Цитаты из книг автора «Жауме Кабре»

Тик-так. Дежурная улыбка Ориола. Снаружи – холодное безмолвие, а в гостиной – уютное потрескивание искрящихся дров в камине. Элизенда все не возвращалась, и у Ориола возникло желание ответить вашему семейству следовало бы поблагодарить крестьян за коров, барашков и бессчетное количество трудодней на сенных лугах, разбросанных по всему миру

Лучшее, что ты сейчас можешь делать, доченька моя, – это играть, хорошо кушать, слушаться маму и набираться сил. Мне бы хотелось, чтобы, когда ты вырастешь, у тебя осталось хоть крохотное воспоминание о твоем трусливом отце, да, трусливом, но одновременно непокорном, который сделал все, что смог, для нашей свободы, хоть, на взгляд твоей мамы, и слишком поздно. Позволь мне сказать тебе еще кое-что, что обычно говорят отцы: когда вырастешь, доченька, избегай лицемерия; не суди других, не причиняй им зла, не стремись к почестям и славе, а стремись занять в этой жизни такое место, чтобы твой вклад в любое дело был не показным, а по-настоящему эффективным. И позаботься о том, чтобы между людьми, которых ты любишь, и тобой было как можно меньше секретов. Между твоей мамой и мною есть секрет, который разбил нам сердца. Секрет? Скорее некоторые расхождения. И еще я недостаточно любил ее. Так или иначе, сердца у нас разбиты, и я не хочу, чтобы с тобой произошло что-то подобное. Не знаю, что сказать тебе на прощание: я уже давно ищу слова, чтобы сказать последнее прости своей дочери. И так и не нашел их. А сейчас я должен уходить. Если бы у меня под рукой была карамелька, я бы оставил ее тебе вместе с тетрадями. Прощай, доченька. Сделай все возможное для того, чтобы всю жизнь чтить память и идеи, за которые я отдаю свою жизнь. Твой отец, который очень любит тебя. Внизу стояла подпись Ориол, и чернила были размазаны, словно Ориол Фонтельес расплакался, когда заканчивал письмо, адресованное его несуществующей дочери.

Хочу дать тебе парочку советов, коль скоро мне не довелось ни одной минутки из твоей жизни выполнять обязанности отца. Доверься своей матери: она великолепная, сильная женщина, и сердце у нее радостное и мужественное. Люби ее и никогда не оставляй одну. Доченька, никогда не делай ничего, что может унизить другого человека или причинить ему зло. Будь свободной и отважной, чтобы делать то, что необходимо в каждый конкретный момент. Твой отец умрет, возможно, потому, что он научился не мириться с политической ситуацией, в которой нет свободы. Помни об этом и будь всегда достойной идей, за которые я отдаю жизнь. Не думай, что я герой. Может быть, я умираю просто от усталости, представь себе. Я хочу, чтобы ты знала, что мне стоило больших усилий, огромных усилий, доченька моя, принять как должное необходимость борьбы за свободу. В какой-то момент послушная марионетка взбунтовалась. Это не было продуманным решением. Просто я стал сам себе противен. К теперешней ситуации меня подтолкнули обстоятельства, они вынудили меня действовать так, а не иначе. До этого я был еще трусливее, чем сейчас. Но так получилось, что, живя в постоянной опасности, я научился ценить то, за что каждую ночь рискую жизнью, принимая у себя беженцев, передавая донесения по рации или лично относя их по назначению, карабкаясь по склону Тука-Негры, горы, на которой я гораздо лучше ориентируюсь ночью, нежели днем, и которая расположена на достаточном расстоянии от границы, чтобы армия не обращала на нее внимания, направляя свои усилия совсем в другую сторону. Знаешь что? Вот уже два месяца я сплю не больше двух-трех часов в сутки. И этого никто не должен заметить. А скрывать это очень непросто… Хорошо бы тебе никогда не пришлось ничего скрывать и притворяться и ты всегда могла быть тем, что ты есть.

Тина бросила взгляд назад, на монастырь. Она ненавидела мелодрамы, но сейчас ей вдруг пришло в голову, что, возможно, она никогда больше не увидит сына. Я люблю тебя, Арнау. И я не обязана понимать тебя, но принимать должна всегда. Монастырь ее сына. Тина сделала печальный снимок. Увы, она не только упустила поезд в Сарагосу, но и не обрела ни капли веры.

