ты тоже тут!

Зи-Зи-Топ утвердительно блеснул зубом и поправил чёрные очки.

– Вент! Привет!

Вентиль преданно стиснул его в объятьях.

– Ну что, очухался, мертвец? – Дуст почему-то был трезв.

– Очухали, – уточнил Гарик и за талию притянул Катю к себе. Она прижалась щекой к его плечу и засветилась.

– Это Катерина! – подорвался Дуст и кинулся представлять Костину сестру присутствующим:

– Пацаны, это Катя. Поняли? Типа это… Да. Это вот, Катюха, наш проводник в мир альтернативной реальности.

Зи-Зи-Топ отразил во рту весеннее солнце и тряхнул бородой, похожей на куст.

– Это сэр Марк Наумов – наш это… учитель и наставник. Человек-легенда. Он весь город научил играть рок-н-ролл как надо.

Марк галантно кивнул и не спорил.

– А это Вентиль ушёл окурок гасить. Вент! Ручкой-то махни, болезный! Ну вот. Короче, Элен, это ребята. Ребята, это Элен.

Все, включая Катю, благодушно рассмеялись и зашлись в поклонах. После, будто спохватившись, подставили вернувшемуся Вентилю стаканчики. Вентиль снял со спины рюкзак с новой эмблемой «Металлики» и запустил в него руку. Внутри, судя по звуку, было не меньше трёх бутылок. Глухо побрякивая стеклом, Вент извлёк «Столичную»:

– Кать, будешь?

– А у тебя там пива, случайно, нет? – неловко поёжилась Катерина.

– «Троечка» пойдёт?

Она согласилась.

– А почему тебя Вентилем называют? Ты сантехник?

Вентиль, одной рукой наполняя стаканчики, сунул другую в карман и протянул Кате круглый, с пятью отверстиями, маховик пожарного вентиля. Она осторожно взяла вещицу и с любопытством завертела в руках, будто пытаясь вычислить какой-то секрет.

– И зачем он тебе?

Вентиль закончил разливать, убрал водку в рюкзак и вытянул оттуда бутылку «Балтики № 3». Протянул пиво Кате, а она вернула ему кусок металла, внимательно наблюдая, что же он будет с ним делать. Вентиль просунул три пальца в отверстия и сжал кулак.

– Ах вот оно что!

Её брови удивлённо приподнялись.

– Находчиво. У Кости другой был. Он его, кажется, из латуни выпиливал. Несколько дней скрежетал.

– Был, – согласился Вентиль.

И все одновременно и молча повернулись к цветам. Гарик вынул медиатор с буквами «БС», положил его в перекрестье барабанных палочек и задумчиво пробормотал, глядя на цветы:

– Знаешь, Катюш, почему у всех прозвища есть, а у Кости не было?

– Не задумывалась.

– Потому что все норовили звать его Кастетом. А он ни кликух, ни насилия не любил. Человека любил. Личность любил. А кастет таскал и ругался.

– Как видно, это… не зря таскал, – вклинил Дуст.

Выпили, не чокаясь, и хором хрустнули огурцами. Толпа у «Поиска», уже внушительно погустевшая и разогретая, оживлённо загудела.

– О! Впускают! – встрепенулся Вентиль.

Его рюкзак, разинув тёмную пасть, поглотил один за другим стаканчики с початой бутылкой, и вся компания вслед за толпой устремилась в клуб.

1
...