Моральная власть сына. Теперь сын повелевает тобой и хочет знать, почему ты так печальна. А ты, как все дети, не говоришь ему, что у тебя проблема в семейной жизни и еще одна – с грудью, хотя неизвестно, в таком ли порядке значимости следует их расставлять. А еще судьба учителя-маки, окутанная ложью, которую ты хочешь разоблачить, сама толком не ведая зачем, видимо для того, чтобы спастись самой, чтобы не чувствовать себя виноватой. Жизнь необыкновенно сложна, потому что я очень хочу сказать тебе, что я больна и моя болезнь внушает мне животный страх.

Всегда делай то, что должна, если считаешь это своим долгом, сказала она ей, не подозревая, что огнем выжигает в нежной душе девиз, который будет освещать всю жизнь этой девушки.

Да простит меня Бог, если он существует, но как же мне радостно вырезать это надгробие, сынок. А еще лучше было бы, если бы мы его изготовили раньше многих других, Жаумет… Послушай, давай-ка доделай его сам, это же последнее надгробие, которое ты делаешь перед тем, как пойти в солдаты.

Она долго смотрела на него, пробуя представить себе, как Ориол, стоя перед грязным зеркалом, пытается изобразить на листе бумаги свою собственную боль. Потому что это был автопортрет душевной боли: Роза уехала, разочаровавшись в нем и испытывая к нему отвращение, а он, неожиданно для себя превратившись в героя, не имел никакой возможности сказать ей я уже не трус. Он остро ощутил одиночество, оставшись наедине со своим автопортретом, сделанным перед грязным, облупившимся зеркалом в школьной уборной. По

мне приходится днем и ночью притворяться перед фалангистами Тарги, дабы выполнить работу, которую мне поручило высшее командование маки; должен держать ухо востро, когда работаю с детьми, чтобы они по-прежнему думали, что я всего лишь учитель и не прячу никаких беженцев и бойцов на чердаке школы; должен притворяться перед Валенти Таргой, чтобы он не заподозрил, что в школе останавливаются на ночлег люди, бредущие тропой страха, и я оказываю им помощь; я должен прятаться от женщин семейства Вентура, которые меня ненавидят, и скрываться от всех на свете, чтобы украдкой встречаться с необыкновенной женщиной, которая тоже прячется от всех на свете, чтобы увидеть меня, погладить меня по щеке, посмотреть на меня своими удивительными глазами и сказать мне кажется, я тебя очень люблю, Ориол, сейчас мы с тобой не можем быть вместе, но поверь мне, я найду выход, потому что я всегда нахожу выход из любого положения. Я должен прятаться от самого себя, потому что я был трусом. И вот теперь этот несчастный, никчемный болван Тарга терзается ревностью, поскольку догадывается, что мы с Элизендой видимся тайком. И самое ужасное, что это правда. Мы действительно встречаемся тайком, и для меня это истинное блаженство, и я ни за что не откажусь от этих встреч. Да, я знаю, что она мне не подходит, что я плохо кончу, но это неотразимая женщина. Боже мой. Я хочу бежать отсюда. Роза, помоги мне!

Рисковать жизнью – совсем не самое трудное, доченька, нет: когда ты знаешь, что ее утрата – это максимум, что с тобой может случиться, твой страх, нет, он не исчезает, но отходит на второй план. Именно это или нечто подобное сказала мне твоя мать незадолго до того, как бросить меня. Несколько дней я гордо существовал в своей новой реальности: я переставал быть тем мерзким трусом, каким был прежде. Так вот, рисковать жизнью – совсем не самое трудное: гораздо больше душевных страданий причиняет страх перед болью, перед пыткой. Но есть кое-что и похуже: объявить себя перед всем миром фашистом. Потому что спустя два дня после визита партизана я поклялся Валенти Тарге, что готов расправиться со всеми в мире маки, и поинтересовался, почему это у меня до сих пор нет фалангистской формы. Эффект от действий маки поверг Валенти в шок: прямо под носом у регулярной армии был взорван мост Остал-Ноу, расположенный на дороге в Риалб. Партизаны еще никогда не действовали так глубоко на юге, и это привело военных и фалангистов в ярость. С этого дня Валенти безоговорочно считает меня одним из своих, потому что, ко всему прочему, уже на следующий день после партизанской атаки он сделал мой официальный снимок в униформе, который был опубликован в газете. Теперь я понимаю, что есть и более жестокая вещь, чем слыть фашистом в глазах всей деревни, – это быть фашистом в твоих глазах, доченька моя. И в твоих, Роза.